Мрачные монахи поставили стаканы обратно.
— Невозможно, — воскликнул один.
— Нам запретили, — простонал другой.
— Черт подери! — хмыкнул Пардальян.
Видя, что винами этого человека не прошибешь, преподобные отцы пошли другим путем. С упорством, достойным лучшего применения, они ставили перед шевалье ароматнейшие блюда, всевозможные супы, разнообразную дичь, рыбу, лангустов, возбуждающие закуски, свежие и засахаренные фрукты. Монахи не забыли ничего, не теряя надежды сломить сопротивление узника. Пардальян же закрыл глаза, зажал нос и отчаянно мотал головой.
Эта адская мука длилась почти час. По лицу шевалье струился пот. Бедные монахи тоже вспотели, но по другой причине. По мере того, как пытка подходила к концу, Пардальян все больше приободрялся и приобретал свой прежний веселый и беззаботный вид. Напротив, монахи мрачнели, видя, что их последние надежды улетучиваются. Наконец, когда последнее блюдо постигла участь всех остальных, Батист, который не знал больше, к какому святому взывать, жалобно возопил, сложив руки:
— Господи! Неужели вы решили умереть от голода?
— Что же, я этого не отрицаю, — усмехнулся шевалье, — иногда мне приходят в голову странные мысли.
Монахам чуть не стало плохо. Этот удар их доконал. Дело в том, что, пытаясь расшевелить своего подопечного, бедняги распалили в себе аппетит до предела.
И теперь этот жестокий человек говорит, что умрет от голода!
Но если так, — а он, увы, вполне способен на такой поступок, — то их заветная мечта не осуществится. Отчаяние монахов было тем мучительнее, что они считали свою задачу почти решенной.
Итак, Пардальян победил в этой борьбе, но победа далась ему очень дорого.
Как только шевалье добрался до своей кельи, он тут же бессильно упал в кресло. Никакая физическая усталость не могла для него сравниться с той, которая им тогда овладела.
Не нужно забывать, что Пардальян три дня ничего не ел и был очень слаб. Несмотря на это, его желудок не напоминал бы о себе так настойчиво, если бы его не подвергали этой утонченной пытке. Действительно, шевалье время от времени беспокоила резь в желудке, но она исчезла бы без следа, если бы не назойливые монахи. И еще одно мучило Пардальяна: лихорадка и ужасная жажда, от которой горело горло и распухали губы. Особенно плохо было то, что шевалье уже несколько раз терял сознание. Это особенно тревожило его. Если бы инквизитору вздумалось схватить его в такое время, то Пардальян ничем не смог бы себе помочь. Отдыхая в своем кресле, шевалье от всей души ругал монахов:
— Мерзавцы, они меня чуть не угробили! Эти негодяи не пропустили ни одного блюда. Как только я все это выдержал? Черт возьми! Ведь я же хочу есть! Я же схожу с ума от голода и жажды. А эта одурманивающая музыка! Господи! Я люблю музыку, но не в таких же условиях… А эти цветы!.. Эти запахи!.. Эти картины! О Фауста, о Эспиноза! За все страдания, которые вы мне причиняете, я вправе буду сделать с вами, когда выберусь отсюда, все что пожелаю. Но завтра, наконец, моя пытка кончается. Завтра я наберусь сил… или умру. Все! Больше не могу! Будь что будет, завтра я начну есть.
На следующий день, когда наступил час завтрака, монахи не появились.
— Черт подери, может, я слишком долго ждал? — бурчал себе под нос Пардальян. — Может, господин Эспиноза передумал и, отказавшись от яда, решил уморить меня голодом? Ладно, подождем еще. Возможно, это всего лишь случайное опоздание.
И он стал ждать, не слишком беспокоясь, так как завтрак здесь был очень скромный и все равно не мог бы удовлетворить его волчий аппетит.
Пришло время второго завтрака. Монахов все не было.
Тут уже шевалье забеспокоился не на шутку.
— Невозможно, чтобы они просто забыли обо мне, — бормотал он, нервно шагая по комнате. — За этим что-то кроется… Но что? Может быть, Эспиноза догадался о моем решении? Нет, невозможно! И потом, даже если бы это было так, то разве не лучше воспользоваться этим моментом и подсунуть мне отраву? А, может быть, что-то предпринял Чико? Вдруг они его схватили? А что если мне их побеспокоить?
Он направился к двери. Но вместо того чтобы постучать в окошко, Пардальян в нерешительности остановился.
— Нет, — сказал он самому себе, — я не хочу показывать им свое нетерпение… Хотя, в конечном счете… Ладно, потерплю еще.
Наконец настало время обеда. Монахов по-прежнему не было видно. Подошел час ужина. Никого.
— Черт их подери! — прорычал шевалье. — Я хочу знать, в чем тут дело!
Он решительно подошел к двери и постучал. Окошко тут же отворилось.
— Вам что-то нужно? — послышался незнакомый слащавый голос.
— Я хочу есть, — грубо заявил Пардальян. — Может, вы хотите, чтоб я подох с голоду?
— Вы хотите есть? — в голосе прозвучало удивление. — И что же вам мешает? Разве в вашей комнате нет всего, чего вам нужно?
— У меня нет ничего, дьявол вас всех подери! Как раз поэтому-то я вас и спрашиваю, не решили ли вы меня уморить!
— Уморить вас, Господи Иисусе! Как же так? Ведь братья Закария и Батист должны были все вам принести!
— Повторяю, у меня ничего нет, — вскричал шевалье, подозревавший, что над ним издеваются, — ни крошки хлеба, ни капли воды.
— О, Боже! Эти кретины про вас забыли!
Казалось, человек за дверью был искренне удручен. Пардальяну хотелось взглянуть на его физиономию, чтобы удостовериться в его чистосердечности, но об этом нечего было и думать. В полутемном коридоре, освещенном лишь несколькими ночниками, ничего нельзя было увидеть.
— Но как же это получилось, что я их сегодня не видел?! — спросил шевалье.
— Они попросили отпустить их на день из монастыря. Мы полагали, что они позаботились, чтобы вы были обеспечены всем необходимым на время их отсутствия. О! Если монсеньор узнает об их небрежности… Я не хотел бы оказаться на их месте… Но почему вы, сударь, так долго ждали?
Почему вы сразу об этом не сообщили? Вам тут же бы все принесли. А вот сейчас…
— Что — сейчас?
— Сейчас все в монастыре спят, и отец, отвечающий за питание, тоже. Какая жалость!
— Ладно! — сказал несколько успокоившийся Пардальян. — Еще один день воздержания меня не убьет. Вот только бы немного воды… Все, не будем больше об этом говорить. Я подожду до завтра… если, конечно, вы и в самом деле не решили меня уморить.
— О, господин шевалье! Да разве можно считать нас такими жестокими? Разве вы не знаете, что монсеньор приказал нам выполнять все ваши желания? Виноваты только братья Батист и Закария… Но я вас уверяю, что наказание, которое они понесут, будет…
— Это ничего не исправит, — перебил монаха Пардальян, — а раз вы меня уверяете, что завтра меня накормят…
— Будьте спокойны, мы сделаем все, чтобы исправить то зло, которое вам причинили.
— Хорошо! И раз вина братьев Батиста и Закарии заключается только в небрежности, я их прощаю и настоятельно прошу не наказывать их из-за меня.
Не желая слушать славословий, в которых превозносились его христианские добродетели, шевалье лег спать.
Наступило утро. Монахов все не было. Пардальян ждал. Наконец, ко второму завтраку, преподобные отцы появились и хмуро объявили, что «кушать подано».
Шевалье уже настолько отчаялся, что не поверил собственным ушам и заставил монахов повторить свое приглашение. Убедившись, что он не ослышался и что теперь-то все в порядке, Пардальян успокоился. Его даже смешили грустные физиономии монахов — надо полагать, их здорово отругали.
— Почему вы, прежде чем уйти на целый день, не оставили мне ничего поесть? — спросил шевалье.
— Но… вы ведь от всего отказываетесь, — воскликнул простодушный Батист.
— И это ваше оправдание? Вчера я как раз намеревался поесть.
— Правда?
— Ну, разумеется!
— А сегодня? — робко спросил Закария.
— Сегодня, как и вчера, я безумно хочу пить и есть… И если ваш сегодняшний стол не уступает позавчерашнему, то это просто замечательно.
— Господи Боже! — завопил обрадованный Батист. — Какое счастье!.. Идемте же быстрее, сударь.
И монахи быстро поволокли за собой узника, который, впрочем, вовсе не сопротивлялся. Когда они оказались перед великолепным столом, Закария сказал:
— Ручаюсь, что вам всего этого не съесть!
— Да, — согласился Пардальян, — здесь еды на целое войско.
И решительно сел за стол.
Как и в прошлый раз, зазвучала таинственная далекая музыка невидимого оркестра. А довольные монахи принялись ему прислуживать. Они были счастливы, что их мечта наконец-то осуществится.
Шевалье спокойно приступил к трапезе. И никто не смог бы догадаться, что происходило в это время в его душе.
Каждый раз, переходя от одного блюда к другому, он спрашивал себя:
— Не это ли меня убьет?
Вначале Пардальян долго изучал каждое кушанье, прежде чем проглотить что-нибудь, но потом он потерял терпение и принялся есть и пить без разбора, словно ему ничего не угрожало.
Из огромного количества блюд шевалье выбрал свои самые любимые. Ел он за четверых, а пил за шестерых, но не потому, что был чревоугодником. Просто сейчас это было ему необходимо. На монахов любо-дорого было посмотреть. Они прислуживали шевалье ловко и умело и чувствовали себя на верху блаженства, ведь на их долю еды тоже наверняка хватит.
Наконец Пардальян насытился. Он вернулся в свою комнату и упал в кресло.
— Уф! Я наелся… и все еще жив. Может быть, планы Эспинозы изменились: вместо быстродействующего яда он подсыпал медленный?.. Подождем и посмотрим.
Несколько часов шевалье сидел в кресле без движения. Казалось, он спал, но это было не так. Пардальян ждал и размышлял. Наконец он встал и принялся медленно прогуливаться по комнате.
— Решительно, я начинаю верить, что в еде не было никакого яда. Или Эспиноза передумал, или же все это было просто комедией, в которой я играл роль шута. Подождем еще. Время полдника уже прошло, а я до сих пор не вижу достопочтенных отцов.
Монахи так и не появились до самого вечера. Шевалье слишком плотно и поздно позавтракал, чтобы успеть проголодаться. Однако он все же захотел выяснить причину отсутствия Батиста и Закарии.