л бы каждый, имеющий сердце. Я даже не думала, что когда-нибудь познакомлюсь с вами, и вовсе не чаяла встретиться с вами… Добро не должно делаться в расчете на признания и похвалу. О, тогда я многого не знала о вас, но после того, что мне стало известно, мне безумно захотелось побеседовать с вами. И теперь я благодарю судьбу за то, что мне удалось хоть чем-то помочь такому замечательному человеку, как вы. Поверьте, я всегда буду вашим самым преданным другом, я сделаю все, чтобы спасти вас. Видите ли, сударь, я не из тех, кто раздает пустые обещания; вам не стоило бы пренебрегать моим к вам расположением и моим искренним желанием вам помочь.
Слова ее звучали искренне и горячо и не могли не подействовать на Эль Тореро. Он был растроган и склонился перед принцессой в знак своей благодарности.
— Сударыня, я глубоко тронут вашей заботой. И, выпрямившись, беззаботно добавил:
— Но, возможно, вы склонны к преувеличениям. Едва ли кто-то всерьез может мне угрожать.
И тогда тоном, который заставил юношу затрепетать, принцесса произнесла:
— Да вы даже не можете себе представить, насколько это серьезно! Ваша жизнь находится под угрозой! Если вы будете столь же беспечны, как сейчас, то вот-вот погибнете!
При всей своей мужественности Эль Тореро не мог не побледнеть.
— Так вы не шутите?
Она пристально посмотрела на него и сурово сказала:
— Очень жаль, что я допустила вашу новую встречу с той девушкой. Если бы я знала тогда всю правду, я ни за что не позволила бы вам вновь с ней увидеться.
Слова эти заронили в душу Эль Тореро смутное подозрение.
— Но отчего же, сударыня? — произнес он холодно, но с некоторой долей иронии.
— Да оттого, — ответила Фауста, — что этой особе на роду написано быть причиной вашей смерти.
Эль Тореро какое-то мгновение смотрел ей прямо в глаза. Но она с невозмутимым спокойствием выдержала этот взгляд. Взор ее излучал удивительную искренность и симпатию к юноше. И Эль Тореро устыдился своих мимолетных мыслей, решив, что такая красивая женщина не может лгать, и ему захотелось выяснить все до конца.
— Но, сударыня, кто же он — мой непримиримый смертельный враг? Вы знаете его имя?
— Да, я знаю его имя.
— Так назовите его!
— Назвать? Наберитесь терпения. Пока же я могу только сказать, что враг ваш весьма влиятелен и опасен. Он ненавидит вас всей душой, и я непременно помогу вам. Человек этот…
Она невольно запнулась на последней фразе. Казалось, ей было невыносимо тяжко продолжать этот разговор. Лицо ее стало печальным, на нем явственно читалось сострадание к дону Сезару, и юноша умоляюще прошептал, проведя рукой по влажному лбу:
— Говорите!
— Ваш отец! — с трудом вымолвила Фауста.
Продолжая изображать на своем лице сочувствие, она с холодным вниманием следила за ним, словно ученый, наблюдавший за результатами своего опыта.
Результат этот превзошел все ожидания. Эль Тореро резко вскочил. Мертвенно-бледный, с блуждающим взором, в полном исступлении он вскричал:
— Не может быть!
Твердым и решительным тоном она повторила:
— Ваш отец!
Умоляюще глядя на принцессу, хриплым голосом, едва сдерживая рыдания, запинаясь, он, с трудом выговаривая слова, бормотал:
— Мой отец!.. Но ведь мне говорили…
— Что же?
Она, казалось, пыталась взглядом проникнуть в самую глубь его души. Что он знал? И знал ли он что-либо вообще?
Нет! Ему абсолютно ничего не было известно; это стало очевидно, как только он с невероятным усилием смог выговорить:
— Мне говорили, что мой отец умер лет двадцать тому назад…
— Но ваш отец жив! — продолжала Фауста с все возрастающей решимостью.
— Он умер от руки палача, — пробормотал после некоторой паузы Эль Тореро.
— Очередная вымышленная история. Надо было, чтобы вы никогда не попытались узнать всей правды.
Говоря это, она по-прежнему вглядывалась в его лицо. Нет! Он решительно ничего не знал. Об этом свидетельствовало то, как он, хлопнув себя по лбу, вдруг произнес:
— Господи, какой я глупец! Как я мог не подумать об этом раньше?! Ну конечно же, им надо было удалить…
И вдруг с неожиданной радостью, словно забыв обо всем, что только что услышал, он сказал ей:
— Так это правда?! Мой отец жив?.. О, отец! — Последние слова он произнес с необыкновенной нежностью и легкой грустью.
Любой другой на месте Фаусты почувствовал бы жалость к дону Сезару. Но принцессу интересовала только ее заветная цель. Ради ее достижения она не выбирала средств и не останавливалась ни перед чем; пусть даже ей пришлось бы усеять трупами дорогу, по которой она шла.
Продолжая с холодной невозмутимостью наблюдать за ним, она наносила ему все новые удары:
— Ваш отец жив, он в полном здравии… к несчастью для вас. В своей ненависти к вам он безжалостен. Он приговорил вас к смерти, и он обязательно убьет вас, если вы не будете решительно защищать свою жизнь.
Эти слова вернули молодого человека к горькой действительности.
Его отец желал ему смерти! Это казалось ему невероятным, противоестественным. Инстинктивно он искал в своей душе оправдание этой чудовищной жестокости. Внезапно расхохотавшись, он воскликнул:
— Клянусь Богом, сударыня, вы так меня напугали! Но как может случиться, чтобы отец хотел умертвить своего сына, плоть от плоти своей? О нет! Это просто невозможно! Мой отец попросту не знает, что я его сын. Скажите мне, кто он, сударыня, и я обязательно разыщу его. Уверяю вас, мы с ним поладим.
Она вновь заговорила, причем с какой-то особой размеренностью, словно желая, чтобы ни одно произнесенное ею слово не ускользнуло от его внимания:
— Ваш отец знает, кто вы… Именно поэтому он хочет вас уничтожить.
Эль Тореро покачнулся и судорожно прижал руку к груди. Его сердце бешено колотилось.
— Но это немыслимо! — заикаясь, произнес он.
— И однако это так! — произнесла жестокая Фауста. — Пусть земля разверзнется под моими ногами, если я лгу! — добавила она торжественно.
— Будь проклят этот час! — прохрипел Эль Тореро. — Мой отец желает моей смерти. Значит, я — ублюдок! Моя бесстыжая мать, будь ты…
— Остановитесь! — закричала, вся дрожа от негодования, Фауста. — Это кощунство! Знайте же, несчастный, что ваша мать была добродетельной и честной супругой! Ваша мать, которую вы только что в слепом исступлении едва не прокляли, приняла мученическую смерть… Ее палачом, не побоюсь сказать — убийцей, был тот, кто оттолкнул вас от себя, тот, кто желает вас уничтожить. Все эти годы он не знал, что вы остались живы. И теперь убийца вашей матери — ваш отец — хочет вашей смерти!
— О ужас! Нет, я уверен, что я — побочный сын своих родителей…
— Вы законный ребенок, — резко перебила его Фауста, — и когда придет время, я представлю вам все неопровержимые доказательства.
Она спокойно откинулась на спинку кресла, а Эль Тореро, чуть не обезумев от горя и стыда, с болью в голосе воскликнул:
— О, что же это за кровожадное чудовище, мой отец? И отчего он так ненавидит меня? А моя мать, моя бедная мать?! — При этих словах он разрыдался.
— Ваша мать — святая, — сказала Фауста и воздела вверх руку, словно указывая несчастному юноше на небеса, где наверняка пребывала его мать.
— Матушка! — грустно прошептал Эль Тореро.
— Прежде чем оплакивать убиенных, за них следует отомстить! — строго произнесла коварная.
Глаза Эль Тореро засверкали, и он исступленно вскричал:
— Я отомщу! Отомщу!
Но тут же, опомнившись, он закрыл лицо руками и жалобно застонал:
— Мой отец! Я должен мстить своему отцу за мать, я должен сразить его?! Но это же невозможно!
На лице Фаусты появилась мрачная улыбка, которую он едва ли был в состоянии заметить. Она была терпелива и никогда не отступала: в этом была ее сила. Она ни на чем не настаивала. Зерно, которое ей удалось заронить в юную душу, должно было прорасти.
Она мягко и ласково обратилась к несчастному Эль Тореро:
— Прежде чем мстить за свою мать, вам следовало бы подумать о себе. Не забудьте: вы в опасности. Ваша жизнь висит на волоске.
— Мой отец — знатный вельможа? — с горечью спросил Эль Тореро, который вдруг вспомнил старика интенданта, усердно и почтительно кланявшегося ему.
— Он очень могуществен, — уклончиво отвечала Фауста.
Но Эль Тореро был не в том состоянии, чтобы придавать какое-либо значение этим словам.
— Однако, сударыня, — сказал он, глядя прямо в глаза принцессе, — я до сих пор не знаю, что, собственно, побудило вас сообщить мне ужасные подробности моей жизни, которые так долго скрывались от меня.
— Но я уже все объяснила. Мною двигало простое чувство сострадания. И, впервые увидев вас, я не стала скрывать своего к вам расположения. Поверьте, я симпатизирую вам абсолютно бескорыстно. Вот почему я принимаю столь живое участие в вашей судьбе. Вы, сударь, так молоды и так благородны душой!
Эль Тореро оставил без внимания некоторую странность в поведении принцессы и ее тон.
— Я нисколько не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов; это было бы кощунственно с моей стороны. Но простите, все, о чем мне пришлось здесь услышать от вас, — столь необычно и невероятно, что без каких-либо серьезных неопровержимых доказательств я едва ли смогу этому поверить.
— Сударь, я прекрасно понимаю ваши чувства и намерения, — участливо проговорила Фауста. — Уверяю вас, я не посмела бы открыть вам столь страшные обстоятельства, если бы не располагала достоверными доказательствами.
— И вы мне их представите?
— Да, несомненно, — отвечала Фауста.
— И вы скажете мне имя моего отца?
— Да!
— Но когда, сударыня?!
— Потерпите, прошу вас… Может, это случится сегодня, а может — через несколько дней.
— Хорошо, я буду ждать. Примите заверения в моем к вам глубоком почтении и признательности. Вы всегда можете располагать мною и моей жизнью.
— Но прежде давайте попробуем уберечь ее, вашу жизнь, — нежно улыбаясь, отвечала принцесса.