Сначала он обратился к ним с маленькой речью — так мирно, словно они находились в зале для фехтования:
— Господа, однажды, когда вы полагали, что я нахожусь в затруднительном положении, вы оказали мне услугу. За это я дарую вам жизнь.
Тут шевалье нахмурил брови.
— Однако я все же вынужден лишить вас свободы действия… на некоторое время.
Шевалье сделал выпад, и Сен-Малин, раненный в бедро, испустил жалобный крик.
— Один! — открыл счет Пардальян.
— Два! — проговорил он почти сразу, а Шалабр схватился за плечо.
Остался Монсери, самый молодой из всех. Шевалье опустил шпагу и тихо сказал:
— Уходите.
Монсери побагровел от негодования.
— Сударь! — воскликнул он. — Кажется, я не заслужил подобного оскорбления.
С этими словами обиженный юноша очертя голову бросился на Пардальяна.
— Это правда, — серьезно согласился шевалье, отражая удар. — Я прошу извинить меня… Три!
— Отлично, сударь! — радостно крикнул Монсери, которому Пардальян пронзил запястье. — Вы истинный дворянин. Спасибо!
С этими словами он лишился чувств. Шевалье с грустью посмотрел на четыре распростертых тела.
— Но я ведь только защищался, — пробормотал он. — К тому же через месяц они снова будут на ногах. Что же касается вот этого (Пардальян взглянул на Бюсси-Леклерка), Бог свидетель, у меня не было к нему ненависти… При каждой встрече он хотел меня убить… В конце концов я потерял терпение, и это принесло ему несчастье.
Повернувшись к Фаусте, шевалье сказал:
— Если у вас в запасе есть еще несколько наемных убийц, не смущайтесь… Свистните еще раз в ваш свисточек.
Принцесса мрачно покачала головой. Пожалуй, первый раз в жизни она была в таком отчаянии.
— Как? — презрительно усмехнулся Пардальян. — Фаусту охраняют всего-навсего четверо жалких разбойников? Ай-ай-ай!
Принцесса чувствовала себя глубоко оскорбленной. Издевки шевалье ранили ее глубже, чем самые грубые ругательства.
— Ну, раз вы отказываетесь от моего предложения, — насмешливо продолжал Пардальян, — позвольте мне принять необходимые меры предосторожности: я не хочу, чтобы нам мешали.
С этими словами шевалье закрыл дверь на ключ, положил его в карман и задвинул засов. Затем он медленно повернулся к Фаусте. От его былой насмешливости не осталось и следа. Увидев выражение лица Пардальяна, принцесса побледнела.
В ее сознании пронеслось: «Это конец!.. Сейчас он убьет меня!.. Он!..»
Шевалье молча приближался к Фаусте. Он не спешил. Фауста зачарованно смотрела на него, как кролик на удава, не в силах пошевелиться.
Наконец Пардальян подошел к ней вплотную и опустил свои руки ей на плечи. Затем его руки медленно поползли к шее принцессы.
И тут Фауста не выдержала.
Как испуганное животное, она втянула голову в плечи и жалобно простонала:
— Пардальян!.. Не убивай меня!
— Ага! — Шевалье рассмеялся, и сейчас он был еще ужаснее, чем минуту назад. — Ты боишься! Ты боишься умереть! Надо же, Фауста боится смерти! Я впервые вижу тебя такой! До сих пор я знал тебя как чудовище, одержимое жаждой власти, идущее к своей цели по трупам, я знал тебя как холодного изобретательного палача… Но я не предполагал, что ты трусиха! Да, оказывается, Фауста боится смерти!
Принцесса величественно выпрямилась. К ней снова вернулось ее обычное спокойствие. Глядя шевалье прямо в глаза, она гордо сказала:
— Я не боюсь смерти… и ты прекрасно это знаешь, Пардальян.
— Однако ты испугалась, — усмехнулся шевалье. — Ты попросила у меня пощады!
— Я попросила пощады, это верно. Но я боялась не за себя.
Вдруг Фауста, воспользовавшись тем, что Тореро целиком был поглощен созерцанием этой удивительной сцены, стремительным движением выхватила у него кинжал, разорвала на себе корсаж и, приставив к своей груди отравленное острие, произнесла с холодной решимостью:
— Повтори, что Фауста испугалась, и я упаду мертвой к твоим ногам… И ты никогда не узнаешь, почему я попросила у тебя пощады.
Пардальян понял: это не пустые слова. В эту минуту он не мог не восхищаться принцессой.
Но, помимо восхищения, шевалье испытывал сейчас и другое чувство — любопытство. Что значат эти слова: «Ты никогда не узнаешь, почему я попросила у тебя пощады»? Что она хотела этим сказать? Какой еще сюрприз она ему приготовила?
Пардальян захотел выяснить это. Он слегка наклонил голову и ледяным тоном сказал:
— Ладно. Я не буду этого повторять. Объясните, что вы имели в виду. Однако, я думаю, вы все же не будете отрицать, что попросили пощады.
Фауста медленно опустила руку с кинжалом.
— Да, я попросила у тебя пощады, — спокойно сказала принцесса. — И сделаю это снова… Ты говоришь, что я трусиха… Но послушай, Пардальян: я только что была готова пронзить себя вот этим кинжалом. Поверь, чтобы обратиться к тебе с этой просьбой, мне понадобилось в тысячу раз больше смелости. И, сделав это, я засвидетельствовала тем самым свою любовь к тебе.
Шевалье удивленно уставился на Фаусту.
— Слушай дальше, Пардальян, и ты все поймешь, — принцесса понемногу оживлялась. — Да, я хотела убить тебя, признаю, я пыталась добиться этой цели самыми ужасными способами… Я была жестокой и бессердечной, но я любила тебя, Пардальян… Я всегда любила тебя… А ты презирал меня… Понимаешь? Да, в своей ненависти я была безжалостна и отвратительна, но зато в своей любви… ты понимаешь меня? Пардальян, я не хотела, чтобы однажды твой сын спросил тебя: «Что вы сделали с моей матерью?» Я не хотела, чтобы это произошло… потому что я мать твоего сына. Теперь ты понимаешь, почему я взмолилась о пощаде? Понимаешь, почему ты не можешь убить мать своего ребенка?
Шевалье остолбенел. Он ожидал услышать что угодно, но только не это. Как? Он — отец? У него, у Пардальяна, есть сын? И он узнает об этом при таких необычных обстоятельствах!
Похоже, это объявили ему не для того, чтобы разбудить в нем родительские чувства.
Казалось, Пардальян воспринял это известие равнодушно, однако же шевалье потребовал, чтобы Фауста все ему объяснила. Принцесса пересказала ему события, описанные нами в первых главах этой истории. Пардальян внимательно выслушал ее рассказ.
— Итак, сейчас мой сын находится в Париже, под наблюдением вашей горничной Мирти… А вы, достойная мать, не смогли найти времени заняться вашим ребенком… Конечно, вы ведь были очень заняты, причем такими серьезными делами… Ладно, что сделано, то сделано.
Фауста опустила голову.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она.
— Вернуться в Париж, разумеется, потому что моя задача выполнена.
— Бумага у вас?
— Конечно! А каковы ваши намерения?
— Мне тоже здесь больше нечего делать… Сикст V умер. Я хочу уехать в Италию. Надеюсь, мне позволят жить там спокойно.
Они посмотрели друг другу в глаза, потом отвели взгляд. Ни шевалье, ни Фауста не сказали ни слова о будущем своего ребенка. Видимо, у каждого был свой план, и никто не хотел его раскрывать.
Пардальян холодно поклонился:
— Прощайте, сударыня!
— Прощайте, Пардальян! — ответила Фауста тем же тоном.
Эпилог
Вернувшись вместе с Тореро на постоялый двор «Башня», Пардальян встретил там какого-то доминиканца, который его терпеливо ждал. Доминиканца звали дон Бенито, и был он одним из секретарей Эспинозы. Именно этот монах так ловко сумел отнять у Фаусты вожделенный пергамент.
Дон Бенито сказал, что монсеньор великий инквизитор велел сообщить его милости, что его величество назначил прощальную аудиенцию господину послу на воскресенье. Монах вручил Пардальяну охранную грамоту и чек на пятнадцать тысяч золотых дукатов на имя дона Сезара Тореро, подлежащий оплате в любом городе Испании и Франции, а также в Париже.
Король очень любезно принял господина посла и заверил его, что Испания непременно признает его величество короля Наварры королем Франции в тот день, когда его величество перейдет в католическую веру.
Эспиноза попросил господина посла согласиться принять от него подарок на память. Великий инквизитор сказал, что хочет вручить его самому храброму и достойному дворянину из тех, с кем ему приходилось сражаться.
Пардальян не стал скрывать своей радости: это была великолепная шпага, сделанная лучшими оружейниками Толедо.
Шевалье понравилось, что это была не парадная рапира, а самая что ни на есть простая и надежная. Однако, вернувшись на постоялый двор, он обнаружил, что рукоятка этой простой с виду шпаги украшена тремя бриллиантами, самый маленький из которых стоил не менее пяти-шести тысяч экю.
Благодаря неустанной заботе своей возлюбленной Чико быстро поправлялся. Отец Хуаны, старый Мануэль, был поначалу недоволен, что его прелестная дочка выходит замуж за какого-то оборванца, но после того, как Тореро подарил малышу пятьдесят тысяч ливров, старик сменил гнев на милость.
Луис и Хуана обвенчались, и самым почетным гостем на свадьбе был шевалье.
Эта свадьба оказалась настоящим событием. В доме Мануэля собралась вся городская знать. Когда гости увидели молодых, то любопытство сменилось восхищением: так прелестна была эта пара! Поздравлениям и добрым пожеланиям не было конца.
Само собой разумеется, что, как только Чико выздоровел, Пардальян продолжил обучать его фехтованию, не переставая удивляться быстрым успехам своего ученика.
Наконец Пардальян, Тореро и Жиральда покинули Севилью. Их ждала Франция.
Спустя примерно месяц после своего отъезда шевалье принес Генриху IV драгоценную бумагу и дал ему подробный отчет в своих действиях.
— Фу! — выдохнул Беарнец, разрывая пергамент на мелкие кусочки. — Черт подери, сударь, я дважды обязан вам своей короной!.. Не отрицайте, у меня хорошая память. Могу ли я что-нибудь сделать для вас?
Пардальян простодушно улыбнулся:
— Сир, ваше предложение очень кстати. Я как раз хотел попросить ваше величество об одном одолжении.
— Что ж, посмотрим, что это за одолжение, — ответил довольный король, — и если вы не будете слишком требовательны…