А о Дмитрии — нет, не думала. Благодарна была, подобранная бездомная собачонка. Восхищалась им как профессионалом.
Когда он после записи своей программы появился в моем кабинете и, бледнея даже под гримом, пролепетал: «Минара, выходи за меня», — я была уверена, что плохо его расслышала или он оговорился. Минимум три часа покричи — потом и в произнесении слова «мама» запутаешься. Это ведь только идут, смонтированные и вычищенные, и мое ток-шоу, и Димина авторская программа по часу. А запись и все три часа может занять. Ох и кипит после такого мой разум возмущенный…
Но Данилов не оговорился.
Любит.
Ревнует.
Разведется.
Мы должны быть вместе, иначе он сойдет с ума.
Но как же ребенок?!
А что такого, многие же разводятся, ну не получилось прожить с мамой дочери долго и счастливо и умереть в один день.
Я сделала все, чтобы остановить его и остановиться самой. Но рядом с Даниловым слишком долго сохранять благоразумие невозможно…
— Часа два прошло, — потягиваясь, сонно пробормотал Дима. — Минара, попроси свою карму стать добрее. Ужин скоро. Можно и в джинсах в ресторан заявиться, но хотелось бы хоть свежую рубашку надеть…
— Карма, — я соскользнула с колен мужа и распростерлась на полу, невольно думая, что покрывало черных волос на мраморной спине должно выглядеть очень эффектно, — добрей! Пора сменить гнев на милость!
В ту же секунду мы помчались в ванную за халатами, в дверь номера истошно заколотили. Судя по интенсивности ударов, с Аленкой все было в полном порядке.
— Это Хосе, — заявила маленькая фурия, когда Дима распахнул дверь. — А еще он сказал, что его можно называть Пепе. Но мне Хосе больше нравится! Пе-пе, по-па, па-па! Уж лучше Хосе!
Высокий смуглолицый испанец приветливо улыбнулся:
— Hola![1]
И втащил в номер самое желанное — наши чемоданы.
— А мне чаевые? — поинтересовалась девочка после того, как носильщик ушел. — Легко было, что ли, противостоять карме?
— Тебя устроит, если я помажу твой уже сгоревший нос кремом? — я старалась говорить серьезно. Все-таки она смешная, маленькая торговка. — Подойдет такая компенсация?
Аленка вздохнула, как женщина, придавленная не одним десятком лет, прожитых в страшных лишениях. И милостиво кивнула:
— Давай крем. С паршивой овцы…
Ну, знаете! Я запустила в нее тюбиком!
— Попроси у Минары прощения! — бурчит Дима.
Бурчит давно. Наверное, он уже устал сидеть на корточках. И Аленка вот-вот не выдержит, выплеснет слезный хрусталь из старательно поднятых к потолку глазок.
— Ну что вы, Дима, Алена! Посмотрите, ночь какая! Хватит ругаться. Я не сержусь. Пойдемте ужинать!
Ночь восхитительная, теплая-претеплая. Она гладит меня по открытой спине, по ногам. Какие жадные, волнующие прикосновения! Все-таки я — южная девушка, только сейчас начинаю оттаивать от промозглой Москвы.
Хочу идти в ресторан долго-долго. Мне нравится бесцеремонно шарящий под светлым платьем ветер, и пальмы в бусах-гирляндах, и сверкающая, как рыбья чешуя, безграничная поверхность моря.
То есть все это мне нравилось раньше.
О господи!
Господи.
Сердце, уймись…
Дыхание, спокойно, я сказала, спокойно!
Дима ничего не должен заподозрить. Ему не в чем меня обвинить.
Да, я не ошиблась. За столиком неподалеку от входа в ресторан с бокалом вина сидит Сашка Зотов. Точно, он. Его ровный профиль я слишком часто видела за камерой, чтобы ошибиться.
Неужели Сашка решил остановиться в этом же отеле? Он сошел с ума?! Преследует меня постоянно!
У меня с ним, естественно, ничего не было. Дима, в принципе, не ревнив. Но проблема в том, что Саша влюблен так отчаянно, что совершенно себя не контролирует. И муж может подумать все, что угодно…
Старательно прячась за Димой, я прошмыгнула в ресторан, надеясь, что оператор меня не увидел. И невольно заулыбалась. Испанцы — очень искренние, доброжелательные, а какие у них обаятельные улыбки!
Аленка сразу рванула к тортам и пирожным. Очень хорошо, ей, доходяге, это полезно. Дима, шмыгнув носом, авторитетно заявил:
— Мясо там!
Мяса мне тоже хотелось ужасно, но я отправилась к столу, уставленному овощами. Камера безжалостно утяжеляет мою фигуру минимум на пять кило. Я должна быть худощавой, чтобы нормально смотреться в кадре.
Набросав на тарелку разноцветную горку огурчиков, помидоров и перца, я стала искать оливковое масло.
— Пожалуйста, прошу!
Протянувшую мне бутылочку с маслом женщину очень хотелось назвать «мисс Марпл», настолько соответствовала она киношному образу. Те же седые, тщательно уложенные волосы и умные проницательные глаза.
— Спасибо, — я прикусила язык. Не хватало еще и вправду выпалить «мисс Марпл»!
— Фрау Эрна Каулитц, — она поправила очки. — А то неудобно, я вас, Минара, заочно знаю. Вы в жизни еще более очаровательны, чем на экране.
— Какой правильный русский! У вас почти нет акцента… Эрна, да?
— Вы правильно запомнили мое имя. Знаете, а у моего сына жена из России. Ваша программа помогает мне учить язык, и…
— Простите, потом поговорим!
Я бросилась за колонну, надеясь, что появившийся в ресторане Сашка меня не увидит. К сожалению, я толкнула фрау Каулитц. Так сильно толкнула, что даже висевшая на ее плече сумка упала. И мне было неловко наблюдать, как пожилая женщина собирает какие-то довольно большие, напоминающие пики, предметы.
Зотов, к счастью, в ресторане надолго не задержался — обвел зал глазами и исчез.
Пожалуй, я завтра наберусь смелости и предоставлю ему возможность закатить мне сцену. Мы собираемся провести в этом отеле недалеко от Барселоны две недели. Невозможно же постоянно прятаться!
Саша явно в курсе, что мы здесь находимся. Наверное, Димина секретарша проболталась. И Зотов рванул в Испанию, думая, что, может, на родине Лорки, Дали и Пикассо я впаду в романтический экстаз. И окажусь к нему поблагосклоннее.
Решено — пусть он завтра кричит о своей любви, заставляет ревновать Диму, веселит маленького чертенка Алену.
А пока…
Димина дочь, уже расположившись за столиком, благосклонно кивнула официанту, предложившему маленькой леди чаю. Перед ней — множество тарелок с аппетитными сладостями.
Но где же мой муж?!
В ресторане его нет.
Иду прямо с тарелкой на летнюю террасу. Отхожу все дальше по белой дорожке, еще немного — и будет наш домик-номер.
Ага.
Попался…
Диме преданно смотрит в рот невысокая худенькая блондинка. Я таких ненавижу. Им может быть двадцать, или тридцать, или сорок. Инфантильные, наивные девочки, они могут первоначально не задержаться в прицеле беглого мужского взгляда. Но стоит только парню заглянуть в их детские глаза…
— О, Дмитрий, я вас помню с тех пор, когда вы еще в ВИДе работали. Ваши сюжеты всегда отличались, — верещала девица. — Такие темы необычные!
Ну и голосок! Наверное, когда ей звонят из жэка, то просят позвать кого-нибудь из взрослых. Почему мужчины западают на таких женщин? Педофилы.
Муж стоит ко мне спиной, но даже спина у него — радостная и довольная.
Хм… а может, теперь срежиссировать сцену Сашкиной ревности? Очень уж довольная спина, честное слово.
Пора прекращать этот цирк.
— Не помешаю? Добрый вечер!
— Дорогая, это… — Я даже не знаю, как Диме проще покорить женщину — своей располагающей улыбкой или вот этими морщинками плохого мальчика на лбу. — Это — Вика.
Вытащил-таки занозу ее имени из профессиональной журналистской памяти. Кто бы сомневался.
— Добрый вечер, Вика! А это не вы были на моей программе как корреспондент издания с романтичным названием «Желтуха: альковные тайны»?
— Нет! Нет. Вы ошибаетесь!
Я в хорошей форме. Отличное название для газеты сочинила! Впрочем, не очень-то я и кривлю душой, лицо девицы мне действительно кажется смутно знакомым. Наплевать, где мы могли с ней пересечься. Главное — удар. Я с искренним наслаждением бью Диму под дых. Он ненавидит бульварную прессу. И даже предположение о том, что сегодня он обменялся парой ничего не значащих фраз с милой девицей, а завтра в газетах появятся заголовки: «Данилов изменяет Минаре», способно лишить его и сна, и аппетита.
Мы жестки с нашими собеседниками. И уязвимы, когда сами становимся героями публикаций или сюжетов.
Наконец-то.
Дождалась.
Ура!
У нас семейный ужин, идиллия. Дима сбегал-таки за мясом, у Алены симпатичные шоколадные усики на хитрой мордашке, я похрустываю своим салатом.
Муж удаляется под аккомпанемент моей мысли: «Обжорка…»
Ошиблась: романтик!
Струны гитары, божественные звуки. О, эта испанская музыка! От нее — слезы в глазах, и кровь, кажется, превращается в электрический ток, бегущий по венам.
Дима явно украл широкополую черную шляпу у гитариста. В его руках — букет красных роз, он становится на колени, и весь ресторан взрывается одобрительными аплодисментами.
Черное, красное, я, Дима, — мы хорошо смотримся в этом кадре.
Улыбаюсь, поднимаю выше подбородок, прячу лицо в аромат роз, и…
Саша. Он смотрит на меня в упор.
Нет, не смотрит — режет. Болезненный, сухой взгляд — острый нож…
Аленка вдруг нырнула под стол, завозилась там, шкодливый котенок.
— Минара, а тут конверт из букета выпал. Вот, смотри-ка!
Дима, нахлобучив музыканту на лоб шляпу, вернулся за столик. Притворно нахмурился:
— Любовное послание? Увы, я тут совершенно ни при чем.
— Оно в букете было, можно? — Аленка хватает конверт, он не запечатан, и… — Странная открытка, правда?
Странная — не то слово.
Не то.
Похоже, в конверте — репродукция картины.
Я бы назвала ее просто.
Смерть.
Полуразложившиеся останки в когда-то роскошном церковном одеянии. Жуки, черви, шевелящаяся противная масса, и вместе с тем — отчетливость деталей, лапок, брюшек, ну и дерьмо! Жутко выглядят руки трупа, костлявые, почти истлевшие. Но страшнее всего — бессмысленная оскалившаяся улыбка обтянутого желтой кожей черепа.