- Да, наука - великая вещь. Девчонкам, наверное, туго приходилось раньше, когда не было нынешних научных штучек.
- Интересно, до чего надо довести парня, чтобы он так исполосовал женщину? - спросил водитель.
- Ты про того парня, за которым гоняется полиция? Ей-богу, не знаю. Господин Хиршман сказал, он слышал по радио, что это месть. Она его мачеха или что-то в этом роде и в детстве страшно его мучила.
- Могу поспорить, что это из-за секса. Возьми хотя бы убийства. В большинстве случаев причина кроется в сексе. Секс сбивает мужика с катушек. Именно из-за секса я трачу время на девочек.
- Ты что, сдвинулся на почве секса?
- Ну нет, черт возьми! Я-то не свихнусь. Я вычитал в книге, что надо вести нормальную сексуальную жизнь.
- Можешь высадить меня у светофора. Не понимаю, как можно свихнуться на сексе. На меня секс вообще не действует.
- Погоди, еще подействует, - сказал сидевший за рулем. - Ну пока, увидимся в церкви.
- Меня-то ты там и не увидишь! - Дверь открылась и с треском захлопнулась. Парень начал напевать самому себе - и мне заодно - песенку "Не будь ребенком, детка".
Водитель переключил скорость, и грузовик еще раз повернул налево. Через пару минут звуки движения стали прерываться. Грузовик развернулся, ударился задними колесами об обочину, поехал задом по неровной поверхности и остановился в тихом месте. Водитель выпрыгнул из кабины, не выключая мотора, и открыл задние двери. Рессоры пискнули, и он опять крякнул, взвалив на себя что-то тяжелое. Его ноги зашлепали неровной походкой, и хлопнула дверь.
Я сбросил с себя мешки и соскользнул с грузовичка, оказавшись на какой-то узкой улочке. Пенсне все еще сидело на моем носу, затуманивая зрение. Я сорвал его и бросил в пустую картонную коробку, стоявшую в конце погрузочной платформы. Затем вышел из проулка той же дорогой, которой мы туда въехали. Выйдя на улицу, повернул на юг. Я шел мимо грязных мелких баров, четырехдолларовых парикмахерских, магазинов дамских шляп, лавок неаппетитных деликатесов - обтрепавшейся кромки делового района. Очутившись в следующем квартале, среди дешевых гостиниц и халуп с магазинчиками в передней части, я почувствовал себя как дома со своим небритым лицом и в поношенной одежде. Почти все, кого я встречал, несли на своих изможденных лицах печать нищеты; это были люди, огрубевшие от жизни, полной лишений; никто из них не удостаивал меня взглядом.
Какой-то скрытое чутье на следующем перекрестке заставило меня повернуть на восток, а на очередном углу - опять на юг. Я прошел по проезжей части дороги вдоль высокого сплошного забора, возведенного с задней стороны ряда многоквартирных домов, и вышел к жилым домам Харви. Чтобы потом не расстраиваться, стал внушать себе, что ее нет дома. А если она и дома, то не захочет портить день из-за меня. В любом случае никто не давал мне права лезть к ней со своими бедами. У нее своих забот полон рот.
Но из меня вытравили и выбили гордость. Чистый воздух и яркий солнечный свет пугали меня так же, как ребенка пугает темнота. Я чувствовал себя обнаженным и находился в таком же отчаянном положении, как червь на середине бетонированной дороги, который слепо тычется во все стороны, пытаясь найти спасительную щель.
Над почтовым ящиком номер три была белая картонная карточка с надписью: "Карла Кауфман", и я отыскал квартиру с таким номером на первом этаже. Негромко постучал в дверь и стал ждать. Женщина средних лет в хлопчатобумажном капоте открыла дверь другой квартиры и подняла стоявшую на полу литровую бутылку молока.
- Карла никогда не встает так рано, - сказала она. - Она поздно заканчивает работу.
- Знаю. - Я не повернул к ней лица, чтобы она не смогла меня разглядеть. - Спасибо.
Она закрыла дверь.
Я постучался еще раз, и через какое-то время в квартире послышалось шарканье тапочек. Ее темные волосы были нечесаны, голубые глаза припухли от сна. Поверх голубой пижамы накинут голубой стеганый халат. Какой-то мгновение она смотрела вопросительно, как будто не узнавая.
- Помнишь меня? - спросил я. - Неудачника?
Она зевнула широким, детским зевком и потерла глаза кулачками.
- Можно мне войти?
- Думаю, что да. - Она отошла в сторону, я вошел и закрыл за собой дверь. - Что все это значит?
Вдруг до меня дошло, что мы с ней совершенно чужие люди, что я способен принести только несчастье девушке, которую едва узнал; и, осознав все это, я прикусил язык.
- Мне не следовало приходить сюда, - пробормотал я.
Обстоятельства прошлой ночи в каком-то смысле облегчили мой разговор с ней.
- Тебе не кажется, что сейчас рановато для визитов? Боже, я ведь никогда не ложусь спать раньше четырех часов утра.
- Я пришел к тебе не в гости. За мной охотится полиция.
- Слышала, что кого-то выкинули вчера из клуба. Не тебя ли?
- Да, именно меня. Но беспокоит меня не это. Керч подстроил мне обвинение в убийстве. Он убил госпожу Уэзер и повесил это убийство на меня.
- Не может быть! - Она посмотрела на меня с недоверием, и ее утренняя бледность стала еще заметнее.
- Отчего же? Такое частенько случается, когда появляется Керч.
- Ты ходил к Аллистеру, как я тебе советовала?
- Да, но он не оправдал моих надежд. Корчит из себя деятеля, произносит высокопарные речи, а на деле не лучше остальных.
- Нет, он не такой, - твердо отрезала она. - Он хороший человек.
- Может быть, он добр к своей матери, хотя не берусь это утверждать. Я пришел к тебе, потому что ты единственный человек, к кому я могу обратиться.
Она испугалась, но постаралась скрыть это.
- Я рада, что ты пришел ко мне. Не думала, что когда-нибудь увижу тебя вновь. Но я не знаю, что здесь можно сделать. - Она издала какой-то звук - полусмех-полурыдание.
- Просто разреши мне побыть здесь. На улице мне долго не продержаться. Ты живешь одна?
- Да. Я уже сказала тебе, что живу одна. Джонни, снимай пальто и шляпу. Чувствуй себя как дома.
- Ты славная девушка. Надеюсь, ты понимаешь, что идешь на большой риск?
- Да, тем более в такую рань. - В ее словах прозвучала ирония. - Я сама с удовольствием убила бы тебя за то, что разбудил меня.
- Пожалуйста, не произноси слова "убить". Постарайся обойтись без него.
- В чем дело, ты нервничаешь, Джонни? - Ее живость казалась несколько искусственной, но это было лучше равнодушия.
- Не буду тебе ничего объяснять, - заявил я, стараясь стащить с себя узкое пальто. - Скажу лишь: если бы я не нервничал, можно было бы смело утверждать: у меня с головой что-то не в порядке.
Она повесила мое пальто и шляпу в шкаф и провела меня в гостиную.
- Лучше опустить шторы, - сказал я, но Карла сама уже направилась к окнам.
Она включила торшер возле кресла.
- Садись. Ты выглядишь так, будто был на ногах всю ночь.
- Так оно и есть.
- Если хочешь, иди поспи. Правда, у меня всего одна кровать, но ты можешь занять ее.
- Я вряд ли засну. Но в любом случае спасибо, ты чертовски любезна.
- О Боже, только не впадай в сентиментальность! Ты ел что-нибудь с утра?
- Я не голоден.
- Не ври. Дай мне три минуты, чтобы набросить на себя кое-какую одежду, и я состряпаю тебе завтрак.
Она вышла в спальню и закрыла за собой дверь. Я сидел, ни о чем не думая, но во мне начинал журчать крохотный ручеек доброго чувства. Она была хорошей девушкой, надежной и приятной. Я чувствовал себя как беспризорная кошка, которую подобрали на холодной улице и дали ей теплого молока; правда, уличные кошки не склонны проливать слезы благодарности. Она оказалась права: я начинал впадать в сентиментальность. И, как иногда случается, когда ты придавлен и изнемогаешь, беспричинный комочек тепла зародился у меня в пояснице и начал растекаться по всему телу. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду, когда снова откроется дверь спальни. "В чем дело, Уэзер, - спросил я самого себя, - ты что, бабник?"
Она появилась посвежевшая, волосы заколоты на затылке, на платье накинут передник. Единственным признанием с ее стороны во мне человека другого пола служила свежая губная помада. Но проглаженная передняя часть хлопчатобумажного платья с высоким воротником потрясающе облегала ее грудь и переходила в узко затянутую талию, которую меня так и подмывало обнять.
- Ты мне нравишься в этом платье, - сказал я негромко.
- Не шутишь? - Она взглянула на меня и улыбнулась. - Теперь из твоего голоса пропала всякая нервозность.
- Ты меня вылечила. - Я встал и двинулся к ней.
Она отстранилась с изяществом танцовщицы.
- Тебе нужна еда, мой мальчик. И лучше не ходить на кухню. Кто-нибудь может увидеть тебя с заднего крыльца.
Дверь опять захлопнулась, она вновь оставила меня одного. Я услышал стук сковородки о плиту, шипение сала, звук разбиваемых яиц.
- Ты хочешь глазунью? - донесся ее голос.
- Можно слегка обжарить и с другой стороны, - отозвался я.
Пока кофейник заполнялся водой и яйца шипели в кипящем сале, я осмотрел комнату, где оказался. Особенно не на что было смотреть: диван и кресло от мебельного гарнитура, кофейный столик, портативный проигрыватель на подставке со стопкой пластинок рядом, журнальный столик, на нем номер "Мадемуазель", пара номеров "Лайф", дешевое издание исторического романа. Комната не казалась обжитой. На стенах не висело ни одной картины, нигде не было видно и фотографий.
Карла либо поселилась тут недавно, либо не собиралась оставаться надолго. Даже перелетная птица оставляет больше следов, чем было в ее гостиной.
Она вошла, неся в одной руке деревянный поднос, а в другой кофейник. Поставила поднос на кофейный столик рядом со мной, и я увидел тарелку с яичницей из четырех яиц и стопкой поджаренных хлебных ломтиков.
- Это выглядит великолепно! - воскликнул я. - Надеюсь, и ты немного закусишь?
- Так рано я не ем. Выпью немного кофе. Тебе кофе без молока?
- Никакого молока.
Я взял кусок яичницы и обнаружил, что действительно голоден.