— Да уж, не судьба мне золотишко это пропить… — скривился Йохан. — А я уж всё продумал, понимаешь, кэп?
— Тише, — сказал я. — Не трать силы.
— К чёрту. Всё равно помру, — возразил он. — Ног не чувствую. От пуза и ниже ничего не чувствую. Холодно.
Я не стал ничего отвечать, это было выше моих сил. С моими скромными познаниями нечего даже и пробовать. Тут и бригада квалифицированных хирургов, возможно, ничего бы не смогла поделать. Йохан уже был одной ногой в могиле.
Принесли гамак, разложили на палубе, и я столкнулся с тем, что не могу даже переложить раненого на гамак, не причинив ему вреда. Пришлось просить помощи у матросов, указывая каждому, что делать. Хотя я и так понимал, что мы сделаем только хуже, как бы мы ни старались.
— Аккуратно, одновременно, — сказал я, обхватывая Йохана за подмышки.
Мы приподняли его все вместе, положили на парусину, а потом подняли просто за углы гамака, и даже при таком идеальном исполнении Йохан не удержал стона.
— Куда? — спросил один из моих ассистентов.
Вариантов было немного. Либо на камбуз, оперировать и пытаться хоть как-то залатать его, с минимальным шансом на успех, либо на нижнюю палубу, оставлять его доживать последние часы в относительном покое. Снова непростая дилемма, снова решение на мне. Это начинало утомлять, но я взглянул на бледное лицо Йохана, на секунду задумался, чего хотел бы на его месте, понимая, что после таких травм даже в моём времени люди на всю жизнь остаются инвалидами.
— На камбуз, — приказал я. — Позовите Андре-Луи, скажите Доминику, чтоб кипятил побольше воды. Йохан, держись.
Как назло, единственного квалифицированного врача на «Дофине» во время шторма прибило падающей грота-реей, и я снова оставался единственным человеком на судне, который хоть немного смыслил в медицине. Если не считать Андре-Луи, который понемногу нахватался у меня всякого.
Мы спустились на камбуз, освободили стол. Йохан был ещё в сознании, и я заставил его выхлебать полную бутылку рома, что он с величайшим удовольствием и сделал.
— Помирать, так хоть навеселе, — простонал он, прежде чем осушить целую бутылку в несколько приёмов.
Я даже и не знал, с чего начать, поэтому дождался, пока Йохан допьёт ром и вырубится, и только потом принялся резать и шить. Можно сказать, что ему повезло, насколько это слово вообще применимо в данной ситуации, но он обошёлся без внутренних кровотечений и отделался только переломами. В любом случае, ходить он уже никогда не сможет.
Андре-Луи помогал мне уже не просто как принеси-подай, а как полноценный участник операции. Стыдно сказать, но я позволил ему гораздо больше, чем обычно, не из-за того, что он уже всё знал и умел, а из-за того, что не был вообще уверен в хорошем исходе. Но парень справлялся, и вполне неплохо, нам удалось вправить кости на обеих ногах, а затем он сам наложил шины. Я же тем временем занимался открывшейся раной, удаляя из неё всё, что могло привести к заражению. Йохан после бутылки рома и кровопотери мирно спал, лишь изредка рефлекторно дёргаясь от какой-нибудь внезапной боли.
Из головы у меня всё не выходил тот злобный оскал, что был изображён на ягуаровой морде. Может, именно из-за него всё и произошло. Может быть, это всё неспроста.
Глава 26
Провозились мы довольно долго, даже несмотря на то, что Йохан сегодня был единственным пациентом, а не как обычно это бывало. Когда всё закончилось, его перенесли на нижнюю палубу прямо в гамаке, а мы с Андре-Луи устало опустились на залитый кровью стол. Мы оба были вымотаны, сил и желания не было даже на то, чтоб разговаривать.
Тяжёлые мысли и плохое предчувствие меня так и не отпускали. И я догадывался, почему именно. Индейское, мать его, золото. Похоже, оно ещё никому не принесло счастья, ни испанцам, которые огнём и мечом проходили по индейским землям, ни флибустьерам, которые отбирали его у испанских купцов, ни команде «Дофина», которая должна была перевезти его в метрополию. И вероятнее всего, нам оно тоже не принесёт ничего хорошего. Вот только команде это вряд ли получится объяснить, даже на живых примерах. По-хорошему, надо бы от него как-то избавиться, и чем скорее, тем лучше.
Вот уж никогда не думал, что буду искать способы, как надёжно и безопасно избавиться от нескольких центнеров золота. Отчасти это было бы даже смешно, если бы не было так грустно и страшно. Да уж, не самая лучшая моя авантюра. Надо было верить своему предчувствию и не соглашаться вообще на эту работу, но лёгкие деньги поманили, и вот мы здесь, в полной заднице. Как всегда.
До Мартиники, слава Богу, было ещё несколько дней пути, так что небольшой запас времени у меня ещё оставался, хотя он и таял с каждой секундой.
В конце концов, после короткого отдыха я вышел на палубу, окидывая взглядом хмурые и сосредоточенные лица матросов. Каждый прекрасно понимал, что на месте Йохана мог бы оказаться любой из них. Хотя, на самом деле, было даже удивительно, что первое падение произошло только сейчас, я ожидал его гораздо раньше. На шхуне не приходилось так часто лазать наверх, в отличие от «Поцелуя Фортуны» с его прямыми парусами на фок-мачте, с которыми нужно было постоянно работать на высоте.
— Вижу парус! — пролетел над палубой звонкий голос вперёдсмотрящего.
Все моментально оживились, это был первый корабль за долгое время, показавшийся на горизонте, а это значило, что мы наконец выходим из этих пустынных вод. А вот враждебный он или дружелюбный — пока сказать было нельзя. Мы шли прямо к нему, наши курсы пересекались, так что встречи, если курс мы не изменим, не избежать.
— Сбавьте ход, господа, — приказал я.
С полным трюмом золота лучше не стоит нарываться на неприятности. Они, эти неприятности, скорее всего, найдут нас сами.
Мы зарифили несколько парусов, а я продолжил наблюдение за незнакомым кораблем через подзорную трубу. Ясно видно было только три мачты с прямыми парусами, корпус пока увидеть не получалось, как и каких-либо вымпелов, определяющих государственную принадлежность судна.
Я немного нервничал. Не факт, что мы сумеем оторваться от него в случае погони, с нашим-то перегрузом. Возможно, лучше будет попробовать вовсе уклониться от встречи. На том корабле нас тоже давно заметили, и, видимо, ждали, что мы предпримем.
— Мистер Келли, давайте-ка на три румба правее, — сказал я.
Самую малость изменить курс, повернуть и пройти у него за кормой. И разойтись, как в море корабли. Я внимательно наблюдал за каждым его манёвром, и как только «Поцелуй Фортуны» повернул, на грот-мачте незнакомца взвился белый флаг с лилиями. Французы. Можно немного выдохнуть. Самую малость выдохнуть, ведь с нашим грузом расслабляться нельзя ни на минуту.
— Поднимите флаг тоже, — приказал я.
— Наш? — спросил кто-то из матросов.
— Французский, дурья башка! — рявкнул я.
Вот было бы неловко поднять чёрный флаг в тот момент, когда мы, наоборот, хотим избежать встречи. А это я наконец сумел разглядеть незнакомый корабль во всей красе, и готов был спорить, что это не просто торговец или посыльный, это французский военный галеон, и кто знает, как бы он отреагировал на чёрный флаг.
Белый флаг с жёлтыми лилиями Бурбонов взвился на мачте. На галеоне тоже могли разглядеть нас во всей красе, и трудно было не узнать в нашей бригантине корсарское или пиратское судно. Патрулям и вспомогательным судам в этой части моря делать было нечего.
Я даже скрестил пальцы в отчаянной надежде, что галеон не заинтересуется нашим кораблём, мысленно приказывая ему просто уходить. Он и в самом деле не предпринимал никаких попыток выйти на перехват или просигналить нам какой-нибудь приказ, а просто шёл своей дорогой, будто величественный кит.
Только когда мы максимально сблизились, практически до пары кабельтовых, на галеоне бухнула пушка.
Я вздрогнул, ожидая свиста картечи или книппелей, разрывающих такелаж и разбивающих наш корпус в щепки и пыль, или даже плеска ядер, недолетевших или перелетевших из-за нерадивости или неудачи артиллеристов, но ничего из этого не произошло. Галеон просто приветствовал нас и французское знамя на нашей мачте.
— Дадим ответный салют? — крикнул мне Герард Ланге.
— Да, командуйте, — сказал я.
— Заряжайте, обезьяны безрукие! — рявкнул артиллерист.
Пара флибустьеров кинулась заряжать одно из бортовых орудий. Порох и пыж, ничего более, дать холостой залп, салютуя случайно встреченному соотечественнику. Я представил вдруг, как какой-нибудь болван заряжает вместо холостого залпа ядро или книппель и мы вместо приветствия атакуем этот галеон. А потом он топит нас ответным залпом из всех орудий. Вот будет умора.
Но вместо этого просто прогремел взрыв.
Бригантину тряхнуло, меня оглушило, я непонимающе схватился за планширь, диким взглядом озираясь по сторонам и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь плотную завесу дыма и пыли. В ушах, будто набитых ватой, звенело, до меня донёсся чей-то далёкий вопль. Время будто замедлилось и тут же побежало снова.
— А-а-а-а-а! — дикий, полный искренней боли стон заполнил всё пространство вокруг.
— Пушку разорвало! — прозвучал другой вопль.
— Пожар! — заорал третий.
Я встрепенулся, кинулся туда, в гущу дымовой завесы. Под ногами хрустели щепки, сломанные доски, несколько раз пришлось перешагнуть через раненых. Просмоленные доски там, где находилась одна из наших пушек, горели. Началась суматоха, кто-то пытался сбить пламя обрывком парусинового чехла, который тоже начал тлеть.
— На помпу, живо! Выводите сюда! — заорал я. — Сбивайте пламя! Топоры! Где топоры?!
Несколько матросов побежали к помпе, начали качать забортную воду, заливая огонь морской водой, остальные принялись сбивать пламя чем попало, не давая распространяться огню. Пожар на корабле, пожалуй, самое страшное, что только может случиться. Всё просмолено, всё из дерева, пеньки и парусины, и корабль может вспыхнуть, как спичка, сгореть за считанные секунды. Особенно, когда огонь достигнет крюйт-камеры и воспламенит порох.