— Ну конечно! Хотя, будь наши отношения чуть более откровенными, мне бы это доставило удовольствие.
— Я всегда была строптивой. Прошу меня простить за мой скверный характер, — ответила Лена, помогая графине надеть вечернее платье.
— Осмотри комнаты гостей, пока мы будем в театре, и убедись, что все в порядке. Главное, не забудь, чтобы всюду были вазы с цветами. Что касается украшения обеденного стола, я полагаюсь на твой вкус.
— Я постараюсь, — пообещала Лена.
Супруги Сфорца и их гости вернулись на виллу очень поздно. Лена увидела их прибытие из окна кладовой. По мере того как живописная группа приближались к ступеням высокого каменного крыльца, она различила среди других Одетту, графа и с изумлением узнала в толпе разряженных по-вечернему господ и дам молодого человека в вельветовых штанах и в сапогах.
— Спартак! — прошептала Лена.
Только он мог появиться на званом ужине в подобном наряде.
Лена встала у дверей обеденного зала. Она уже знала, в чем будут состоять ее обязанности. Козимо объяснил ей, как прислуживать за столом: забирать тарелки слева, подавать справа.
Вторая горничная должна была приносить подносы из кухни, а Козимо — принимать их у нее при входе в парадную столовую.
Лена вошла, когда гости уже покончили с консоме[39]. Она сразу же увидела Спартака, он сидел между Одеттой и графиней Джованелли. Между ними шел оживленный разговор. Никто, казалось, не обращал внимания на необычный костюм синьора Рангони. Напротив, женщины бросали на него возбужденные и заинтересованные взгляды, мужчины говорили с ним как с равным.
— Ну что ж, решено. Наша фирма предлагает вам концессию на всю нашу продукцию, — говорил один из гостей, приехавших из Милана. — Вы, синьор Рангони, будете руководить сетью агентов. Мы считаем, что лучше всего было бы открыть представительство в Болонье. Но это на ваше усмотрение.
— Что касается представительства, то я уже располагаю прекрасным помещением в центре Болоньи, которым мы могли бы воспользоваться, разумеется, поделив расходы, — отозвался Спартак.
— Синьор Рангони, каково ваше отношение к режиму? — спросила одна из дам.
— Я не могу не отметить некоторые положительные моменты, — объяснил Спартак, стараясь не сболтнуть лишнего, — но этим, пожалуй, и ограничусь. Поскольку…
Тут он увидел Лену и лишился дара речи. Сотрапезники ничего не поняли и после паузы возобновили прерванный Спартаком разговор. Только Одетта, не спускавшая глаз с них обоих, перехватила взгляд, которым обменялись молодые люди. Ей стало ясно, что Спартака связывает с Леной настоящее, глубокое чувство. Одетту охватил приступ ревности и жгучей досады. Несмотря на свою красоту и богатство, она так и не сумела завоевать сердце этого человека, отдавшего предпочтение строптивой и дерзкой крестьянской девчонке. Одетта почувствовала себя униженной и уязвленной. Тем временем Лена как ни в чем не бывало продолжала обходить сидящих за столом, меняя тарелки, как научил ее Козимо.
Когда она подошла поближе, Одетта сделала ей знак наклониться и прошипела:
— Будь повнимательней. Ты похожа на слона в посудной лавке.
Лена не ожидала подобного выпада, к тому же нервы у нее и без того были натянуты до предела. Она вздрогнула и задела тарелкой, которую в эту минуту держала в руке, высокий бокал графини. Красное вино залило салфетку и великолепный наряд Одетты. Та взвилась, словно подброшенная пружиной, и ледяным тоном проговорила, глядя прямо в глаза Лене:
— Идиотка! На стол подать и то не умеешь!
Гости умолкли, все взоры обратились на них.
Спартак поднялся со своего места, подошел к Лене и ободряюще улыбнулся ей. Он вынул у нее из пальцев злосчастную тарелку, наделавшую столько бед, и поставил ее на стол. Затем взял Лену под руку и сказал отчетливо и громко, стараясь, чтобы все слышали:
— Не ждите извинений, синьора Мизерокки.
Одетта вспыхнула и живо возразила:
— Вы ошибаетесь, синьор Рангони. Я плохо поступила, Лена. Ты сможешь меня простить? — Ее голос был чистым и звонким.
Лена не ответила и под руку со Спартаком пошла прочь из обеденной залы, а затем и с виллы.
Одетта снова села и, приняв удрученный вид, воскликнула:
— Ну и натворила я дел! Но кто бы мог подумать, что моя горничная — любовница синьора Рангони?
Глава 17
— Я тебя больше никогда не оставлю, — сказал ей Спартак, выходя за ворота виллы.
Деловым переговорам, проходившим за ужином и столь внезапно прерванным, вероятно, не суждено было иметь продолжения после столь драматического ухода со сцены их главного участника, но ему и в голову не приходило сожалеть об этом. Сейчас для него существовала только Маддалена и их любовь.
Спартак приехал в Котиньолу из Луго на мотоцикле и оставил его у ворот, приковав к одному из прутьев железной ограды цепью с висячим замком. Теперь он обнаружил только обрывок перекушенной цепи: пока он был на вилле, его драгоценный мотоцикл успели угнать.
— Ах, сучьи дети! — выругался Спартак. — Как же я теперь отвезу тебя домой?
— Домой? Эта куда же? — в безысходном отчаянии спросила Лена.
Дом ее семьи был менее чем в километре от виллы, там же, по соседству, стоял дом ее мужа, но теперь в нем жил ее брат Аттиллио. Был, конечно, и дом в Луго, на подворье графской усадьбы. Но ни в одном из этих домов их не пустили бы на порог. Поэтому Лена повторила:
— Куда же нам идти?
— Ко мне домой, — ответил Спартак.
Лена отрицательно покачала головой и двинулась вперед по дороге, ведущей в деревню. Спартак догнал ее и схватил за руку:
— Ты куда собралась?
— К дону Паландране, — ответила она решительно. — Это единственное место, где я буду в безопасности.
Спартак согласился. Обняв Лену за плечи и крепко прижимая к себе, он повел ее к дому священника. По дороге его стал разбирать смех.
— Что тут такого смешного? — удивилась Лена.
— Не так я представлял свою первую ночь с тобой. Посреди улицы, ночью, без крыши над головой, будто мы — парочка бродяг, — весело пояснил он.
— Вот именно. Кто же мы, по-твоему, если не пара бездомных бродяг?
— Мы с тобой — мужчина и женщина, наконец-то нашедшие друг друга. Больше мы никогда не расстанемся, любимая моя Маддалена. Я же тебе обещал, помнишь?
— Ты все такой же мечтатель. Мы попрощаемся, как только дон Паландрана отопрет мне двери своего дома.
— А вот это мы еще посмотрим, — сказал Спартак с веселым вызовом.
Священник, разбуженный настойчивым звоном колокольчика, выглянул в окно второго этажа.
— Это я, дон Филиппо, — окликнула его Лена.
— Кто «я»? — сердито спросил дон Паландрана, различавший только две неясные фигуры.
— Это я, Лена.
Окно с шумом захлопнулось, а через некоторое время двери дома отворились, и на пороге показалась тощая фигура священника с керосиновой лампой в руке. Растрепанный со сна, в грубой белой хлопчатобумажной ночной рубахе до пят и в стоптанных шлепанцах, дон Паландрана походил на неряшливое привидение.
Он сурово взглянул на молодых людей.
— А это Спартак, — сказала Лена.
— Стало быть, это и есть плоды твоих покаянных молитв? — грозно спросил дон Паландрана.
— Все не так, как вы думаете, — вмешался Спартак. — Маддалену несправедливо оскорбила и унизила графиня. Я увел ее с виллы. Но нам негде провести ночь, потому что у меня украли мотоцикл.
Тем временем за спиной у священника показалась прибежавшая на шум старая служанка.
— В чем дело? Что происходит? — спросила она, протирая глаза спросонья.
— Иди спать, — велел ей дон Филиппо.
— Это Лена Бальдини, — воскликнула служанка, узнав молодую женщину. — А он? Кто он такой? — продолжала она, сгорая от любопытства.
— Я тебе сказал, иди спать, старая грымза! Марш в постель! — рассердился дон Паландрана. Потом, тяжело вздохнув, он распахнул двери перед молодыми людьми: — Заходите в дом!
Дон Филиппо вновь сокрушенно вздохнул и уселся в шаткое скрипучее кресло.
— Я хочу привести Маддалену в свой дом, — начал Спартак.
— Думаю, ее муж вряд ли на это согласится. Да и я не соглашусь, поскольку именно я сочетал ее узами брака с Тоньино.
— Я хочу жениться на ней.
— Это будет нелегко. У нее уже есть муж.
— Церковь дает разрешение на аннулирование брака. Я уже узнавал, — не сдавался Спартак.
— Да, верно. Impotentia coeundi, impotentia generandi[40]… Отсутствие согласия[41]… Существует множество предлогов, позволяющих ускользнуть от исполнения воли божьей… Но господь наш говорит: «Не желай жены ближнего твоего». Как же нам с этим быть? Вы двое совершаете смертный грех, и я никогда не буду вашим пособником, — гневно изрек дон Филиппо.
— Мы ничего плохого не сделали, — жалобно вступилась Лена.
Старому священнику стало жалко несчастных влюбленных. Они рисковали навлечь на себя не только кары небесные, но и куда более конкретные и прозаические неприятности, такие, например, как гнев Тоньино, осуждение со стороны родных и всей крестьянской общины. Перед ними захлопнулись бы все двери.
Дон Паландрана прекрасно знал, что, давая согласие на вступление в брак с Тоньино, Лена действовала не вполне добровольно, следовательно, существовали законные возможности расторгнуть их злосчастный союз. Он сам когда-то способствовал закулисным переговорам между покойной Эльвирой Бальдини и Джентилиной Мизерокки, пребывая в убеждении, что делает доброе дело: помогает устроить судьбу девушки, пусть немного странноватой, но все же славной, и хорошего парня, которого господь наградил золотым сердцем и уродливым лицом. И только теперь старый священник понял, что лучше бы ему тогда было не участвовать в заключении этого брака. Если Лена и Спартак совершат грех прелюбодеяния, вина отчасти падет и на него.