Совсем прирученная, маркиза Иорисака смеялась не без кокетства.
Приблизился метрдотель.
— Бокал шампанского… — предложил принц.
— Пожалуйста… только с водой… побольше воды… и льда…
Он сам приготовил ей смесь. Она попробовала:
— О!., но вы совсем не прибавили воды?..
— Прибавил… только немного… м-сс Гоклей не позволила мне больше. И потом, маркиза, такая европейская женщина, как вы, не станет же здесь разыгрывать японку и требовать воды или чая?
Она засмеялась и выпила. Принц тайком подбавил виски в шампанское.
М-сс Гоклей подошла к ним.
— Митсуко, моя милочка, как я счастлива, что вы здесь!.. Не правда ли, — м-сс Гоклей обратилась к принцу, как бы беря его в свидетели, — как она хорошо сделала, что отбросила в сторону нелепые старые правила и приехала на мою «гарден-парти», как если бы маркиз был здесь и привез ее сам?
Принц согласился. При этом спросил:
— А маркиз Иорисака на войне?
— Да. В Сасебо. Он скоро вернется со славой, и я уверена, что он будет только доволен, когда узнает, что в его отсутствие жена вела такую же свободную и приятную жизнь, как любая женщина в Америке или в Европе. Да, он будет доволен, потому что он вполне цивилизованный человек. И я хочу сейчас же выпить за его победу над этими русскими варварами…
Разносили коктейли с имбирем. Маркизе пришлось взять бокал из рук самой м-сс Гоклей.
Принц Альгеро опять взял под руку маркизу.
— Конечно, — сказал он, — офицер, имеющий счастье быть на поле действия, не потерпит, чтобы его жена тосковала, пока он выигрывает битвы…
— Прекрасно сказано! — одобрила м-сс Гоклей.
И приказала подать еще коктейлей.
Немного позже маркиза Иорисака, которой окончательно завладел принц Альгеро, вошла в игорный салон.
С некоторого времени она чувствовала какое-то головокружение. Ей было очень жарко, как в лихорадке. Ею овладела странная веселость, иногда вырывавшаяся на волю неожиданными взрывами смеха. И теперь, когда она ощущала на своей обнаженной руке ласковое пожатие мужской руки, на которую она опиралась, она отвечала на него.
Японские дамы иногда отведывают национальный напиток — саке. Но саке — такая сладкая жидкость, что ее пьют, как мы пьем глинтвейн — в горячем виде, чашками. Мужчина за вечер может свободно выпить две-три дюжины таких чашек. Американские коктейли далеко не так безобидны… да и французское шампанское тоже, когда в него добавят немножко спирта…
Между столиками, за которыми играли в бридж и в покер, несколько космополитических игроков организовали баккара. Баккара без банкира — так себе, маленькую «железную дорогу», которая приятно катилась по зеленому полю и по пути опустошала руки неосторожных игроков, доставляя справедливую прибыль игрокам опытным. В ту минуту, когда вошла маркиза Иорисака, картежный азарт притягивал к столику с баккара общее любопытство. Партия как раз подошла к тому моменту, когда игра перестает быть развлечением и становится борьбой. Две молодые женщины — немка и англичанка, одна, сидя с картами в руках, другая, стоя и понтируя, нападали друг на друга над большой кучкой банковых билетов, лежавших на столе. Англичанка проиграла пять раз подряд. Ее пять удвоенных ставок и составляли эту толстую пачку, которая, по правилам игры, в шестой раз вся должна была стать обязательной ставкой, если игра продолжалась.
Иронически и слегка задорно немка считала:
— Пятьдесят, сто, двести… Здесь четыреста иен.
Англичанка упрямо бросила вызов:
— Банко!
Глаза их враждебно впивались друг в друга. Когда их пальцы соприкоснулись, беря карту, казалось, что им хочется оцарапать друг дружку.
— Карта!..
— Восемь.
Пробежал ропот: немка опять выиграла.
Нет ничего более чуждого японке, чем игра в том смысле, как это слово понимается в игре в баккара. Япония из карточных игр знает только нечто вроде тарока, в который играют изящно разрисованными цветами и птицами картами даже молоденькие девушки меж собой, как наши девочки в горелки или прятки.
Маркиза Иорисака, хоть и прожила четыре года в Париже, тем не менее только изредка мельком видела в дипломатических салонах два-три стола, за которыми молчаливо и важно играли в вист.
— Восемьсот иен… — заявила не без наглости немка.
И так как ее побежденная соперница молчала, прибавила:
— На этот раз вы не идете банко?..
Задетая англичанка покраснела. Но восемьсот иен — восемьдесят фунтов стерлингов — сумма кругленькая, особенно для того, кто уже столько же проиграл… У англичанки, очевидно, больше уже не было восьмидесяти фунтов стерлингов, потому что она обернулась к зрителям, по очереди предлагая вступить в пай:
— Кто идет со мной в половину?..
— Вас это интересует?.. Хотите?.. — спросил принц Альгеро у маркизы.
— Да… — ответила она вдруг.
— Маркиза идет в половину, — объявил принц, кладя на стол свой собственный бумажник. Все обернулись к вновь прибывшим: англичанка благодарно взглянула на маркизу, немка — с недружелюбной миной.
Карты уже были сданы.
Маркиза Иорисака взяла карты и протянула их своему спутнику:
— Что теперь нужно делать?
Альгеро взглянул и засмеялся:
— Нужно крикнуть: «девять». Вы выиграли!
И он сам показал карту.
Торжествующая англичанка быстро притянула к себе ставку и отделила четыре билета по сто иен:
— Вот ваша часть, маркиза.
Маркиза Иорисака взяла банковые билеты, шире открыв свои продолговатые косые глаза:
— Четыреста иен, — сказала она увлекавшему ее прочь принцу, — но значит, если бы я проиграла, я должна бы была отдать четыреста иен?
— Конечно.
— Как же?.. У меня с собой столько не было!
— Что ж такого? У меня было… и вы мне разрешили бы одолжить вам? Разве мы с вами не друзья?..
Они были одни в вестибюле, заставленном высокими растениями и отделявшем игорную залу от библиотеки. Принц вдруг наклонился:
— Друзья… и даже… немного больше?
Он прикоснулся губами к маленькому накрашенному рту.
Маркиза Иорисака не рассердилась и не отпрянула от него… Ей становилось все жарче и жарче, и голова у нее делалась то тяжелой, как свинец, то легкой, как пробка. В этом упоительном головокружении после шампанского, коктейлей и баккара — что значил поцелуй?.. Не так уж страшно… К тому же итальянские усы были такие шелковистые… душистые… надушенные какими-то неизвестными, опьяняющими, жгучими духами…
Вдруг оркестр — уже не японский — заиграл вальс. М-сс Гоклей, заботясь о том, чтобы те из ее приглашенных, которые любили танцы, могли бы потанцевать, не забыла струнного оркестра. И последний салон на «Изольде» — нарочно для танцев устроенный — быстро наполнился кружащимися парами.
— Вы должны провальсировать со мной… — потребовал принц Альгеро.
— Но я не умею!..
Наши танцы еще непонятнее для японок, чем наши карточные игры: непонятны и неприличны для них. Япония вовсе не страна, где царит чопорность, но ни мужчина, ни женщина в Японии не отважились бы довести неприличие до того, чтобы обниматься публично, прижимаясь грудью к груди и представляя для чужих глаз бесстыдное зрелище чего-то вроде любовного соединения.
Но тут маркиза Иорисака, которую схватил в объятия принц Альгеро, отбросила еще несколько принципов и без особого сопротивления дала себя увлечь в разнузданный вихрь танца.
— Как обворожительна!.. — подумала м-сс Гоклей, наблюдая с порога бальной залы за тем, как маркиза Иорисака Митсуко вальсировала до потери сознания, растрепавшаяся, пунцовая в объятиях итальянского принца, как маленький фазан из Ямато в когтях большой заморской хищной птицы.
XVIII
Последние лучи солнца, ложившиеся на западные горы над старинной деревушкой Инаса, ударили прямо в лицо Жан-Франсуа Фельзу из иллюминатора.
Он поднялся с кресла, закрыл свой картон с этюдами и осторожно отпер дверь. Вот уже с четверть часа, как звуки оркестра затихли.
— Может быть, эта приятная вакханалия уже кончилась… — выразил надежду Фельз.
И отважился выйти из своего заточения.
Большая часть гостей разъехалась. Несколько избранных, оставленных м-сс Гоклей обедать, оставались и беседовали под вишневыми деревьями, неподалеку от газона, служившего эстрадой для гейш и майко. Фельз сразу заметил — в отдалении от центральной группы — какую-то усиленно занятую флиртом парочку, при виде которой он вытаращил глаза.
Как раз мимо него проходила м-сс Гоклей, только что отдававшая какие-то распоряжения прислуге. Фельз остановил ее:
— Простите — у меня, кажется, помрачение зрения, — сказал он. — Ведь это не может быть маркиза Иорисака — там, облокотилась на перила?..
М-сс Гоклей подняла лорнетку:
— Никакого помрачения зрения… Это маркиза.
Фельз притворился, что чрезвычайно изумлен:
— Как, — сказал он, — разве маркиз возвратился из Сасебо?
— Нет, насколько мне известно.
— Вот как. Так это не он там целует ей ручки?..
— Какой вы смешной! Разве вы не видите, что это принц Альгеро, которого вы сами мне представили?
Фельз отступил назад и скрестил руки.
— Так значит, — сказал он, — вам мало, что вы затащили эту бедную крошку на ваш праздник, что вы ее серьезно и, может быть, даже опасно скомпрометировали, — вам мало, что вы ей, наверно, показали десять тысяч неприличных в ее глазах и возмутительных вещей… Вы еще довершили все, толкая ее в объятия этого итальянца, чтобы он поступил с маркизой Иорисака так же, как с любой кокеткой в Риме, Флоренции или Нью-Йорке?..
М-сс Гоклей, внимательно выслушавшая его, расхохоталась.
— Какое сумасбродство! Я думаю, что вам вредно так долго сидеть взаперти у себя в каюте: вы потом говорите чистейший вздор. Никаких неприличных или возмутительных вещей ей никто не показывал — прошу вас верить этому. А маркиза сама сказала мне, что ничего некорректного в ее присутствии на моей «гарден-парти» не будет. Она приехала по доброй воле… и по доброй воле флиртует. Я нахожу ваше негодование смешным, потому что маркиза вполне цивилизованная женщина, а всякая цивилизованная женщина флиртовала бы совершенно так же на ее месте… Это совершенно невин