— В это время года все вишневые деревья Нагасаки в цвету. Неужели вы не предпочли бы цветущие, прелестные, живые розовые ветки этим орхидеям, которые похожи на искусственные цветы?
М-сс Гоклей не удостоила его возражением. Она только сказала:
— Это прямо удивительно и даже неприлично, что у такого изящного художника, как вы, могут быть такие простонародные вкусы!
Жан-Франсуа Фельз раскрыл рот, чтобы ответить, но м-сс Гоклей в это время подняла к бронзовым вазам обе руки с орхидеями.
Длинные, стройные ноги, широкие бедра, узкая талия, округленные плечи, над которыми горделиво поднимался сильный и тонкий затылок под тяжелой массой золотых волос — между двух вытянутых и напряженных рук, — все это женское тело было столь красиво и гармонично, что Жан-Франсуа Фельз так и не ответил ничего.
Тем временем м-сс Гоклей расставила свои орхидеи.
— Но, милый, — внезапно сказала она, — вы так и не рассказали нам об этой японской маркизе, портрет которой вы пишете… Как ее зовут, я позабыла?
— Иорисака…
— А, да… Что же, это настоящая маркиза?
— Самая настоящая.
— Древнего рода?
— Иорисака были когда-то даймио племени Шошу, с острова Гондо. И, кажется, их род никогда не вступал в браки ниже себя.
— Даймио, это значит феодальные владельцы?
— Да.
— Феодальные владельцы… ах, как это увлекательно!.. Но я думаю, что если вам нравится писать эту маркизу, то она, вероятно, тоже совсем дикарка, вроде вашего китайского мандарина?
Фельз улыбнулся:
— Не совсем.
— О! У нее есть и телефон, может быть?
— Я не знаю, но готов пари держать, что есть.
Мисс Вэн вступилась:
— В Японии у очень многих телефоны.
— Я знаю, — ответила м-сс Гоклей, — но меня удивляет, что маэстро согласился писать портрет такой японки, у которой есть телефон.
Она засмеялась, потом стала серьезной.
— Действительно, эта маркиза Иорисака — современная женщина?
— Довольно современная, да.
— Она не приняла вас коленопреклоненной на циновках в маленькой комнатке без окон, между четырех бумажных ширм?
— Нет, она принимала меня, сидя в большом кресле, в гостиной в стиле Людовика XV, между фортепиано и зеркалом в золотой раме.
— О!..
— Да. И кроме того, я имею все основания думать, что маркиза Иорисака одевается у того же портного, что и вы.
— Вы смеетесь надо мной?
— Ничуть.
— Маркиза Иорисака была одета не в кимоно и в оби?..
— Она была одета в очень элегантное платье.
— Я поражена!.. Что же она вам говорила, эта маркиза Иорисака?
— Совершенно то же самое, что вы говорите, когда принимаете чужого человека…
— Она говорит по-французски?..
— Так же хорошо, как вы.
— Но это, должно быть, обаятельная женщина!.. Франсуа…
— Жан-Франсуа, пожалуйста…
— Нет, ни за что! Вот опять ваши простонародные вкусы! Франсуа гораздо благороднее. Франсуа, дорогой мой, прошу вас, познакомьте меня с маркизой Иорисака!
Фельз, раньше улыбавшийся, незаметно вздрогнул.
— О… — сказал он каким-то изменившимся голосом, резким и почти горьким тоном. — Бетси… неужели вам не довольно этого попугайчика в вашей клетке?..
Он с презрением кивнул в сторону мисс Вэн.
Мисс Вэн не шелохнулась.
Но м-сс Гоклей рассмеялась.
— Попугайчик… какое смешное слово!.. Но что за ревность!.. Неужели вы так забавны, милый, что даже женщин не терпите около меня?..
Она прямо смотрела на него своими великолепными ясными глазами, из-за полуоткрытых губ сверкали ослепительные зубы. Веселость ее походила на аппетит красивого хищного животного.
Он вдруг почувствовал прилив гнева и шагнул к ней. Она презрительно наклонила голову набок и с каким-то вызовом погладила волосы мисс Вэн.
Он остановился и побледнел. В свою очередь она медленно сделала шаг по направлению к нему. Рука ее продолжала лежать на головке молодой девушки. И вдруг она протянула левую руку замершему на месте Фельзу.
Он колебался. Но она перестала смеяться. Лицо ее стало суровым. Она быстрым движением, жестоким и вместе чувственным, провела языком по губам.
Он еще сильнее побледнел и покорно склонился, чтобы поцеловать протянутую руку.
VIII
«Изольда» стояла на якоре носом к югу. Из иллюминатора своей каюты, помещавшейся на левом борту, Фельз мог видеть все Нагасаки, от большого храма Бронзового Коня на холме О’Сувы до дымных фабрик, тянущихся вдоль города.
Было утро. Прошел дождь. Серое небо еще развешивало лохмотья туч по вершинам всех холмов. Разнообразная зелень сосен, кедров, камфарных деревьев и кленов казалась свежее под этим покровом из влажной ваты. Розовый снег вишен так и сиял, еще нежнее, чем обыкновенно. И на границе с низкими облаками, на кладбищах, высящихся над городом, еще более четко вырисовывались надгробные памятники в виде столбов, омытые дождем. Только крыши домов, коричневые и синие — сейчас, без игры света и теней, — сливались в одну вереницу вдоль берега.
— У пейзажистов, — размышлял Фельз, — в сущности, те же радости, что и у нас. Одинаковое удовольствие: писать вот эту влажную весну или заплаканное личико шестнадцатилетней девочки, переживающей первое маленькое любовное горе…
Он отошел от иллюминатора и присел к рисовальному столу. На столе лежало несколько набросков карандашом. Он перелистал их.
— Фу!.. — пробормотал он.
Отбросил наброски в сторону:
— А когда-то у меня был талант… Теперь его еще немного осталось… Но очень немного.
Он взглянул на стены, отделанные драгоценным деревом. Каюта была роскошная и искусно приспособленная к тому, чтобы на малом пространстве расположиться с самым изысканным комфортом.
— Тюрьма!.. — сказал Фельз.
Не вставая с места, он опять посмотрел по направлению иллюминатора.
— Вот я в экзотическом, очаровательном городе… Посреди народа, который борется за свою независимость. Его свойства — смелость, изящество и вежливость — все увеличиваются и возвышаются в экзальтации сражений… Представился случай близко увидеть аристократию этого народа, вблизи наблюдать за увлекательным зрелищем, как борются древние инстинкты с новым образованием… Другой случай привел меня к Чеу Пе-и, который готов мне показывать волшебный фонарь Азии… И этой тройной удачей, от которой в былое время я совсем бы опьянел, я не воспользуюсь! Ничуть.
Он опустил голову.
— Я ничем не буду наслаждаться из этого: перед моими глазами всегда стоит, как наваждение, образ женщины и отделяет меня от внешнего, действительного мира.
Он оперся лбом на ладонь.
— Образ женщины… неумной, педантичной, порочной… но прекрасной… и сумевшей умно то давать мне свои поцелуи, то отказывать в них… И теперь я попался, как идиот, я — конченый человек.
Он встал и развернул только что принесенную лакеем «Нагасакскую прессу». Во главе сегодняшних телеграмм он прочел:
«Токио, 25 апреля 1905.
Подтверждается прохождение сорока четырех русских судов мимо Сингапура 8-го с.м. Командует эскадрой вице-адмирал Рождественский[14]. Дивизия контр-адмирала Небогатова еще не замечена. По слухам, вице-адмирал Рождественский направляется к французскому берегу Индо-Китая.
Инструкции адмирала Того остаются секретными».
Смятая газета выпала из его рук. Фельз опять прислонился к иллюминатору.
Ветер переменился, как это часто бывает в Нагасаки в дождливые дни. Теперь яхта стояла носом к северу. Фельз увидел перед собой западную часть залива, противоположную городу. На этом берегу совсем нет домов. Зеленый наряд гор небрежно расстилается там до самого моря. И эти горы — более кружевные, более странные, более японские, чем на другом берегу, — вызывают более совершенное воспоминание о тех пейзажах, что рисовали старинные фантастические художники на рисовой бумаге древних макемоно.
Но на этом западном берегу, между двух холмов, находится долина, черная и зловещая, из которой день и ночь поднимается густой дым кузниц и грохот молотов о наковальни. Там — арсенал.
В этом месте Нагасаки изготовляет корабли, военное снаряжение. Город деятельно способствует защите империи.
Фельз смотрел на цветущие горы и на арсенал у их подножия. И подумал:
— Может быть, это спасет то…
И меланхолически улыбнулся:
— А все ж таки, какая жалость… В те времена, когда этого не существовало, я бы написал маркизу Иорисака Митсуко в тройной одежде из китайского крепа, расшитой серебряными гербами, с пурпурным кушаком…
IX
Придерживая палитру большим пальцем, Жан-Франсуа Фельз отступил шага на два. На коричневом фоне холста портрет выделялся мощно и ненавязчиво. Несмотря на слишком низкую прическу, лицо — с его узкими глазами и ротиком, по-японски характерно маленьким, — улыбалось улыбкой крайней Азии, улыбкой таинственной и тревожащей.
— О… дорогой маэстро… как это прекрасно!.. И как это вы можете так скоро, и точно играя, творить такие великолепные вещи?..
Маркиза Иорисака в экстазе сложила свои крохотные точеные ручки.
Фельз сделал презрительную мину.
— Великолепные вещи!.. Вы слишком снисходительны, маркиза…
— Разве вы не удовлетворены этим?..
— Нет.
Он поочередно рассматривал то модель, то портрет.
— Вы гораздо красивее, чем я вас написал… Это… боже мой, это не совсем плохо, и когда маркиз Иорисака вернется на свой корабль и вечером запрется в каюте наедине с этим портретом, — хоть я и сделал вас хуже, — он все же сможет узнать любимые черты. Но я мечтал о лучшем воплощении действительности.
— Вы слишком взыскательны к себе… Во всяком случае, ведь вы еще не совсем кончили: вы можете поправить…
— В жизни моей никогда не поправлял этюда без того, чтобы его окончательно не испортить…
— Так поверьте же мне, дорогой маэстро, этот этюд очарователен.
— Нет!
Он положил палитру и, опершись подбородком на руку, разглядывал с необыкновенным, упорным, почти ожесточенным вниманием стоявшую перед ним молодую женщину.