Все, что готовили для трехдневной осады и правильного штурма, было использовано в считанные минуты. Полки левой и правой руки взлетели на стены по штурмовым лестницам и «кошкам», ожидая стрел, расплавленной смолы и пуль из башен и со стен.
Так и не дождались.
Бутурлин одним из первых очутился на зубчатом парапете, огляделся и издал победный рев. Ландснехты и остальная пехота ливонская ушли со стен. Малой кровью были взяты укрепления нарвские.
Впрочем, отдельные кучки обороняющихся еще цеплялись кое-где за крытые галереи и надвратные башенки. Очисткой от них стен и занялся воевода.
Бутурлин во главе десятка стрельцов сближался с отрядом отчаявшихся кнехтов.
— Сдавайтесь! — крикнул воевода, но его то ли не поняли, то ли не захотели понять.
Двое стрельцов присели и дали выстрел. Остальные, по примеру Бутурлина, не стали тратить время на баловство, сойдясь с ливонцами на былом оружии.
Приноровившись во время конной свалки у ворот к шестоперу, воевода не стал вынимать саблю из ножен. Страшные удары булавы выводили из строя соперника в любом случае, ибо легко и приятно ранить шестопером нельзя.
Сорванное с костей мясо, раздробленные хрящи, превращенные в крошево руки и ноги — все это шестопер. Никаких разрубов и разрезов, никаких дырок и колотых ран…
Под стать оказались и супротивники, что шли на стрельцов и царского воеводу с шипастыми моргенш-тернами.
— Гойда! — выдохнул Бутурлин, кидаясь вперед. Вспыхнула короткая и жестокая до зверства схватка.
Шестопером и моргенштерном нельзя, щадя соперника, ударить плашмя. А слабо бить вообще смысла не имеет, вся сила их — в проломном ударе. Задача его — промять железо и раздробить живую плоть, сокрытую под броней.
Двое стрельцов полетели вниз, трое остались лежать, медленно исходя кровью из страшных ран, когда Бутурлин опустил шестопер и понял, что стены окончательно очищены от нарвского гарнизона.
— Пора батюшке нашему, — сказал он стрельцам, — князю Басманову пособить.
— Отсюда и пособим, — сказал один из служилых, делая вид, что целится вниз из пищали.
Вначале хотел Бутурлин отругать выказавшего малодушие, а потом вдруг повеселел.
— Где их пищали затинные? Где пушки и тюфяки? В трех башнях Бутурлин обнаружил ливонские пушки и открыл пальбу сверху по баррикаде, остановившей основные силы, а потом перенес стрельбу на внутренний замок.
— Как бы нас самих ядрами не пошиб воевода Бутурлин, — проворчал Аника. — Глупо голову сложить от своей же пальбы.
— А как брать эту кучу сора? — спросил Басманов.
— Пусти людей половчее в дым и огонь, — сказал Аника, с внимательным прищуром оглядывая баррикаду. — Пусть обойдут с боков и ударят.
— Сделаем, — Басманов повернулся, ища толковых стрельцов, знакомых по учениям у Наровы.
— Только, батюшка князь, Христом-богом прошу, — взмолился Аника, — пусть именно ударят, а не пальбу учиняют. Своих посекут, шуму наделают, а до замка мы так и не дойдем.
Пришлось ждать, пока посланные в обход, найдут дорогу в горящих руинах примыкающих к площади улиц.
Наконец Басманов сказал:
— Не можем ждать более. Сгорим, или немец нас сам обойдет и ударит.
Аника поискал глазами донцов и Ярослава.
— Первыми пойдем, — сказал он. — Иначе народ на копья и алебарды не полезет.
Донцы целовали кресты нательные, Ярослав только проверял и проверял крепеж брони. Аника же просто стоял и смотрел на крепкие ливонские щиты, копья, уставленные ввысь, сияющие шапели да шишаки.
— Пора, — сказал Басманов.
— Гойда!
Рванулся Аника вперед, за ним Ярослав, потом оба донца и еще четверо или пятеро отчаянных.
Ливонцы, не видя большой угрозы в этой атаке, даже копья опускали как-то с ленцой, ожидая бурного натиска всего стрелецкого войска.
Аника, нырнув под длинную пику, рубанул саблей. Послышался скрежет, и казак чертыхнулся — окована. Тогда схватил он два копья руками, не давая поднять их и пустить в ход.
Ярослав смахнул два острых кованых жала, прежде чем третье нашло брешь в его броне, опрокинув на щепки и доски. Чувствуя, что рана не так уж и опасна и сила еще есть, засечник мертвой хваткой, ровно клещ, вцепился в мелькнувшее над ним копье.
Козодой не успел уклониться и наделся на пику, побратим его оказался ловчее — обрубил одно, прижал к земле второе и ногой преломил.
Хлопнул арбалет, и тяжелый болт пробил донца от бока до бока.
Но видя порыв этой горстки и не замечая больше монолита в строю ливонском, стрельцы дружно рванулись вверх по накиданному сору. Копья не остановили вала, хоть и убили многих; не остановили и щиты.
Большой полк буквально сбросил нарвскую пехоту с гребня искусственного возвышения и уже здесь, где строй смешался, началась жестокая резня. Дрались всем — прикладами, пищалями и ножами, кулаками и саблями, коленями и даже шлемами бодали в лицо один другого.
Такого натиска немцы не выдержали, стали разбегаться по боковым улочкам.
Здесь казаки устроили на беззащитных кнехтов настоящую охоту, мстя за гибель тех, кто первыми ворвался в Нарву вслед за отступающими рыцарями.
Сломив сопротивление ландскнехтов, Басманов также вышел к замку. Его силы выглядели жалкими и побитыми, никак не победителями — камзолы на стрельцах дымились, люди слепо опирались на бердыши и пищали, брели куда-то без всякого толка…
Фохт попытался совершить еще одну контратаку.
Бутурлин, которому со стен было отлично видно все, что творилось в замке, велел стрельцам спускаться вниз. Многие послушались, и, пройдя сквозь огонь, по мелким улочкам, с флангов атаковали идущих на вылазку ливонцев. В ходе яростной рукопашной все немцы, вышедшие из замка, остались на месте, назад не ушел ни один.
Жар постепенно стал спадать, и только возле самого замка, в глубине нижнего города все равно продолжался ад.
— Начнем обстрел замка! — крикнул Басманов. — Забирайся назад на стены, друг Бутурлин.
— А если Фохт, будь он неладен…
— Мы справимся, полезай!
Вскоре собственные ливонские пушки стали вновь гвоздить по замку.
Не выдержав пальбы и одного часа, немцы снова высунулись, на конях, со значками на копьях и в крестоносных плащах. На этот раз рядом не было спесивых детей боярских, способных помешать стрельцам.
Большой полк дал только один залп.
Рыцарей и воинов поплоше, способных идти в атаку, у Фохта не осталось.
Обороняться также не было никакой возможности — огонь в нижнем городе поутих, московиты умудрились подтащить к замку несколько своих осадных пушек. Теперь пожар вспыхнул и в самом замке.
Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.
— Рыцарь Фохт! — проорал он, привстав на стременах. — Если ты еще жив, выходи, говорить станем!
Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:
— Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!
И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.
Басманов представился.
— Признаться, — сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, — я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.
— Вы еще казаков не видали, — усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… — Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете — уже пробовали соваться.
— Ваше предложение, князь, — спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.
«Что за человек? — подумал опричник. — Ровно истукан железный!..»
— Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу — выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.
— Я согласен, — без всякой паузы сказал комендант.
Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.
— Передайте Бутурлину — кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже — бывших ливонских) башнях.
Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.
Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.
За ним — две дюжины уцелевших кавалеров.
А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.
Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.
— Ругодив наш! — взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки.
Глава 28. ЗА СПИНОЙ
К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.
Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.
— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.
Из-за ворот добротных ему ответили:
— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?
— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.
— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.
— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.