В заключение Дивей-мурза, отбросив церемонии, приказал всем готовиться к походу. Только толстый мурза Сулеш не сказал о войне ни одного слова. Он слушал, что говорят другие, и щурил свой единственный глаз.
Петр Овчина вышел на двор, когда гости стали разъезжаться. Ночь была теплая и темная. Ярко светились в далеком небе звезды, а внизу, на траве и на кустах, горели зеленоватым огнем тысячи светлячков. Опьяняюще пахли цветы и травы.
Татарских вельмож у дома мурзы Сулеша ждали слуги, русские невольники. После обильного пиршества гостей приходилось под руки уводить со двора и с трудом усаживать в седла.
Факельщики впереди несли яркие огни, разгонявшие ночную темноту. А мурзы и князья медленно ехали следом на лошадях, поддерживаемые с двух сторон слугами.
Петр Овчина, прислонившись к теплому, нагревшемуся за день каменному забору, долго слушал удалявшийся топот лошадиных копыт. Разговор на пиру у мурзы Сулеша заставил его призадуматься. На ослабленную войнами Русскую землю снова готовилась гроза. Петр чувствовал, что внезапное нападение Девлет-Гирея может принести непоправимые беды.
«Я должен упредить московского царя о замыслах Дивей-мурзы, — вдруг пришла мысль в голову, — надо бежать…»
Петр Овчина прожил в татарской неволе больше пяти лет. Он понравился главному приказчику мурзы Сулеша — Алексею, русскому пленному, принявшему ислам, и он вскоре выдвинул Петра в надсмотрщики. Жилось Овчине не плохо, он сытно ел, и работа у него была не такая тяжелая, как у других. Недавно русский поп сказал ему, что пленных будут выкупать за царские деньги. Купцов ждали к первому августа.
«Но если ждать купцов, я опоздаю предупредить московского царя о войне. Сколько невинных людей будут убиты, а сколько попадет в плен!..» Но и бежать было очень трудно и опасно. Татары наказывали беглецов-неудачников строго. Отрезали уши и носы, клеймили лоб и щеки. Заподозренных в желании бежать на ночь помещали в глубокую яму и там приковывали к столбу железными цепями.
«Я должен упредить Москву, — еще раз сказал себе Петр Овчина. — Надо бежать, не медля ни одного часа. Но что будет с Анфисой?» Рязанская пленница покорила его сердце. «Ее возьму с собой», — решил Петр. Он посмотрел на небо. Звезды показывали полночь.
Петр Овчина направился к большой постройке из жердей, обмазанных глиной, позади хозяйского дома, где содержались невольники. Постройка разделялась на две половины: в одной жили мужчины, в другой — женщины. Петр толкнул дверь в женскую половину и остановился в изумлении. Женщины не спали, разговаривали, многие плакали. И Анфиса в слезах лежала на своей постели.
— Что с тобой, что у вас происходит? — наклонившись к молодой женщине, спросил Петр.
— Разве ты не знаешь? Нас двадцать невольниц приобрел купец Осман из Кафы. Он хочет перепродать туркам в Константинополь. Купец посулил хорошие деньги мурзе Сулешу, и он согласился. Сегодня лекарь осматривал. Сколь сраму натерпелись — и не пересказать! Завтра купец Осман заплатит деньги хозяину и погонит нас в Кафу… Боже, зачем я, несчастная, родилась на свет!..
Анфиса охватила голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, зарыдала.
Петр Овчина сжал кулаки, его душила злоба. Все знали, что ему нравилась молодая невольница и что он хотел взять ее в жены. И вот, не сказав ему ни слова, хозяин продает Анфису.
— Сегодня ночью я сбегу отсюда, — тихо сказал Петр. — И ты бежишь вместе со мной.
— А как же брат Федор? Я не уйду без него.
— Разбуди Федора, — сразу согласился Петр, — пусть бежит с нами. Ждите меня через час во дворе у большой шелковицы, никому ни слова, поняла?
Петр вышел из сарая. У избушки, где он жил вместе с тремя остальными надсмотрщиками, остановился. Бежать, но как? Об этом он еще не думал. Утром мурза Сулеш узнает о побеге. В погоню во все стороны помчатся конные татары. Поймают и с позором приведут обратно. И тогда все кончено. Вот к чему может привести неподготовленный побег. И вдруг пришла в голову спасительная мысль: «Рассказать все Алексею, он поможет».
Петр бросился в маленький домик, стоявший в стороне среди огромных шелковиц. Здесь жил Алексей, костромич. Двадцать лет назад, когда мурза Сулеш был еще сотником, он взял Алексея в плен. Парень был грамотен, трудолюбив и покорлив — слово хозяина было для него законом. Сулеш полюбил его и приблизил. Через десять лет Алексей принял мусульманство и женился на татарке, дальней родственнице своего хозяина. С тех пор он стал доверенным человеком мурзы во всех делах. Даже евнухи при гареме были под его началом. Алексей управлял хозяйством мурзы, содержал конюшню, делал вино и сыры, продавал все, что производилось во владениях мурзы Сулеша и шло на продажу… Пятеро сыновей родила ему жена. Все они воспитывались в исламе и говорили по-татарски. Однако Алексей втайне по-прежнему был верным христианином и не забывал русской веры. Отец Василий своей властью разрешил ему принять ислам и жить с неверной во имя великой цели — помощи своему отечеству. Алексей мог оказать помощь немалую. Мурза Сулеш доверял ему и многое рассказывал о замыслах хана.
Петр Овчина перелез через низкий забор из дикого камня и очутился у окна комнаты, где спал Алексей. Он тихонько позвал его. Алексей тотчас откликнулся. Его бородатое лицо, освещенное бледным светом луны, показалось в окне.
— Что тебе, Петр?
— Беда, брат!
И Петр Овчина торопясь рассказал о похвальбе Дивей-мурзы на пиршестве и о продаже Анфисы кафскому купцу Осману.
— Люба мне Анфиса, — закончил свой рассказ. — Научи, что делать… И царя надо упредить.
Алексей знал о желании мурзы Сулеша продать двадцать русских женщин и уговаривал его отказаться от сделки. Он видел список невольниц, предназначенных к продаже, Анфисы в нем не было. Он догадался, что это проделка старшей жены мурзы, знавшей, что Петр любит Анфису и хочет на ней жениться. Случилось так, что племянница старшей жены, кособокая Фатьма, влюбилась в Петра, и старуха решила осчастливить племянницу и выдать ее замуж за русского. Препятствием к замужеству Фатьмы, по мнению старшей жены, была Анфиса, и старуха решила от нее избавиться.
— Московского царя надо упредить, — раздумывая, произнес Алексей, — дело важное. Беги… Захвати свою Анфису и ее брата.
— Куда бежать, татаре поймают!
— Не торопись… Ты знаешь дорогу к Серебряному ручью?
— Знаю.
— Сможешь найти кибитку пастуха Никиты?
— Смогу.
— Бери тайком лошадей. Скачите к пастуховой избе. Там оставайтесь несколько дней, пока будут искать. Лошадей Никита приведет обратно в конюшню, скажет, нашел их в степи… Я упрежу, когда можно бежать дальше, к Перекопу. Пришлю с Никитой кормовых запасов. Бабу в мужичье платье одень и косы пусть обрежет. Понял?
— Понял, спасибо тебе.
Петр ликовал.
«Анфиса станет моей женой, — думал он. — Целый год она отворачивалась от меня и твердила о своем муже Степане. Теперь-то она поймет, кто ее спаситель, и отнесется по-иному».
Мысль об Анфисе удваивала его силы.
Ровно в полночь трое всадников выехали на дорогу, ведущую к Перекопской крепости. Никто не встретился на их пути. Кони ступали по земле мягко, бесшумно. Две-три собаки затявкали было, но тут же стихли. А с рассветом беглецы свернули с дороги и поскакали степью к Серебряному ручью, где стояла кибитка пастуха Никиты.
Никита был старший пастух. Он был не один. Овец стерегли восемнадцать подпасков и сотни две злобных собак. Подпаски находились неотлучно при стаде, спали под открытым небом и готовили себе пищу на кострах. В кибитке вместе с Никитой жил Федор, помощник. У него за какую-то провинность ордынцы вырезали язык, и он был нем.
К обеденному времени беглецы прискакали к Пастуховой кибитке. Никита досыта накормил их жареной бараниной. Отары мурзы Сулеша были огромны, и никто не знал, сколько там овец: то ли восемьдесят тысяч, то ли сто тысяч.
Опасаясь злых собак, редко какой татарин осмеливался приблизиться к овечьему стаду.
Поручив беглецов помощнику Федору, растолковав ему, куда их прятать, если появится погоня, Никита поехал в Бахчисарай, прихватив лошадей мурзы Сулеша.
Приказания Алексея выполнялись строго и без всякого рассуждения.
Глава тридцать третья. «ЕСЛИ БЫ РУССКИЕ ЗНАЛИ СВОЮ СИЛУ, НИКТО НЕ МОГ БЫ БОРОТЬСЯ С НИМИ»
Через месяц скитаний в жарких крымских степях беглецы оказались у Перекопской крепости. Всю ночь за ними шли волки, их было много, и беглецы радовались, что подошли к человеческому жилью.
Начинался рассвет. Черная каменная громада, поставленная турками в самом узком месте перешейка, преградила путь. Петр Овчина прожил в крымском плену пять лет и не раз бывал со своим хозяином мурзой Сулешом в Перекопской крепости. Он знал, что плоский перешеек был перекопан широким и глубоким рвом. Проход был только через ворота крепости.
Ров копали русские пленники много лет назад. Сейчас по его берегам тянулись камышовые заросли, а над камышом возвышались редкие деревья. От Перекопа до ближайших крепостей Литовского княжества Черкасс и Брацлавы шесть дней пути на хороших конях по совсем ровной, покрытой травой степи.
Посторонний не сразу различил бы среди беглецов женщину. Все были в штанах и мужицких рубахах, и волосы у всех были подстрижены коротко. Первые дни пути на Петре штаны были широкие, с огромной мотней, подаренные ему хозяином мурзой Сулешом. Они были из тонкого синего сукна, и когда-то их носил по праздникам сам мурза. Но на Петре штаны были жалким зрелищем. Когда он стоял, казалось, что стоит баба в юбке. И Анфиса часто подсмеивалась над ним. В степи широкие штаны оказались неудобными. К ним во множестве цеплялись репейники и всякие колючки, а в складках копилась пыль. На пятый день пути Петр попросил Анфису сшить ему из турецких штанов простые, мужицкие. Остатки материи Анфиса спрятала в свою котомку. Сапог ни у кого из беглецов не было.
Петр Овчина был вожаком. Ему недавно стукнуло тридцать лет. Он находчив, смел и предприимчив. Федор еще очень молод: в прошлом месяце ему исполнилось восемнадцать. Но он велик ростом, и сила у него медвежья. Анфиса походила на брата: высокая, ширококостная. Она похудела во время скитаний в степи, но была по-прежнему красива. Анфиса часто плакала, вспоминая погибших детей. По ночам она горячо молила бога о своем муже. «Господи, — говорила она каждый раз, — защити моего Степана от всяких бед и несчастий. Сделай так, чтобы мы с ним свиделись…»