Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг. — страница 13 из 32

Война

Раздел 8Война, маневры и бегство: анализ набегов

Итак, мы изучили корсаров, их корабли и топографию Средиземноморья. Теперь пришло время поговорить о рейдах. Какими вариантами располагал отдельно взятый пиратский корабль? К каким уловкам и ухищрениям пираты прибегали в бою, чтобы добиться своей цели? Что они делали, когда приходилось сражаться с другими корсарами или же военными судами? Какие правила действовали при задержке и осмотре торговых кораблей – или при отъеме добычи? Как экипажи обменивались информацией, когда разбойничали целым флотом? Какие методы применяли для высадки и налета? Что влияло на замыслы гази? На что они обращали внимание, устраивая набеги?

Проверка кораблей

Пока что оставим войну в стороне и поговорим о мирных методах. Повстречав какой-либо христианский корабль, корсары прежде всего определяли, какое перед ними судно – торговое или военное, – и кто им владеет, а дальше действовали соответственно. Если корабль принадлежал государству и его защищали международные договоры, то по крайней мере в теории не могло быть и речи о том, чтобы его атаковать. В разделе 11 мы подробно расскажем, что ожидало пиратов, если они пренебрегали этим правилом. А здесь лишь напомним: корсары, в отличие от обычных разбойников, в морских походах придерживались традиций и правил, унаследованных еще с Античности, и подчинялись международному праву, которое с течением современной эпохи все более усложнялось.

Пускай пираты и не могли нападать на дружественные корабли, но имели право допрашивать их капитанов, а кроме того, проверять документы пассажиров и товарные описи. В соответствии с международным правом торговый корабль мог рассчитывать на защиту, лишь когда его экипаж исполнял абсолютно все требования корсаров. Если же на судне отсутствовал флаг либо экипаж возражал против осмотра или первым открывал огонь, пиратов ожидала знатная добыча, bonne prise, как тогда говорили французы. Порой ради наживы гази и сами подстрекали торговые корабли к атаке и пушечному огню, поднимая на своем судне вражеский флаг[1162]. Помимо этого, пираты были обязаны приветствовать залпами военные корабли государства, чьи торговые суда совершали навигацию в территориальных водах. Как нам известно, когда в водах Строфад этого не сделал английский галеон «Ангел» (Angel), его захватили венецианцы[1163].

Все, кто хотел избежать ловушки и добиться соблюдения своих прав, были обязаны, едва завидев корсарский корабль, спускать парус и соглашаться на осмотр. Вызвав к себе на судно капитана и устроив ему допрос, корсары сопоставляли паспорт корабля с образцом, взятым в портовом консульстве. Так они узнавали, действительно ли корабль принадлежит той стране, под чьим флагом находится в море. Но на этом осмотр не заканчивался, и это не означало, будто можно свободно вздохнуть. Затем пираты сами поднимались на чужую палубу, допрашивали пассажиров, проверяли товары. Даже если корабль принадлежал дружественной стране, на нем могли находиться враги, и если это оказывалось так, то и они сами, и их товары считались добычей. Один наш источник упоминает о случае, когда судно осматривала делегация из пятнадцати человек[1164]. С одной стороны, они тщательно проверяли по своим бумагам имена присутствующих и их товары, хранящиеся в трюме, с другой – искали доказательства того, что эти люди – враги: флаг или письмо на иностранном языке. И они нашли все что хотели, пленили владельца, а его товар прибрали к рукам. Еще одно интересное правило: корсары брали на себя обязательство заплатить за право перевозки конфискованного товара и возлагали на себя и сам навлун[1165] – сумму денег, которую капитан корабля, не доставивший груз, должен был возвратить владельцам, когда прибывал обратно в порт[1166].

Иногда проверка открывала немало интересного. Так, в 1796 году на кырлангыче[1167], который остановил мальтиец Джузеппе Сколаро, были найдены товары с османским флагом; а потом – множество пушек, ружей и бочка с порохом; иными словами, корабль оказался не торговым. Судно немедленно арестовали, поскольку выяснилось, что оно принадлежит мусульманину по имени Мурад-бей[1168].

Неудивительно и то, что юридическое разделение (груз – путешественники – судно) вело ко многим злоупотреблениям. Иногда корсары, отказываясь возвращаться домой с пустыми руками, пытали и экипаж, и пассажиров, чтобы узнать, находятся ли на борту вражеские подданные с товарами; они даже принуждали тех давать ложные показания, чтобы сделать свою добычу законной. Ошибочно и полагать, будто бы во всех фактах, которые мы взяли из европейских источников, корсары были неправы. Причем все эти эпизоды немаловажны – как отражение конфликтов, возникавших между корсарами, путешественниками и торговцами во время осмотра[1169].

Джованни Батиста Сальваго оставил нам свидетельство о том, что корсары ссылались на право, когда речь заходила о дешевых грузах. Однако для них попросту не существовало законов, едва их ослепляла нажива. Они часто пытали людей фалакой, плетью и другими орудиями, заставляя юнг (mozzi) сознаться, что товары на купеческом судне – вражеские, а экипаж – разбойники, грабящие мусульман. Хватало и того, чтобы не выдержал хоть кто-нибудь. После этого корсары, заметая следы, душили всю команду и топили судно. Такие злодеяния случались часто, и это следует из слов того же Сальваго, поведавшего нам о том, что так разбойничали мелкие корсары (corsari bassi), не нашедшие приюта в Алжире с Тунисом[1170]. Должно быть, нелегко было разъяснять все эти тонкие правовые различия торговцам и невинным морякам, положившимся на милость моря.

Отметим, что к подобному произволу прибегали и христиане. Как нам известно, мальтийцы подвешивали к рее капитанов, кормчих, секретарей и всех пассажиров, если принимали их за иудеев; они привязывали к ногам жертв ядра, избивали несчастных, ломали им руки и пробивали головы кинжалами[1171]. Как-то раз экипажи двух корсарских судов, вышедших из Мессины, задержали у берегов Анатолии венецианский корабль «Джустиниана» (Giustiniana); сочли, что все христианские имена в судовом журнале – ложь, и забрали все что пожелали, под пытками вынудив экипаж признаться, будто товары на корабле принадлежат иудеям и мусульманам[1172]. Такие жестокости случались не только в Средиземном море; подчеркнем, что голландские корсары тоже истязали людей: стискивали голову канатом, выдавливали палкой глаза, ломали челюсти, жгли кожу между пальцев…[1173]

На что здесь обратить внимание? Принадлежность товара – не единственный критерий. Корсары легко толковали закон в зависимости от своих запросов. На вражеских кораблях они всегда могли покуситься и на товары дружественных стран. В 1747 году алжирцы, проверяя неаполитанское судно, прибрали к рукам даже тот формальный харадж (осм. дань от иноверцев), который им же послало шведское правительство. После этого они бесстыдно потребуют вновь прислать им дань, но уже на дружественном корабле[1174]. И это – двойные стандарты. Если главное – это принадлежность корабля, то зачем забирать товары врага в трюме дружественного государства?

Критерием мог считаться и порт, где разгрузят судно. Еще со времен Средневековья считалось, что позволено захватывать все корабли, идущие в порты страны, с которой шла война[1175]. Все начнет меняться лишь в 1650-е годы. А в 1626 году, когда Хасан Калфа, встретив голландский корабль, освободил капитана и экипаж, он все же не удержался – и забрал из трюмов зерно, которое везли в Неаполь[1176].

Уловки и хитрости

Корсары не только обладали легкими и маневренными судами, но и применяли в охоте разные хитрости и маскировку. Из-за топографии следить за Средиземным морем очень трудно[1177], и потому торговые корабли, как правило, до последнего не могли обнаружить пиратов. А те, часто нападая под покровом темноты, не только гасили фонари[1178], но иной раз окрашивали корабли и паруса в черный[1179], а бывало, прикрыв судно зелеными ветками, делали его похожим на скалу или надводный риф[1180].

В разделе 7 мы уже говорили о том, что в Средиземноморье, в силу топографии, торговля шла лишь по определенным путям и на определенных стоянках, отчего пиратам было легче устраивать ловушки. Терпеливо подстерегая жертву за островом, мысом или холмом, разбойники даже не сдерживали смех[1181]. К слову, в 1561 году Тургуд, притаившись за островом Липари, выслал вперед два судна и заманил в западню сицилийские галеры, плывущие из Мессины в Неаполь. Затопив несколько галер, может, четыре или пять, он возвратился в Триполи с пленниками, среди которых находился и Николо Караччоло, епископ Катании[1182]. А еще раньше, в 1516 году, алжирский флот как-то утром подстерег тридцать чектири Курдоглу Муслихиддина в порту Бизерты, перед тем проведя ночь за островом Галит, примерно в 70 км к северо-западу[1183].

Глухие деревни станут еще одним местом для пиратских капканов. В 1575 году корсары, пленившие Сервантеса, прибудут из Камарга, что в 40 км западнее Марселя. Камарг был одним из любимых пиратских укрытий: туда никто не мог добраться по суше из-за болот[1184]. Через три года Арнавуд Мурад-реис поймал две сицилийские галеры после того, как «по корсарской традиции» (al modo de cosarios) целыми днями поджидал их в деревнях во главе восьми кальетэ. Тогда сицилийский адмирал (Presidente y Capitan General) сумел избегнуть плена, лишь укрывшись на острове Капри и оставив корсарам свой флагман вместе с гребцами[1185].

Нередко пираты поднимали флаги дружественных наций, чтобы обмануть торговые суда. Это делали так часто[1186], что, по уверению Джозефа Питтса, лучше всего было не приближаться ни к какому кораблю[1187]. На кораблях гази обычно были флаги каждой страны[1188]. Иногда такую тактику даже применяли неподалеку от портов. В 1680 году реис Канарьялы (Canari, тур. «с Канар»)[1189] объявился у Ливорно под французским флагом. Тогда племянник портового реиса имел неосторожность приблизиться к пиратскому кораблю на двух шлюпках, которые ему предоставили надзиратель, ответственный за карантин, и французский консул[1190]. Впрочем, все зависело от ситуации: бывало, что пираты поднимали и флаги других корсарских портов[1191]. Когда они поднимались на чью-то палубу для проверки, но не добивались своего, именно «ложные» флаги служили приманкой для торговых кораблей, всегда пытавшихся избежать встречи с разбойниками[1192].

Карта 14. Лионский залив

Порой корсары маскировались, чтобы, не привлекая внимания, подобраться к жертве. Барбарос Хайреддин, в последнюю минуту сумев спастись от Карла V, осадившего Тунис, перевел дух у берегов Каталонии, а затем велел поднять имперские флаги и переодеть левендов христианскими солдатами. Спокойно войдя в порт Маона и не вызвав подозрений, Барбарос не только устроил охоту на португальский флот, но ограбил и порт Менорки[1193]. В 1627 году корсары, одетые будто китобои, приблизились к датскому кораблю, завидев его в порту Гриндавика (куда их увлек шторм), и легко завладели добычей[1194]. Гази усадили на четыре захваченные шлюпки двенадцать мусульман под видом рыбаков, а на галерах подняли христианские знамена. Когда же они сошли на берег у Котрона, все, кто их ни в чем не заподозрил, поплатились за свою беспечность свободой[1195].

Были приемы и сложнее, чем переодевание солдатами и рыбаками. Испанские корсары, заметив венецианский корабль «Содерина и Мемма» (Soderina e Memma), входящий в порт Продано (Пелопоннес), не просто поднимут генуэзский флаг, а притворятся, будто буря нанесла им урон и они растеряли свои шлюпки. Венецианцы попались на удочку, отправили на лодках самых лучших моряков на пиратскую палубу, а безжалостные испанские корсары сразу же пригрозили тем смертью и принудили венецианцев сдать судно. Наверное, когда они держали путь к Палермо вместе с новым кораблем и пленниками, их лица озаряла горделивая улыбка![1196] Также и Тургуд прибегнул к весьма интересной уловке, напав на две христианские галеры, которые завидел в водах Эльбы. Завладев первой, реис, прежде чем напасть на вторую, велел нескольким пиратам переодеться в одежду пленных моряков, пересадил разбойников на захваченную галеру и обманул экипаж другой, подстроив все так, чтобы казалось, будто христиане ведут захваченное кальетэ самого реиса (на самом деле его вели ряженые гази). Ловушка сработала: христиане решили, что их братья по вере укротили морских разбойников – и совершенно беспечно подплыли к хитрецам[1197].

Иногда же пиратам требовалось «показать», что у них больше (или меньше) кораблей, нежели в действительности, – или что их корабли сильнее (или слабее), чем на самом деле. Корсары делали так, когда пытались запугать торговые суда, выставляя все свои немногочисленные и мелкокалиберные орудия лишь на один борт парусника[1198]. Могли снять у парусника мачты, чтобы подманить врага, внушив тому, что галер мало. Так генуэзцы разбили пизанцев в битве при Мелории (1284): тридцать безмачтовых чектири, оставленных позади в резерве, или не привлекли внимания, или же показались просто кораблями для перевозок[1199]. В 1594 году Арнавуд Мурад-реис во главе четырех кальетэ, едва заметив две флорентийские галеры, велел спустить паруса на двух своих кораблях и прикрыл их двумя другими. Когда же приблизились вражеские галеры, реис велел вновь поднять паруса, и кальетэ вышли из укрытия[1200].

Впрочем, так порой обманывали и самих корсаров. Христианские аристократы, которым надоедали корсарские набеги, предпочитали фыркаты и мелкие торговые корабли, не желая лишнего внимания. Так, избегая корсарских глаз, они стремились уберечься от плена, а в случае, если этого не получалось, сделать так, чтобы сумма выкупа была незначительной. Это заметил даже Стамбул – а значит, подобные обстоятельства не были исключением[1201].

Корсаров, которые вели себя бесчестно, можно было заманить в ловушку, злонамеренно распространив слухи. Например, в 1704 году нидерландский адмирал Альмонде дал денег одному рыбаку, а взамен потребовал, чтобы тот поплыл в порт Остенде и сказал командиру французских галер, будто бы повстречал пять торговых парусников, идущих из Индийского океана и набитых товарами по самый фальшборт. Французского адмирала в тот же миг охватила жажда наживы: он тут же вышел из порта во главе шести галер, и даже когда увидел суда Альмонде почти рядом, все равно принимал их за торговые. Хитрый нидерландец замаскировал все их орнаментальные знаки, закрыл люки трюмов и велел спустить паруса со стеньг. Альмонде решил выманить жадных французских моряков из переполненной рифами акватории, куда не вошли бы большие парусники. Так их корабли оказались ближе к его стоянке, но он сделал не только это, а еще и велел поднять паруса, развернуться и притворно броситься в бегство.

При этом с кораблей сбросили спаренный толстый канат (gros câble en double), и тот, волочась за кормой, замедлил парусники, отчего галеры смогли их догнать. Но как только французы подошли настолько, что готовы были пойти на абордаж, адмирал-голландец дал сигнал, и военные корабли, прекратив маскировку, окружили галеры и ударили по ним смертоносным залпом из пушек, до тех пор скрытых. Французы понесли тяжкие потери, когда, пытаясь спастись, устремились в переполненные рифами воды[1202].

В 1566 году корсары снова стали жертвой обмана. Джербин/Джербели Хасан (Zerbinassam, тур. «Хасан с острова Джерба»), командуя кальетэ с восемнадцатью банками, совершил вылазку к мысу Стило, что в Калабрии, и захватил много пленников; сделав свое дело, его корсары подняли флаг выкупа и повели торг с местными. Во время этих торгов какому-то юноше срочно понадобились деньги, чтобы спасти отца, и он бросился к Гаспаре Торальдо, барону Бадолато, бывшему в тех краях на охоте. Барон согласился помочь, и ему на ум пришла одна хитрость. Он попросил юношу сказать реису, будто бы в водах Бадолато того поджидает нагруженный оливковым маслом корабль. Реис, поверив в эту выдумку, причалил ночью к Бадолато; но как только он велел вытащить кальетэ на берег, хитрец-барон вместе со своими людьми вышел из засады и убил двадцать три корсара, пленив тридцать, среди которых оказался и сам Хасан[1203].

Нападение

Первое, что делали корсары, едва завидев корабль, который мог оказаться знатной добычей – это пытались склонить экипаж к капитуляции. Сколько бы в наших источниках ни писали о боях корсаров с торговыми судами, такие столкновения случались крайне редко[1204]. Корсары не спешили приближаться к торговым кораблям, если те были хорошо вооружены или шли под конвоем. Что бы там ни рассказывали нам османские хронисты, никто не спешил вкушать райский шербет, пав шахидом в бою; каждый прежде всего заботился о том, как бы побыстрее загнать жертву в сети и поживиться. Да и торговые корабли редко могли противостоять корсарам. Затраты на пушки и места для орудий означали, что даже мальтийские суда, излюбленная цель корсаров, не обладали должной защитой[1205]. А английские и французские корабли, вооруженные намного лучше, выходили в море с немногочисленными экипажами и тоже не особенно могли совладать с корсарскими флотами[1206]. Кроме того, торговцы далеко не всегда настаивали на конвоях и взаимопомощи[1207], отчего корсарам было еще легче.

Можно сказать, что торговцы либо пытались сбежать от корсаров, либо и экипаж, и пассажиры бросали корабли и сходили на сушу, ведь спастись из плена было очень нелегко. Если вспомнить, что торговые суда строились для перевозки грузов, то становится ясно, насколько сложно им было уйти от быстрых как молния пиратских кораблей. Корсары выигрывали гонки, даже когда торговцы смачивали паруса водой, чтобы усилить действие ветра[1208]. Иной раз те, кто не желал жертвовать ценные товары вероломным корсарам, либо топили[1209], либо сжигали свои корабли, едва успев сбежать[1210]. Иногда торговцы, прежде чем броситься в шлюпку и уплыть, закрепляли штурвал и бежали в иную сторону[1211]. Однако скрываться на суше тоже было опасно. В мае 1657 года капитан мусульманского корабля, на котором плыл Тевенот, взял курс на арабские берега, едва завидев вдали лодку, полную христиан. Разбойники, живущие на побережье, тут же раздели капитана догола, а его экипаж оказался между мальтийцами в море и арабами, которые вопили с суши: «Taalla, korsan min Malta!» (Великолепно! Корсары с Мальты!)[1212].

Если же пираты захватывали несколько кораблей, они не торопились за остальными. Как-то в водах Корсики Барбарос Хайреддин с шестью кораблями застиг врасплох десять христианских судов, но захватил лишь самую последнюю барку. На вопрос своего старшего брата Оруча, зачем он позволил скрыться остальным, Барбарос ответил, что «гази от прародителей», то есть бывалые корсары, говорят: «Не спеши гнаться за беглецом, не то навредишь себе». Словом, Оруч-реис спросил брата, испугался тот или просто ограничился нападением на один корабль. Это имеет смысл, ведь «Газават» читали вслух на корсарских кораблях. И сама история, пусть даже она может оказаться выдумкой, предостерегает неосторожных пиратов[1213]. Похоже, и двадцать лет спустя Хайреддин поступал так же. В сражении у Превезы он захватил лишь те парусники, которые бросил сбежавший Андреа Дориа, и не рискнул преследовать серьезные силы противника[1214].

Широкая распространенность корабельных пушек давала пиратам преимущество над торговыми кораблями[1215]. Превосходство не было в полной мере военным, и не стоит преувеличивать важность подобных орудий во второй половине XVII века. Во-первых, на чектири устанавливали не так много пушек, и калибр у них тоже был невелик. Что же до парусников, то верхние палубы уменьшали силу залпа, а из пушек, стоявших на нижних палубах, не стреляли в шторм[1216], так что увеличение численности орудий на пиратских кораблях воздействовало на противника лишь психологически; мало кто из торговцев и моряков был готов подставлять грудь под град каменных, а тем более железных ядер. Ко всему прочему, торговые корабли в основном вооружались всего несколькими пушками и даже из них задействовали не все. На английском корабле, где находился де Аранда, стояло четыре пушки и лишь одна могла стрелять[1217].

Рис. 21. Пытки, которые, как полагают, применялись к рабам в Алжире. De Vries, Historie van Barbaryen. Прибавьте сюда и то психологическое воздействие, которое эти преувеличенные изображения создавали в европейском обществе

Бывало и так, что капитан, повстречав корсарское судно, принимал решение вопреки желанию пассажиров. Пока те требовали причалить к берегу и спастись, капитан, взволнованный мыслями об участи корабля, пытался повысить свой шанс избежать опасности[1218]. Стремление уберечь судно иногда могло развести стороны по разным лагерям. В 1670 году корсары поймали корабль, на котором Герман Моэт хотел добраться до Америки, сказали, что его капитан – алжирец, и потребовали патент. Тот согласился показать документы. Пассажиры, вспомнив, как их предостерегали голландцы с корабля, который встретился им на пути днем раньше, попробовали отговорить капитана. Тот не стал слушать, – будто бы не желая подвергать судно опасности, – и вместе с шестью моряками отплыл на корсарский корабль. Едва же разбойники поняли, что перед ними такой же пират, он превратился из глупца в предателя и, глазом не моргнув, пожертвовал спутниками ради того, чтобы избежать плена. Он написал рулевому послание, велев пустить на корабль пиратов, прибывших на шлюпке якобы для осмотра и поиска запретных товаров, и корсары, снова поднявшись на палубу, легко захватили всех[1219].

Рис. 22. Пытки, которые, как полагают, применялись к рабам в Алжире. De Vries, Historie van Barbaryen

Предложение сдаться обычно передавали через раба, соотечественника пассажиров[1220]. Само слово, попав в лингва франка от итальянского глагола, означающего «спускать», звучало как «амайна»[1221] или же «майна»[1222]; все, кто следовал этому призыву, были обязаны спустить флаг с грот-мачты (aveller la grande rade sur le tillac) и на юте. Можно было и помахать платком[1223]. В 1639 году испанцы, решив сдаться пиратам, но не зная, как это сделать, помахали платками над головой – и спаслись от расправы[1224].

Корсары не гнушались и психологических уловок, чтобы заманивать жертв. Не стоит забывать, что сила, которую, как правило, преувеличивали, применялась не безрассудно, а в границах определенной стратегии. Незачем проявлять надменность, присущую нашей эпохе, и воспринимать как неразумных преступников тех, кто в поте лица своего добывал хлеб. Если к насилию и пыткам прибегали даже корсары Атлантики и Южно-Китайского моря[1225], то нет ни малейших причин полагать, будто гази вели себя иначе. Подчеркнем, что ужасные истории в источниках нужно воспринимать критически, ведь их цель – воздействовать на читателей-христиан, выбить слезу и собрать пожертвования на выкуп пленников. Конечно же, пираты применяли силу, но избирательно и ради того, чтобы устрашить противника или же, по выражению Лисона, сохранить «лицо корсара». Прежде всего они хотели заставить врага сложить оружие и, как монголы в ХIII веке, психологически сломить.

На абордаж корсары шли с ужасающими криками (hurlemens espouventables), чтобы лишить соперника отваги (abattre le courage)[1226]. Согласно Сальваго, аркебузиры на пиратских судах сопровождали залпы различными жестами и воинственными возгласами (colla mosta e colla schiamazzo)[1227]. Термин «schiamazzo» во французских источниках предстает как «chamade». Благодаря перу Жана Мартейля мы узнаем и о том, как вопли и стоны сотен гребцов пугали путников на торговых кораблях. Мартейль и сам годами стонал на вражеских галерах. Однажды именно из-за тех, кто в ужасе прятался в трюмах, корабль, имевший 54 пушки и способный легко себя защитить, достался разбойникам без боя[1228]. Мы знаем, и что на кораблях султанского флота перед сражением непременно поднимали воинственный вопль-«гюльбанк» (осм., перс. «голос соловья»)[1229]; вероятнее всего, это и были те крики и жесты, о которых упоминали свидетели-иностранцы, не понимая, что происходит.

То, как поступал с кораблями, решившими противиться, тот же Джон Уорд, заслуживает одобрения. Гениальный корсар приказывал британским пленникам из экипажа показывать упрямым английским торговцам колодки и увещевать сдаться, иначе – неволя, а это – хуже, чем смерть. Захватив корабль, Уорд забирал себе все, что принадлежало жертвам, – по его словам, чтобы тех не раздели догола янычары. Так корсар дурачил пленников прямо на глазах у моряков-христиан[1230].

Если вдруг корабли решали сопротивляться, экипажу порой обещали свободу, если те сдадутся и позволят забрать товары[1231]. Не надо быть мудрецом, чтобы догадаться, что ждало капитанов, которые купились на посулы. Но даже если капитан отказывался, все равно такое обещание могло посеять раздор между ним, командой и пассажирами. А тех, кто противился до конца, пираты убивали – в назидание другим. Не раз трипольские корсары открывали огонь по вражескому кораблю, который не хотел сдаваться мирно, с криками: «Cane, Giudeo traditor, perque non mainar, perche combater?» («Пес! Иудей-предатель! Почему не спустить паруса? Зачем воевать?»)[1232].

Собственно, гази не желали, чтобы пострадали корабли, которые они собирались захватить. Поэтому они стреляли по парусам, или же, выражаясь более точно, обезоруживали парусники, и легко брали на абордаж замерший корабль. Сам Хайреддин наставлял пушкарей: «Осторожнее! Прежде чем идти на абордаж, не бейте ядрами в барчи! Цельте вверх! Нам нужны товары, которые там хранятся!»[1233]. И пушкари, внимая словам Хайреддина, открывали огонь с высоты. Впрочем, этот метод идеально подходил и для самих парусников, по которым тяжело было целиться, особенно из-за их высоких палуб[1234]. На них стояли короткоствольные и малокалиберные эйнеки или же дробовые «пушки-убийцы», заряженные каменными ядрами.

Так, вместо простых ядер пушкари стреляли микрасами[1235], макасами (cross-bar) и паланкете[1236], изготовленными из различных металлов, покрытыми горючей смесью и рвущими паруса. Как нам известно, в 1626 году Хасан Калфа сумел остановить венецианское судно, за которым гнался на своем самом быстром корабле целую ночь, лишь когда повредил его мачты, паруса и канаты[1237]. Случалось и так, что корсары заставляли корабли бросать якорь или же пытались протаранить их пустой лодкой[1238]. Если зарядный скрап (langrel) и легкие пушки в переднем верхнем трюме и на палубе предназначались для того, чтобы убивать экипаж, то «свиные копытца» (осм. «па-йы хынзыр», англ. firepikes)[1239], засаленные лохмотья и харакки[1240] поджигали вражеское судно[1241].

Бывало, корсары били и по экипажу. В 1607 году это сделал Джон Уорд с венецианским кораблем «Реньера и Содерина» (Reniera e Soderina). Он приблизился на двух кораблях и выпустил двенадцать ядер и по парусам, и по всем, кто находился на палубе. Все в панике бросились в трюмы и к юту, забыв о схватке. А на ободрения капитана команда, подстрекаемая плотником, заявила, что тому уже и не стоит управлять кораблем[1242].

Но если все это не помогало, корсары прибегали к иным методам и топили корабли, чьи экипажи отказывались сдаваться. Сальваго слышал от самих пиратов, что им известна тайная формула вещества, способного сжечь судно. Для этого хитрецы, обстреливая корабль противника ядрами, забрасывали его и тряпьем, пропитанным маслом лаванды (olio di spigo). Сальваго отмечает, что до тех пор никогда не слышал о таком методе. Чаще пираты, привязав кусок ткани к шесту, протягивали его в момент абордажа к вражескому судну, и корабль загорался, поскольку враги, укрываясь от выстрелов из аркебуз, не успевали тушить пожар[1243]. Так погиб корабль Машкареньяша. После того как капитан-христианин отказался сдаваться, корсары открыли огонь, а Хабиби-реис, подойдя к юту, снял с головы муслиновый тюрбан и разбил внутри него бутылку со смесью этилового алкоголя (agua ardente)[1244], льняного масла (olio de linhaça), серы (enxofre) и пороха. Если же тканью, пропитанной дегтем (pano alcatroado) и защищавшей тюрбан от влаги, оборачивали стрелы и пускали их в корабль, тогда ничего не оставалось, кроме как тушить эту смесь уксусом. Единственным утешением для христиан, вынужденных броситься к мусульманам, когда огонь не удалось потушить, стало лишь то, что лиходеи в суматохе потеряли всю наживу, поскольку судно, загоревшись, утонуло. Заживо сгорели даже некоторые из пиратов, увлеченные собственной жадностью в трюмы пылающего корабля[1245]. Никого не спасли и шлюпки; остались в живых только те христиане, которые успели перебежать к корсарам. Был и другой такой случай, но там корабль затонул из-за обстрела, и в плен попали все, кто выжил, бросившись в море[1246].

Как видно из этих двух баталий, не было особого смысла топить корабль. Главной целью был абордаж. Выдвинутый вверх нос чектири блокировал вражеское судно при столкновении, выступая своеобразной платформой, по которой солдаты переходили на корабль противника. Эти носы, поднятые над ватерлинией, не играли роль водораздела, как на древнегреческих триремах[1247]. Воины, готовые к бою, в этот миг уже стояли на рамбаде – возвышенной надстройке – с самым разным оружием, зависевшим от флота и времени (луки, арбалеты-аркебузы, ружья…). И пока корсары притягивали вражеский корабль, подцепив его крюками, аркебузиры и стрелки на парусниках уже сеяли смерть на палубе противника. По утверждению Сальваго, пока османские аркебузиры строились в два ряда, офицеры с саблями в руках становились у них за спиной, чтобы стрелки не смели отступать. Аркебузиры сражались без шлемов и брони, способной прикрыть грудь и руки[1248]. И в этом аду солдаты, вооруженные саблями, ятаганами и кинжалами, вступали в кровавую сечу, лишь бы овладеть вражеской палубой.

Непременно требовалось заковать ноги невольников в колодки, а руки – сковать цепями[1249]. На пиратских чектири с сотнями невольников бунт мог вспыхнуть в любой момент. Затем солдаты с корсарами, совершив гусль-абдест (despouillez tous nuds, se lauerent sur les bords du nauire, depuis le haut de la teste, iusques à la plante des pieds), переходили к намазу и готовились к газе и подвигу шахида[1250]. Реисы, подбадривая бойцов, произносили пламенные речи[1251]. Кстати, корсары не всегда проявляли отвагу и, получив приказ о нападении на сильные корабли, не раз возражали реисам. Помните, как Оруч-реис приказал выбросить в море весла, лишь бы устроить нападение на папские галеры?[1252]

Восстание

Пускай и нечасто, но торговые корабли сопротивлялись, отчего корсары, потерявшие в море многих своих, могли вырезать всю команду. Капитана (master) французского корабля, посмевшего оказать сопротивление Джону Уорду и его судну «Черити», повесят на нок-рее, а остальные сорок восемь человек будут на коленях молить о пощаде[1253]. В 1691 году реис из Сале нанес двести ударов палицей капитану французского пинка, везущего груз мыла, за то, что тот отказался сдаваться. Кроме того, реис велел двадцать дней держать несчастного на хлебе и тухлой воде[1254].

Иногда пираты открывали огонь по ошибке, и сопротивление давало свои плоды. Казалось бы, в январе 1617 года на юге Кальяри, на три фарсаха восточнее мыса Пула, 36 моряков английского корабля «Дельфин» (Dolphin) с водоизмещением в 280 тонн, оснащенного девятнадцатью большими пушками и девятью «убийцами», ни за что бы не справились с пятью алжирскими парусниками (22–35 пушек, 200–250 человек в экипаже). Но после того как капитан пиратского флота, однорукий англичанин-мюхтэди Роберт Вальсингем, дал приказ нападать, сражение приняло неожиданный оборот. Обменявшись залпами, корсары устремились на абордаж и начали подбираться к высокой корме. Тогда по ним ударили «пушки-убийцы», размещенные в одном из нижних отсеков судна, заставили отступить – и пираты подпали под огонь стрелков-англичан, стоявших на корме. Корсары, не желая топить корабль, стреляли по парусам, а «Дельфин» хладнокровно обстреливал судно Вальсингема пушечными ядрами.

Англичанин-мюхтэди отступил, оставив жертву, но к «Дельфину» с разных сторон начали подходить еще два корсарских судна. После многочасового сражения на палубе солдаты все же отбились. Два оставшихся корсарских корабля испытали судьбу уже днем. Ядра отгонят один из кораблей, но янычары другого, вопя: «Аман! Аман!», взберутся на палубу прямо с их «кумабара» в руках и подожгут «Дельфин». По иронии судьбы, именно этот огонь и спасет торговцев от пиратов. Реис, боясь, что загоревшийся корабль затонет, отозвал людей, и в этот же миг «Дельфин», потушив пожар, взял курс на Сардинию, уходя с поля боя. Сражение ему дешево обойдется – всего девятью ранеными и семью убитыми[1255].

Казалось бы, маленький корабль с экипажем из тридцати шести человек просто не способен выстоять против пяти галеонов, и произведение A Fight at Sea, Famously Fought by the Dolphin of London, повествующее об этом бое, явно приукрасило события. Однако у нас есть и более наглядные примеры. Люйс Кризет, капитан полакра «Мария Бонавентура» (Marie Bonnaventure), весившего 1800 кенталов, то есть равного по тяжести трипольскому кораблю с двадцатью пятью пушками, решил мужественно обороняться вместе с четырнадцатью членами своей команды, имея лишь восемь пушек среднего калибра (six perriers de fõte & deux moyennes pieces de fer). На его палубу по мостикам и канатам ворвались девяносто мусульман – но им пришлось нелегко. Солдаты спрятались за планширем, сражение длилось четыре часа, и корсары, не выдержав пальбы из пушек и ружей, были вынуждены отступить. Торговцы не потеряли ни одного человека. Сначала они поплывут к Лесбосу, чтобы промаслить корабль, затем возьмут курс на Марсель, где их радостно встретят местные жители. Владельцы наградят экипаж, героически сражавшийся против корсаров, и дадут повод к борьбе и другим[1256].

Вот еще один случай из 1639 года: британское судно, на котором плыл Эммануэль де Аранда, успешно отразило атаку двух пиратских кораблей при помощи хитрого плана. Когда пираты, от которых вроде бы удалось уйти днем, вдруг напали под покровом ночи, капитан велел закрыть пушечные люки и погасить фонари, а команде приказал молча ждать, пока он трижды ударит по борту. По его сигналу пушки выстрелили прямо по корсарам, идущим на абордаж, а барабанный бой вселил ужас в сердца пораженных пиратов, и те заявили реису, что не будут воевать в темноте. Тот не сумел переубедить команду, отказался от ночной атаки, а днем пираты, устрашившись огромных размеров английского корабля, уплыли прочь[1257].

Два года спустя шесть галер и две бригантины, вышедшие на газу под командованием Али Биджинина, повстречали голландский парусник (28 пушек, 40 человек). Голландцы не захотели сдаваться и не поверили реису, когда тот жизнью самого падишаха поклялся высадить их на ближайших христианских землях. Завязался бой, и пока Али окружал противника с кормы, выставив шесть галер полумесяцем, голландский корабль отстреливался каменными ядрами. Но вдруг, поймав попутный ветер, парусник развернулся[1258] и нарушил строй галер, заставив их столкнуться. Али Биджинин велел своей галере поравняться с парусником, пытаясь подпалить его; но с высокой палубы ударил ружейный залп, и пираты потеряли многих. А пушки корабля были вровень с галерой, отчего Али-реис отступил, бросив тех пиратов, которые забрались на вражескую палубу. Отплывал он под жестоким огнем врага, и за четверть часа погибло двести корсаров, не говоря уже о том, что бесстрашный голландский капитан убил всех врагов на своей палубе[1259].

29 января 1650 года неприятности ждали и алжирский парусник (30 пушек, 300 человек), напавший на гамбургский торговый корабль «Святой Иоанн Креститель» (Saint Jean-Baptiste), на палубе которого находилось двадцать два мальтийских рыцаря. Ветераны и моряки сражались пять часов и сумели отбить семь пиратских атак. В последней, когда несколько пиратов отступили на корму, где было легче обороняться, их всех убили, взорвав пороховой бочонок[1260].

Другое известие напечатали в Gazette de France. 24 марта 1660 года в акватории Йерских островов два французских парусника, восемь часов сражаясь против семи алжирских кораблей, сумели отбить натиск четырехсот мусульманских солдат[1261]. А 25 июня 1681 года голландское судно (160 тонн, экипаж – 16 человек, 12 пушек) успешно отбилось от корсарского корабля с тридцатью восемью пушками, а кроме того, четырнадцать из трехсот корсаров погибли и столько же получили ранения[1262]. В 1691 году за 60 фарсахов от Лиссабона на португальский парусник (20 пушек) напало судно из Сале (18 пушек); однако португальцы успешно отразили три попытки абордажа. Погибло восемнадцать, а может, и двадцать пиратов, а из португальцев, которых было сорок пять – семеро, и еще четырнадцать были ранены[1263].

Грабеж

Если корабль сдавался или его захватывали в бою, грабеж проходил дисциплинированно, – чтобы не только получить опись всей добычи, но и равномерно ее распределить, учитывая дань и налоги. Если солдаты в бою бросались грабить, все могло тут же усложниться. Пираты, подплывая на шлюпке к сдавшемуся судну, могли набрать себе товаров и провианта (provisions des bouches) у моряков и пассажиров. Реису доставалось все, что было в капитанской каюте. Корабельный ходжа отвечал за то, чтобы никто не сумел добраться до товаров, сложенных на палубе, под ней или в каютах[1264]. Бывало, о грузе допрашивали и капитана с кладовщиком[1265].

Пассажиры, понимая, что их возьмут в плен, пытались скрыть свое богатство, рвали на себе одежду и прятали дорогие вещи. Дю Шастеле де Буа повествует о том, как это происходило. От разбойников всеми способами утаивали легкое золото (серебра это, впрочем, не касалось). Кто-то делал из золота браслеты, кто-то прятал его под мышку или в рукав рубахи, скрывая блеск (obscurcir son éclat à l’ombre d’une manche de chemise, et aveugler la clairvoyance des corsaires). Другие запихивали золото поглубже в ботинки, надеясь, что стыд не позволит корсарам туда заглянуть. Кто-то прятал золото за пояс, подшивал под шапку; были и те, кто легко сгибал монеты вроде пистолей (pistole)[1266] и экю[1267], а затем проглатывал их[1268]. Машкареньяш упоминает о женщинах, прятавших драгоценности в волосах либо же под юбкой (saya)[1269]. Похоже, попутчикам Хеберера, мальтийским рыцарям, тоже удавалось прятать деньги вместе с драгоценностями (kleinodien), залепляя их в длинные волосы при помощи битума (mit Bech hinden in der Anckel in das Haar eingekleibt), пусть даже их пленили не в море, а на побережье Александрии, куда те сбежали[1270].

Вот еще одна интересная история: курьез с месье Вайяном, которого Кольбер, могущественный министр Людовика XIV, отправил в Италию, Сицилию и Грецию собирать для короля медальоны. Когда Вайян, попавший в плен к алжирским корсарам, сумел бежать и возвращался домой, корабль, на котором он плыл, встретил пиратов, шедших из Сале. Опыт, должно быть, научил француза тому, насколько важны деньги в неволе: в панике он тут же проглотил двадцать медальонов. С попутным ветром кораблю все же удалось уйти от пиратов, и Вайян сумел перевести дух в каюте корабельного доктора. Но ни слабительные, ни рвотные не помогли, и пришлось обращаться к другу-врачу мосье Дюфору в Лионе. На вопрос удивленного доктора, как Вайяну удалось проглотить столько металла (медальоны весили по 150–200 граммов), тот ответил: «На моем месте вы съели бы не только медальоны, но и весь корабль, лишь бы пережить тяготы плена» (Si vous aviez été en ma place, vous auriez peut-être avalé, non seulement les médailles, mais la barque même, s’il avait été possible, pour adoucir les amertumes de la captivité)[1271].

Еще один способ испытал месье де Каэнь, другой французский путешественник, – можно было спрятать деньги за корешок старинной книги или же, если очень понадобится, найти среди пиратов, взошедших на палубу, земляка – мюхтэди или пленника – и передать ценности ему. Тот вряд ли стал бы забирать деньги: Каэнь мог рассказать обо всем реису, и тогда его соотечественника сурово наказали бы за утаивание добычи[1272].

Эти меры в чем-то были успешны: как пишет Пананти, корсары редко смотрели под одежду[1273]. Но не все понимали, насколько важны в неволе деньги, и прежде всего скрывали богатство, чтобы за них не запросили чрезмерный выкуп. Они бросали в море монеты, драгоценные камни, кружевные платья, позолоченные мечи, инкрустированные ножны, сапоги, платочки, шкатулки (estuy), четки, часы и письма, – любые знаки богатства. Некоторые даже назывались иным именем, если происходили из знатного рода[1274].

У мальтийских рыцарей, попавших в плен к османам, почти не было шансов спастись через выкуп, – впрочем, как и у османских корсаров, плененных христианами. Ни те, ни другие не хотели навлекать беду из-за денег. У военнопленных особого выбора не было. Потому они и путешествовали на торговых кораблях под чужими флагами (как французский корабль, заплывший к Бизерте), скрываясь от проверок, – это служило непременным условием и для них, и для капитана корабля, на котором они плыли. Солдаты, производившие осмотр, непременно спрашивали, есть ли на палубе рыцарь, чтобы урвать немного денег и себе. Но если капитан упорно все отрицал, а рыцарь вел себя осторожно и не надевал одеяние с крестами, все проходило тихо и спокойно[1275].

Зная о таких уловках, пираты, словно сыщики, выпытывали правду. Найдя на палубе дорогие вещи, они стремились узнать имя владельца[1276]. Они легко могли подойти к кому-нибудь «по-дружески» и заговорить о пустяках. Земляк входил к пленникам в доверие, а потом узнавал, чем кто занимается, где кто прячет деньги, на какой выкуп от семьи можно рассчитывать. Иногда пленных пытались успокоить, говоря: «Не волнуйся; Господь велик; такова жизнь; если судьба смилостивится – вернешься домой» (No pillar fantasia; Dios grande, mundo cosi, cosi, si venira ventura ira a casa tua)[1277].

Впрочем, когда сладкие речи не действовали, пираты не отказывались применить силу. Если кто не признавался, где спрятал деньги, или утаивал правду о богатой семье, его нещадно били фалакой, крича: «Получай, пес! Сволочь! Изменник! Ты будешь правду скрывать?!» Узнавали и о том, чем занимались пленники: хорошо платили за кормчих, рулевых, хирургов и корабелов[1278].

Впрочем, дотошнее всего о выкупе вызнавали на суше. На рабовладельческом рынке покупатели тщательно проверяли, кого покупают. Не так просто было понять, здоровы ли пленники и не ранены ли они. Их заставляли ходить и прыгать, выясняя, нет ли у тех подагры. Особенно ценились здоровые зубы – ими рабы могли грызть галерные сухари. Осматривали и глаза, и лица пленников, чтобы понять их нравы; пытались определить, сколько те проживут и способны ли на побег. Для этого прибегали к хиромантии, а по коже рук пытались узнать социальный статус[1279]. Невольников допрашивали и после продажи; рабовладельцы постоянно избивали их, когда считали, что те врут, пытаясь откупиться за малую цену[1280].

Все, кто хотел спокойно пережить плен, на допросах сетовали на болезни вроде диареи с подагрой. Кто-то говорил, что беден как церковная мышь, другие уверяли, что им вечно сопутствует горе. Если корсары принимали все это за чистую монету, то отправляли пленников на лечение или даже могли их освободить. Удачно притворившись калекой или сумасшедшим, можно было и вовсе не тужить. Пьер Тафиль, уроженец Тулона, горбясь и опираясь на трость, убедил хозяина, что он хромой, и спокойно пробыл в плену два года[1281].

Иногда недоверие к рабам приводило и к нежелательным последствиям. Когда корсары заподозрили, что Сервантес – богатый аристократ, важный епископ и даже кузен самого Филиппа II, они запросили за его освобождение баснословную сумму; конечно же, выкуп не придет, и литератор проведет в плену целых пять лет, хотя четырежды постарается спастись бегством![1282] Да, творить пером – одно дело, а бежать из плена – совсем другое.

Стереотипный образ корсаров и турок, созданный в устной и письменной культуре, ужасал путников, едва те понимали, что попали в неволю. Джозеф Питтс полагал, будто пираты его съедят[1283]. Конечно, нельзя сказать, что с пленниками обращались хорошо – если учесть экономику пиратства, – но бессмысленно их истязать было просто неразумно. Нам известно, как тяжело наказывалось любое притеснение пленниц[1284]. Именно это уважение, проявляемое к женщинам, объясняет, почему Пананти советовал путешественникам, попавшим в плен, прятать у тех свои драгоценности. Корсары-мусульмане относились к женщинам как к святыне и не прикасались к ним[1285]. Машкареньяш отмечает, что гази, обыскивая женщин, относились к ним очень почтительно[1286].

Лучший пример того, как экономика определяла отношение к пленным – случай с гамбургским кораблем, который в 1639 году перевозил испанских солдат в Неаполь и попал в руки корсаров. Едва капитан и командир (alfer) очутились на суше, рекруты взбунтовались и пленили экипаж. Сперва все шло хорошо, но самое интересное началось после. Корабль повстречался с пиратами, и неопытные мятежники, не знавшие, что делать и даже как стрелять из пушек, бросились за помощью к экипажу. Но разгневанные протестанты предпочли попасть в плен, лишь бы не помогать католикам, «которые отнеслись к ним, точно к зверям». Когда пираты захватят корабль, хирург возьмется лечить пострадавших, но перед этим велит выбросить в море мертвых, смертельно раненых (desesperez) и непригодных к рабству (les intuiles a la esclavage), иными словами, всех, кто не принес бы дохода[1287].

Эти примеры показывают: жизнь того, кто не приносил денег, ценилась мало. Добавим, что всех, кто был пригоден к рабству, ожидал трудный путь, пока корабль не возвратится в порт. Если требовались гребцы, самых выносливых пленников сажали на банку. Если гребцы не требовались, закованным рабам приходилось неделями, а иногда и месяцами прозябать в грязи и вони темного трюма[1288], сваленными, как сказано в «Газавате», будто «груда рыбы»[1289]. Несчастный Питтс, который провел в трюмах не один месяц, писал, что в тесноте под палубой невозможно было даже выпрямиться в полный рост, а из еды пленникам давали только пять-шесть ложек уксуса, половину ложки масла, горстку оливок, черные сухари и воду[1290].

Отвага или бегство

У корсаров был еще один выход – бежать. И встретив боевые корабли вражеского государства или пиратские суда христиан, корсары, как правило, поступали именно так. Добычи в таких случаях не предвиделось, – и не было смысла рисковать ни людьми, ни кораблем. Мощным судам было очень сложно поспеть за легкими и быстрыми пиратскими галерами. А боевые галеры, тяжелые и длинные, не могли соперничать с кальетэ, если шли на веслах. Поймать корсаров можно было лишь под парусом и при хорошем ветре; впрочем, даже тогда рабам приходилось грести изо всех сил, лишь бы не упустить кальетэ, пока не распустят паруса. Сами пираты, понимая, что тяжелые снасти мешают паруснику набрать скорость, сразу же разворачивали корабли против ветра и пытались оторваться от преследователей. Взволнованное море замедляло легкие кальетэ с их тонкими парусами и низкими палубами[1291], но долго идти на одних только веслах пиратские корабли не могли – и приходилось поднимать паруса. А когда пираты разворачивались, ловя попутный ветер, они сталкивались с преследователями лицом к лицу[1292].

Так, 8 июня 1606 года неаполитанские галеры под предводительством маркиза Санта-Крус будут девять часов преследовать на веслах три корсарских кальетэ, которые оторвутся на целых двадцать километров. Видимо, галеры маркиза были усилены (исп. reforzado) опытными гребцами, либо у корсаров было меньше гребцов. В любом случае Санта-Крус понимал, что ему не нагнать кальетэ до вечера, и должен был принять решение за два часа до наступления темноты. Он отпустил два кальетэ, идущие против ветра, дувшего со стороны залива Таранто, и пустился в погоню за третьим, которое направилось по ветру, распустив паруса. В конце концов он смог его настичь: из-за волн, поднятых ветром, оно шло очень медленно[1293].

Темнота позволяла корсарам спастись. Достаточно было потушить огни; впрочем, у таких находчивых капитанов, как Джованни Гера, были и более яркие идеи. Как-то раз, выйдя в поход на своем кырлангыче, Гера повстречал неподалеку от Крита османский фрегат – и тут же приказал соорудить на палубе деревянную треугольную раму, прикрепив к ней сверху фонарь. Когда стемнело, он не только не стал его гасить, но и сумел обмануть османов – те ушли в другую сторону, а сам он, светя фонарем в раме над водой, уплыл[1294].

Убегая от боевых галер, корсары применяли и другую тактику – в плохую погоду уводили кальетэ в открытое море, надеясь, что командиры врага не пойдут на риск. То, что во флоте Габсбургов служили такие адмиралы, как Дориа, арендовавшие галеры за плату, весьма помогало; они не хотели рисковать своим капиталом. Именно на это положился Арнавуд Меми в 1590 году, когда Джованни Дориа на протяжении ста двенадцати километров преследовал флот из восьми кальетэ. Дориа заметил, что девять кораблей его флота значительно отстали от адмиральской галеры, и решил, что неразумно отдаляться от берега далее чем на 65 км[1295]. Маркиз Санта-Крус, повстречав корсарский флот в восьми километрах от пролива Бонифачо, преследовал пиратов два часа, сократил расстояние до шести километров, но взволнованное море заставило его возвратиться в безопасные воды[1296].

Но когда гребцы уставали – или когда военные галеры устраивали западни в водах у мыса Денья или Бонифачо, а также в проливе Пьомбино, – быстрые корсарские корабли обычно проигрывали погоню[1297]. В 1675 году тунисцы, столкнувшись с флорентийцами в проливе Пьомбино, потеряют флагманский корабль, а вместе с тем – 117 мусульман и 260 христиан-невольников[1298]. А еще задолго до того, в 1540 году, Тургуд попал в ловушку Габсбургов в глухой деревне, где укрылся, чтобы разделить добычу. Джианеттино Дориа, узнав, что реис находится в заливе Джиролата у западных берегов Корсики, отправил туда войска под командованием Джорджио Дориа – шесть галер и одну малую фыркату. Тургуд, заметив врага, оставил два чектири оберегать добычу и выступил против Джорджио. Тот пустился в бегство, а алчный Тургуд, погнавшись за жертвой, попал в западню. Он поймет, что стал жертвой сам, когда увидит, как пятнадцать галер Джианеттино приближаются к нему с попутным ветром. Корсар велит развернуться, чтобы бежать, но уйти от боевых галер, поймавших ветер, было невозможно. Осознав это, Тургуд повернет корабль к судам Джианеттино, и вражеский «эйнек» затопит пиратскую галеру, а капитан корсаров на три года попадет в плен[1299].

Карта 15. Корсика

Пираты не раз попадали в ловушки, теряя целый флот. Достаточно посмотреть хотя бы на приключения флорентийских корсаров – рыцарей ордена Святого Стефана. В марте 1603 года четыре флорентийских галеры захватили в водах Тосканы корабль Мурада-реиса. На следующий год рыцарская галера поймала кальетэ Ахмеда-реиса, а в 1605 году рыцари захватили немало торговых кораблей[1300]. Наконец, в апреле 1616 года флорентийский флот из шести галер столкнулся в водах Халкиды с шестью стамбульскими галерами, которые под предводительством Генча Мурада-реиса (Giovane) везли в Алжир нового бейлербея. В сражении санджацкий корабль и его капитан оказались в руках христиан. Согласно одному из источников, на тот свет, наряду с двумя опытными реисами, Мурадом и португальцем-мюхтэди Мустафой Меми, отправился и сам бейлербей. Кроме того, 216 мусульман попали в плен, 418 христиан обрели свободу, а кроме того, захватчикам досталась и добыча на сумму 200 000 экю[1301].

Рис. 23. Рисунок из венецианских архивов. 1617 год. Четыре флорентийских галеры ордена Святого Стефана (С) нападают на тунисский буртун, весящий 360 тонн (A). Путач (B), принадлежащий тунисцам, остался вдалеке. В отличие от парус-ников, выстроенных в ряд, чектири приближаются бок о бок и открывают огонь из носовых пушек, а буртун защищается, стреляя из бортовых орудий

В 1617 году в водах Корсики четыре флорентийские галеры повстречали тунисские корабли – буртун (360 тонн [1500 сальма], 10 пушек, 125 солдат) и путач (192 тонны [800 сальма], 10 пушек, 94 солдата). В кровавой битве погибли 18 флорентийцев и 60 мусульман. Флорентийцы одержали победу, захватили множество пленников (161 человек) и освободили четырех христиан[1302] (см. рис. 23–26). Через два года у острова Скопелос, что на северо-западе от Эгрибоза (Эвбеи), уже санджацкий корабль алжирского флота попадет в руки к христианам. Вместе с Мустафой-пашой погибнет 60 мусульман, 122 попадут в плен; 212 христиан обретут свободу. Флорентийцы, помимо прочего, потеряют лишь шестерых[1303]. 26 июня 1620 года у острова Лампедуза сошлись в бою шесть флорентийских галер и четыре бизертских кальетэ. Три из последних, не выдержав пушечного огня, отступят, и флагман корсаров окажется один на один с судьбой. Многие мусульмане и почтенный 60-летний реис, бизертский капитан, станут шахидами, 118 человек окажутся в плену, 250 христиан – на воле[1304].

1624 год, как и предыдущие, был удачным для ордена Святого Стефана. 16 мая возле Сан-Пьетро рыцари затопили галеон алжирского корсара Измирли (тур. «из Измира») Ахмеда с 26 пушками; 70 мусульман стали рабами; 44 христианина обрели свободу. В тех же водах, на этот раз в октябре, флот из неаполитанских и папских галер нанес поражение шести парусникам Хасана Калфы: он не только потопил два путача и галеон, имевший 46 пушек, но и отбил у корсаров три торговых христианских корабля, ранее захваченных разбойниками. В день этой жестокой битвы 300 корсаров окажутся в неволе, а тридцати восьми христианам улыбнется судьба. И там же галеры ордена Святого Стефана, везущие в Барселону папского посла, кардинала Барберини, успешно захватят другой корсарский галеон с тридцатью пушками и пленят на его палубе 170 человек[1305].

В 1628 году между островами Молара и Таволара, у берегов Сардинии, рыцари ордена Святого Стефана сразились с пятью бизертскими кальетэ. Пока мусульмане пополняли запасы воды, флорентийцы застали их врасплох, и те, едва завидев последних, попытались отчалить[1306]. Но санджацкий корабль, которым командовал сын Кара Османа, покойного дея Туниса, и судно патрона, которым правил Юсуф-реис, попали в руки к врагам, даже не успев выйти в открытое море. 98 мусульман уйдут в лучший мир; 306 янычаров станут рабами, а молитвы 512 христиан будут услышаны. Добавим, что за несколько лет до этого судно патрона захватывали мальтийцы. Впрочем, рыцари побеждали не всегда[1307].

Рис. 24. Пока флорентийские галеры (E) пытаются взять на абордаж буртун (D), который они загнали в безвыходное положение, тунисский путач (I) старается прийти ему на помощь

Еще о рыцарях: в 1634 году они поймают в водах Сардинии Джезаирли (тур. алжирец) Мамура-реиса, а в октябре-месяце в заливе Сароникос – 600-тонный трипольский галеон под командованием Ахмеда-реиса. На галеоне с тремя трюмами и тридцатью шестью пушками пленят многих мусульман (143 человека), а десятерых пленников-христиан выпустят на свободу[1308]. В 1620-х годах дерзким рыцарям удастся даже пройти далеко в воды Босфора, а в 1635-м – привести к берегам Туниса флот из семнадцати больших и малых кораблей; в сражении у острова Зембра три корсарских судна сядут на мель, пять затонут, еще восемь попадут в руки христиан[1309].

Рис. 25. Две галеры (I, H), отойдя от носа буртуна (L), устремляются на путач

По всей видимости, охотиться по дороге на охоту было в порядке вещей. Список можно продолжать до второй половины XVII века – но зачем утомлять читателей этим ворохом фактов?

Теперь коснемся и тех случаев, когда корсары жертвовали кораблями, понимая, что не смогут сбежать. Мы говорим не только о шальных разбойниках, таких как трипольский реис, который в 1787 году поджег у себя на палубе все бочки с порохом и взорвал корабль, лишь бы тот не попал к мальтийским пиратам[1310], но и о тех, кто пытался сбежать на сушу, бросая корабли[1311]. Впрочем, не стоит забывать и о том, что у корсаров было немало причин усомниться в гостеприимстве тех берегов, которые они намеревались разорить. 8 ноября 1519 года в Арголидском заливе три венецианских кальетэ догнали две турецких фусты; одной не удалось скрыться, и пираты высадились на суше в Термисси, где их разорвали в клочья албанцы. Выжили только три корсара, но и тех схватили венецианцы; одного из пойманных казнят, двух других, взяв в плен, отправят в Нафплион[1312]. В декабре 1501 года затонет корабль османского корсара, которого Санудо именовал Энриччи; все, кому удастся достичь суши, погибнут, – их убьют жители острова Милос[1313]. В общем, каждому, кто искал убежища на берегу во вражеских водах, приходилось хорошо прятаться. Когда Тургуд-реис 2 июня 1540 года попал в ловушку, за пиратами из его команды, которые не принимали участия в бою и остались в заливе Джиролата стеречь награбленное, две недели вели охоту, – и все же вынудили их выйти из лесного укрытия[1314].

Рис. 26. Слева – захваченный путач, по центру – галера патрона (M), которая возвращается, чтобы напасть на все еще сопротивляющийся буртун

Безусловно, хуже всего воинам-гази было тогда, когда они, оказавшись на суше, попадали в руки пиратов-христиан. В битве у Джербы только неожиданное появление чужого флота, принявшего участие в осаде, перевернуло ход сражения. Увидев османские корабли под командованием Пияле-паши, христианские солдаты, столпившись на берегу, в панике бросились на свои суда, спутали ряды и даровали османам легкую победу. В таких ситуациях корсары еще могли спастись. Их кальетэ с малой осадкой позволяли близко подходить к берегу, а кроме того, у пиратов не было пушек и их не приходилось разгружать. Обычно перед экипажем стоял выбор: бежать – или бросить якорь у берега и встречать врага там. Впрочем, корсары спокойно бросали своих в беде. В октябре 1593 года тунисские пираты, прибившиеся на трех кальетэ и шести бригантинах к острову Сан-Пьетро, едва завидев вдали четыре флорентийские галеры, сразу же возвратятся на корабли и бросят тридцать товарищей, ушедших на охоту[1315]. «Братство и наставничество», о которых столько сказано в «Газавате», преобладало лишь на словах.

Корсар корсару

Если корсары не выходили в поход единым флотом – и все то время, пока правители центральных держав ловили мух, – пираты, как правило, не особо ладили. «Газетт де Франс», сообщая о пиратских конфликтах, упоминает о незначительном ущербе или о том, что того или иного столкновения удалось избежать[1316]. Лишь в августе 1672 года корсары воспротивятся приказам капудан-ы-дерья, не желая преследовать пиратов-христиан[1317]. Какой смысл ввязываться в кровавые битвы, если можно набить кошель, грабя беззащитных торговцев? Тем более, когда вокруг и нечем особо поживиться! Как говорится в провансальской пословице: «Пират у пирата только бочку не сворует» (De cossari а cossari non si gassaho que barilh)[1318].

А теперь рассмотрим кровавые междоусобицы корсаров. В 1595 году Арнавуд Мурад-реис, вышедший в набег на трех кальетэ, едва не угодил в плен к мальтийским рыцарям. Повстречав в районе мыса Пассеро пять их галер, идущие из Сиракуз, Мурад попытался ускользнуть на закате. Но мальтийский капитан с сильными и опытными гребцами догнал кальетэ реиса. Янычары взобрались на корму преследователя, убили нескольких рыцарей и пушкарей, и этого хватило, чтобы кальетэ смогло уйти от погони. Мурад-реис успешно отразил нападение мальтийца и немедленно сбежал[1319].

Если же корсары шли в поход в составе флота, ссоры длились недолго. Как-то бейлербей Алжира Улудж Али напал на четыре галеры иоаннитов, плывущих в Мальту из порта Ликата, что на юге Сицилии. Три сразу же сбежали, но экипаж одной предпочел сражение. Храбрые рыцари, вероятно, не учли того, что под командованием Улуджа находились 23 кальетэ и одна баштарда. Попав в окружение, иоанниты сражались против восьми кальетэ два часа, затем молча сдались[1320].

Как только корсары установили тесные отношения со Стамбулом и возглавили морские бейлики, они начали вытеснять христиан-конкурентов с помощью имперского флота. Яркий пример тому – сражение, которым в 1609 году достойно завершился путь Арнавуда Мурада-реиса, санджак-бея Моры (Пелопоннеса) и «старого пирата», как его называет летописец Мустафа Наима. В том бою корсары захватили шесть из десяти мальтийских кораблей, в том числе и галеон, именуемый османами «Черный ад» (Black Hell); взяли в плен 500 человек и 25 пиратов; а 160 пушек и две тысячи ружей «пополнили трофейный арсенал»[1321].

В 1625 году у Сиракуз шесть бизертских галер, возглавляемые Уста Мурадом, полтора часа бились с пятью мальтийскими галерами – и корсары захватили две последних[1322]. Тунисцы тогда потеряли более 700 человек, павших в бою; тогда как рыцари – 350 и столько же ранеными[1323]. Три года спустя, когда шесть галер ордена Святого Стефана будут сражаться против пяти бизертских, победят уже христиане и спасут от неволи на корсарских галерах пятьсот своих единоверцев[1324]. Под конец того же навигационного периода, в последний день октября, шесть галер, принадлежащих мальтийским рыцарям, сошлись в Сицилийском проливе с двумя галерами дея Юсуфа. Пушечный обстрел продлился дольше часа, а потом рыцари взяли врага на абордаж. Кровавая битва затянулась на целый день: 83 мусульманина пали шахидами; 217 очутились в плену; причем 45 из них были ранены. У мальтийцев погибло 35 человек, среди которых пять рыцарей, 85 были ранены[1325]. Напомним еще раз: Бартоломео даль Поццо, летописец иоаннитов, указавший эти цифры, мог их сфальсифицировать, поэтому они важны не с точки зрения потерь, а как пример того, насколько кровавой была битва.

Иногда бои шли и на суше. В 1605 году, когда восточный и юго-восточный ветры унесли три мальтийских галеры к острову Зембра, что на входе в Тунисский залив, рыцарям пришлось сойти на берег, выгрузив пушки и боеприпасы из-за повреждений, нанесенных бурей. Для бизертских гази то был подарок судьбы. Впрочем, рыцари, несмотря на тяжелые потери, отбили нападение корсаров, занявших холмы, и через несколько дней сбежали с острова на шлюпках, присланных с сицилийского корабля, который бросил якорь в 8-10 км от рифов. Но многие их единоверцы, и в том числе раненые, остались тогда на берегу и попали в плен[1326].

Походы флота

Корсары обычно выходили в море группами по два-три корабля, хотя порой отправлялись в поход и целым флотом. Особенно воинственными были алжирские и тунисские капитаны: они собирали много кораблей, воевали с размахом и устраивали масштабные высадки. В разделе 4 мы уже подробно говорили о типах и количестве кораблей в этих флотилиях. А здесь остановимся на деталях операций.

Во-первых, отметим, что рейды на чектири длились не более двух с половиной месяцев и обычно занимали 40–50 дней, не больше, несмотря на размеры флота. Этот срок был еще меньше в XVI веке – из-за размеров галер и числа гребцов. В «Газавате» говорится, что походы Барбароса Хайреддина шли по 29 дней и по 33 дня[1327], а через 50–60 дней после отплытия из Туниса у флота подходил к концу провиант[1328].

Во второй половине XVI века походы продолжались немного дольше, о чем упоминает Соса. Например, флот из двадцати двух кальетэ, выйдя в июне из Алжира под командованием Улуджа Хасана-паши, возвратился в середине августа, оставаясь в море два с половиной месяца. Через четыре года другой флот из одиннадцати галер совершил под командованием Ахмеда-паши трехмесячный поход с июня по август[1329].

В любом случае корсарским кораблям приходилось возвращаться в порты самое большее через три месяца, даже если не удавалось ничем поживиться. В портах они промасливали и конопатили свои кальетэ. Бывало, они возвращались и намного раньше, если удавалось много награбить, ведь галеры не могли принять тяжелую ношу и их приходилось сразу разгружать. Даже если пираты присоединяли или, как говорилось, «переправляли» захваченные суда к своему флоту, им все равно приходилось возвращаться в порт. Пока корсары чинили корабли, солдат и моряков отпускали, а гребцам-невольникам позволяли отдохнуть. Осенью, когда пираты шли в поход во второй раз, они поднимали на кораблях зеленый флаг ислама и вербовали добровольцев. Как нам известно, корсары также пробовали выходить и в одиночку, и небольшими группами перед общим походом, в который шли зимой или же в апреле-мае[1330].

Иногда пираты выбирались на разбой и трижды за год. Так, в 1637 году флот из восьми галер, где тянул весла Фрэнсис Найт, совершил рейды в Тирренском и Лигурийском морях и возвратился в порт через 29 дней. 23 августа корсары, еще раз снявшись с якоря, уплыли к Испании, награбили там много добычи, выгрузили ее в Тетуане, а затем вновь разорили испанские берега и вернулись в Алжир после 30-дневного рейда. И лишь третий их поход, устроенный в том же году на шести галерах, окажется менее успешным[1331]. Корсары редко подолгу отсутствовали на базах – впрочем, такое тоже случалось. К слову, в 1681 году трипольский флот, сбежав от французов, пробудет в море 271 день[1332]. Когда пираты отправлялись на восток Средиземного моря, они могли месяцами не возвращаться домой, поскольку беспрепятственно заходили в османские порты.

Если вкратце, то операции таких пиратских флотилий длились недолго по сравнению с маневрами, которые предпринимали флоты государств. Несомненно, парусники проводили в море больше времени, чем гребные суда, однако и они нечасто покидали порт дольше чем на три-четыре месяца. Если напомнить, что нидерландские корсары уходили в плавание на срок от нескольких месяцев до двух лет, разница будет еще более очевидной[1333]. Впрочем, это естественно, если учесть, что охотничьи угодья османских корсаров не выходили за рубежи Исландии.

Краткосрочные походы гребных флотов имели два огромных преимущества. Во-первых, быстрые кальетэ могли легко настигать жертв. Во-вторых, поскольку в море корабли были не так долго, рабы-гребцы умирали реже. А поскольку часть рабов корсары «арендовали» у их хозяев, легче понять, сколь важным был этот момент.

Отметим и то, что гребные и парусные флоты отправлялись в походы в разное время. Корсары предпочитали действовать с апреля по октябрь, поскольку их кальетэ, рассчитанные на спокойные воды, плохо сохраняли устойчивость из-за низкой палубы. А парусникам, обладавшим более высокими мореходными качествами, требовался ветер, и они, в отличие от гребных судов, выходили в море осенью и зимой[1334]. Так, англичане-мюхтэди Рамазан (Генри Чандлер) и Джон Гудейл вышли в поход 7 января[1335].

Впрочем, не стоит думать, будто зима совершенно не позволяла выходить в море на чектири. В 1569–1598 годах законы запрещали венецианским торговым кораблям покидать порты с 15 ноября по 20 января. Но запрет касался не корсаров, а венецианских галер, обязанных охранять торговцев[1336]. В то же время отсутствие боевых галер на море свидетельствует о том, что зимой пиратам было легче, и часть из них предпочитала схватки с волнами, а не с мальтийскими, флорентийскими и неаполитанскими галерами[1337]. Добавим, что иногда голод заставлял корсаров идти на риск. Именно из-за отсутствия зерна в порту Барбарос, выйдя из Джиджеля 1 декабря 1515 года, поплыл с двенадцатью кальетэ к Сардинии и Сицилии. Воинственный пират, с великой ответственностью принявший на себя долг кормить население порта, который впустил его ветеранов, возвратился в Джиджель, лишь когда захватил три корабля, полных зерна[1338].

Одним из самых важных факторов для кораблей, выходивших в Средиземное море, была погода. К чектири с низкими палубами это относилось особенно. Причем сильнее всего погода влияла в том случае, если рейд устраивали в неурочный сезон. В январе 1578 года набегу Арнавуда Мурада, устроенному на восьми кальетэ, помешала буря, и упрямые корсары провели два месяца в тюрьме Гар-эль-Мельха, питаясь только тем, что присылал им бейлербей Туниса. В марте пираты поплывут к Калабрии, но и там придется лишь прятаться по бухтам[1339]. Летом бури, конечно же, были намного короче. В 1630 году яростный шторм застиг четыре алжирских галеры, грабившие испанские побережья, и пиратам пришлось провести тринадцать дней на острове Ле-Труа-Иле. За это время иссякли все запасы пресной воды; сухие ветры, овевающие голый остров и не приносившие дождя, заставили корсаров поить невольников соленой водой, забивая ее вкус уксусом. Тогда погибло 45 гребцов и 14 мусульман, и еще больше людей заболело – вот сколь непредсказуемы шторма[1340].

Бури и встречные ветры могли определить исход военных операций и сражений. В 1586 году адмирал христианского флота из девяти галер – семь из них были великолепно оснащены (reforzada) – решил в ненастье атаковать пять корсарских кальетэ у острова Форментера и потерпел фиаско. Три его галеры были разбиты и обломками пошли ко дну, еще одна села на мель, и ее разграбили корсары. Впрочем, утонули и два пиратских корабля, а оставшиеся три высадили солдат на сушу, и те начали хватать все, что прибивалось к берегу, а заодно помогали тонущим выбраться из воды. Мы еще точнее представим ущерб, если учтем, что христианские корабли перевозили деньги в Италию и глупый адмирал, жаждущий поймать корсаров, велел перед боем переправить все ценности на галеры, не предназначенные для сражения[1341].

Иногда неожиданно менялся ветер, и это влекло свои трудности. На карте, представленной у Фернана Броделя, можно увидеть, как в апреле 1569 года испанский флот, пытаясь добраться из Генуи к Гранаде, оказался в безвыходном положении из-за внезапного мистраля, и большую часть галер увлекло к берегам Сардинии и Сицилии[1342]. Спустя сорок пять лет капризные ветра навредят французам. Месье де Булье, узнав о корсарских кораблях в порту Хальк-эль-Уэда, помчит к берегам Магриба, ловя попутный мистраль, – но затем ветер переменится и затянет его с двумя кораблями к Сардинии[1343]. Не раз ветры мешали и корсарам. В 1526 году в Тирренском море либеччо, юго-западный ветер, сменится юго-восточным сирокко, и Барбарос столкнется с христианским флотом[1344]. В 1544 году, когда либеччо неожиданно переменится на мистраль, уже Салерно и Амальфи спасутся от гнева Барбароса[1345].

Стоит отметить, что корсарство в одиночку не приносило никакой выгоды, а малые группы как минимум давали пиратским флотам маневренность для захвата торговых кораблей, а также огневую мощь и живую силу для того, чтобы устрашить жертву и принудить ее сдаться. Цифры это подтверждают. В 1680 году одиннадцать из семнадцати кораблей, доставленных в порт Триполи, были пойманы корсарами, вышедшими на охоту группой по два или три судна. Их трофеи составляли 88 % от общей добычи. Впрочем, такие флотилии не всегда добивались успеха, и если не находили жертвы, то лишь понапрасну тратили силы. К примеру, в 1679 году флот из пяти судов возвратился в порт без добычи; в октябре 1682 года то же самое произошло еще с тремя кораблями; в декабре того же года – с другими тремя[1346]. Напоследок отметим, что такие флоты собирались в Триполи, где пиратских кораблей было немного, а в более активных портах, в том же Алжире, формировались группы по 5–6 кораблей[1347].

Крупные флоты применяли различные тактики, чтобы еще лучше использовать орудия и расширить зону маневра. Безусловно, самая знакомая из таких тактик – «полумесяц». В 1641 году Али Биджинин применил ее, напав с двумя бригантинами и шестью галерами на голландский торговый корабль (28 пушек, 40 человек)[1348]. Галеры, выстроившись «серпом», окружали корабль с кормы и отовсюду его обстреливали[1349]. При погоне самый быстрый корабль флота, оторвавшись от остальных, пытался задержать жертву. В гребных флотилиях самыми быстрыми, как правило, были флагманы. Большие, но довольно легкие, они не имели лишних пушек и могли развивать максимальную скорость – на них были очень опытные гребцы.

В 1582 году Арнавуд Мурад-реис во главе девяти кальетэ совершил поход, свидетельствующий о том, как крупные флоты сочетали разнообразные военные маневры. От Алжира Мурад пошел к берегам Испании и спокойно, ни на кого не нападая, добрался до самого Гибралтара. На юго-западной оконечности Иберийского полуострова, возле мыса Сан-Висенти, он поймал испанский галеон и оставил его в порту Тенеса. Разгрузив трюмы, албанец-реис снова отправился к испанским берегам, и один из гребцов, местный уроженец, предложил ему в обмен на свободу помощь в разграблении малой родины, лежащей за 30 фарсахов на северо-восток от Аликанте. Захватив в сухопутном рейде полтысячи невольников, гази во второй раз возвратились в порт еще в июне; теперь они предпочли Алжир. Тогда же алжирский бейлербей Улудж Хасан-паша, разгневанный тем, что все, кроме Мурада, возвратились к нему с пустыми руками, решил лично организовать и возглавить еще один поход на двадцати трех кальетэ. Сперва паша-венецианец притаился в селениях, что на островах Сан-Пьетро и Сант-Антиоко; затем захотел ограбить деревню Иглесиас, но крестьяне, узнав об этом, взялись за оружие, и он отправился на север, к берегам Ористано, прошел в глубь Сардинии на 40 километров и вывел из Полидонии 700 пленников. Добавим, что привел его туда сардинский гребец, продавший соотечественников ради свободы. Реис отвел корабли на 16 километров севернее, к острову Маль-ди-Вентре, и поднял флаг выкупа. Мы помним, как он давал сардинцам последний шанс спасти родных, но ему предложили всего 25 тысяч дукатов, и он в ярости отчалил на север и, законопатив корабли на острове Асинара, разделил 700 рабов между своими реисами. Дальше корсарский флот, уже с помощью невольника-корсиканца, возьмет курс на Монтичелло, совершит ночное нападение и захватит 400 пленников. Потом пираты нападут на Сори, что на семь фарсахов севернее Генуи, и когда местные убьют четырех мусульман, забросав их камнями из окон, корсары отомстят и пленят 130 человек.

Наконец корсарам пришло время покинуть эти края: семнадцать галер Джанандреа Дориа пришли из Испании в Геную, и берега Прованса теперь таили опасность. Но Хасана одолела жадность. Едва узнав о том, что Маркантонио II Колонна, вице-король Сицилии, возвращается к берегам Испании на двенадцати галерах, он решил преследовать триумфатора битвы при Лепанто. Сделав вылазку в деревню Кадакес, что на север от Барселоны и южнее Перпиньяна, Хасан захватил там пятерых христиан и узнал от них, что Колонна в Паламосе. Он немедленно двинулся туда, однако в ночной тьме невольно доплыл до Сан-Фелиу-де-Гишольса, где напал на корабли-шехтие, ошибочно приняв их за суда Колонны. Правда выяснилась быстро, и бейлербею-венецианцу пришлось смириться с утерей главной добычи. Но он не успокоился и, разграбив Пинеда-де-Мар, что на восемь фарсахов севернее Барселоны, захватил там 50 пленников.

Тогда о корсарах услышат все на испанском побережье – и все возьмутся за оружие, положив конец легким разбойничьим набегам. Хасан возьмет курс на юг, опять сделает вылазку – на этот раз в устье реки Алтеа, что возле Аликанте, – заберет к себе на корабли 2000 мюхтэди из тех, кто слал ему письма за четыре месяца до похода, поплывет в Алжир, по пути встретит 120-тонный рагузский корабль, везущий зерно из Пульи в Кадис, решит захватить и его, – но вместо того, чтобы увести судно в Алжир, предпочтет даровать его капитану право выкупить и весь груз, и себя вместе с проводником-секретарем за вексель в 9 000 экю, обналичить который можно было спустя три месяца[1350].

Карта 16. Сардиния

Как видно из примеров, корсары нападали на торговые корабли; разгружали захваченную добычу в других портах; устраивали западни, узнавая о будущих маневрах флота; грабили прибрежные поселения; перевозили мудехаров из Испании в Алжир; торговались с местным населением, поднимая флаг выкупа; делили захваченных пленников в надежных местах и за вексель могли отпустить захваченный торговый корабль.

Случалось, и так, что корабли, вышедшие из разных портов, объединялись в одном походе. В июне 1624 года шесть алжирских кальетэ под командованием Али Меми соединились с семью тунисскими, которыми руководил Уста Мурад; и объединенный корсарский флот прошел по водам Адриатики, будто ураган. Бросив якорь напротив крепости Нова (Херцег-Нови), пираты потребовали от ее коменданта прохода в Которский залив, чтобы ограбить венецианский Пераст, – и добились желаемого, в том числе благодаря подкупу. Корсары напали утром, пленили 450 человек и захватили гору трофеев, а из-за того, что местные коррумпированные власти содействовали разбойникам, в отношениях между Венецией и Стамбулом возобновился дипломатический кризис.

Конечно же, он не очень беспокоил гази. Забрав добычу, те отправились на юг, где попытались напасть и на Будву, но, испугавшись вооруженного гарнизона, не стали устраивать высадку и двинулись дальше, на Драч. Здесь, ограбив три рагузских и два ператских корабля, полные добра, пираты напали на острова Парос (тур. Бара) и Антипарос (тур. Кючюк Бара), захватили пленников и сбежали к другому османскому порту – Превезе. Незачем говорить, сколь восторженно и простые жители, и власти Превезы встретили корсаров, решивших сбыть там товары и невольников! Уста Мурад даже пригласит в свои ряды Хасана Мариола, назначенного мухафизом (осм. защитник, командир, возглавляющий оборону) Лефкаса и приплывшего в Превезу с галерами.

Хасан Мариол и его брат Ахмед, санджак-бей Нафплиона (Анапли), во главе четырех фуст присоединятся к корсарам Лефкаса и устроят набег на Итаку на тринадцати кальетэ. 2000 левендов высадятся на острове с востока и запада и уже начнут творить разбой, как вдруг на юге покажутся корабли, заставив пиратов отступить и спрятаться за мысом Санта-Элиа. Похоже, решение было мудрым: к ним приближался сильный венецианский флот (восемь галер и две мавны), а венецианцы славились тем, что рубили головы пойманным пиратам[1351]. Вряд ли стоит удивляться тому, что разбойники испугались, но вечный страх – плохой помощник. Едва венецианцы обогнули мыс Санта-Элиа и увидели корсаров, те покинули укрытие и поплыли на восток, не нарушая строя. Венецианский адмирал Антонио Пизани ринулся вслед, велев стрелять по убегающим из пушек.

Реисы принимали стратегические решения в зависимости от того, какими кораблями располагали. Командиры быстрых кальетэ предпочитали открытое море; фусты держались у берега, поскольку не могли состязаться в быстроте с венецианскими галерами. Когда гази поняли, что их поймают, то решили высадиться на севере Пароса. Экипажи кальетэ, увидев, что Пизани догоняет фусты, попытались приблизиться к венецианцам, но несмолкающие пушечные залпы с высокого носа мавн заставили их поспешить к суше. Пока кальетэ отдалялись, Пизани захватил фусты и продолжил преследование, но в конце концов, отказавшись от добычи, свернул к Итаке: ему не удавалось догнать жертв до темноты. Корсары бросили якорь возле мыса Дучато, а оттуда с трофеями отправились к берегам Северной Африки. Что касается их друзей, оставленных вдалеке… Венецианцы отрубили головы десяти мусульманам, попавшим в плен, но не добились от жителей Пароса выдачи лефкасских корсаров (те укрылись на острове, бросив фусты). Казалось, пираты могли бы и поблагодарить венецианского адмирала. Впрочем, вряд ли островитяне, располагай они такой возможностью, отказались бы продать моряков, свалившихся им на голову неведомо откуда[1352].

Случалось, что флоты сперва шли отдельно, а потом соединялись – или, напротив, сначала плыли вместе, а потом расходились. Корсары или сами держали путь в определенном направлении, или заключали новые союзы с теми, кто им повстречался. В 1550 году, при осаде Махдии, Тургуд-реис устроит рейды в Тирренском море, отвлекая христиан, и ограбит Рапалло в Венецианском заливе, однако от его флота отделятся три корсара: Хамид (Cametto), Богач (Bagascia)[1353] и Полат, чья история – яркий пример к нашему повествованию. Уплыв на двух фустах и одной бригантине, они захватят большой торговый корабль, перевозивший вино, которое Педро де Толедо, вице-король Неаполя, послал своему сыну Гарсии. Отослав корабль на Джербу, они разделили добычу на острове Вентотене, что лежит между островами Понца и Искья, к западу от Неаполя. Пираты пробыли там пять дней, а затем вернулись к италийским берегам, распустили паруса и взяли курс на Чирчео. Внезапный шторм заставил их провести десять дней на острове Понца, но как только он стих, пираты снова вышли в открытое море и поймали тартану с двадцатью путниками на борту, среди которых находились и крестоносцы, путешествующие из Гаэты в Рим. Полат-реис с трофеями уплыл к берегам Туниса, а две другие фусты, продолжив путь, устроили западню в устье Тибра, и лишь береговые дозорные башни заставили их уйти. Они повстречали корабль, плывущий из Чивитавеккьи, и хотя его капитан пытался подойти к Остии и высадиться на сушу, вскоре судно попало в руки пиратов, и его разграбили и бросили посреди моря.

А затем Хамид и Богач заспорили о тактике. Богач решил вести судно к берегу вместо того, чтобы плыть дальше, как предлагал Хамид, и команда сбежала. Разъяренный Богач, проклиная все на свете, решил возвращаться в Магриб под предлогом отсутствия сухарей – по крайней мере так он заявил на палубе. На самом деле реис отправился к Эльбе и согласился вернуться лишь после того, как эльбские оборонные галеры серьезно повредили его фусту. Богачу не оставалось ничего другого, кроме как направиться к Аннабе, а после – в Алжир, чтобы там продать свой товар.

В это время Хамид, пробыв два дня на римском побережье, повстречает в Теламоне еще четыре кальетэ, решившие отделиться от флота Тургуда. Корсары из обеих групп, радуясь встрече и обменявшись новостями, четыре дня будут плыть вместе до мыса Кап-Корс, а потом опять пойдут разными дорогами: кальетэ возьмут курс на испанские берега, а Хамид решит испытать судьбу у Корсики с Сардинией. Все, что случилось потом, покажет нам, что могла сделать одинокая фуста, вышедшая на корсарский промысел. Бойцы Хамида на первом же острове возьмут в плен священника; а у берегов Сардинии – двух юношей, купавшихся в море. Затем по ночам, высаживая на берег по 10–12 человек, пираты будут заниматься мелким грабежом, прибирая к рукам все что можно. Тем не менее простые сардинцы не дремали, и их всадники и пехотницы убедили Хамида, что лучше не перегибать палку, заканчивать произвол и возвращаться с товаром в Бизерту[1354].

Флаги, знаки и обмен новостями

Как именно корсары обменивались сообщениями и новостями? Конечно же, они могли перекрикиваться, стоя на разных палубах. Альберт Деву вслед за Вонтюром дю Паради повторяет, что сигнальных знаков не знал никто из корсаров, даже Хамид-реис, – шальной пират XVIII века лишь перекликался с экипажами своих кораблей[1355].

Здесь следует напомнить, что оба наших источника восходят к XVIII столетию, когда баланс между пиратскими и европейскими флотами явно склоняется в пользу последних. Да, можно и кричать, но голос не поможет в бою или во время бури. В XVI–XVII веках множество моряков-европейцев, должно быть, уже умели передавать сообщения при помощи знамен и флажков. Тому есть и другие подтверждения. Едва завидев на горизонте чужой корабль, корсары сообщали остальным судам своего флота, какой стране тот принадлежит, показывая ее флаг. Решения о том, что предстоит сделать и какие провести маневры – напасть, отступить, высадиться на берег или уйти в открытое море, – также передавались флагами. Порой общались при помощи огня. Кроме того, если на одном из кораблей поднимали флаг с именем святого мурабита, остальные корабли сразу же собирались вокруг. Ночью корсары обменивались сообщениями, зажигая фонари[1356]. Флаги и фонари помогали кораблям следовать вереницей и сохранять ровный строй. Дю Паради рассказывает, как при первом же дуновении ветра алжирские корсары теряли друг друга, поскольку ночью опасались зажигать фонари, чтобы их не обнаружили, а днем не знали, как обменяться знаками[1357].

Иногда экипажи слали сообщения с кораблей в порты или крепости, бывшие вдалеке, на берегу. Когда европейские боевые суда заблокировали Сале, корсары, отплыв на 40 километров южнее к Мохаммедии (Федала), чтобы разгрузиться, узнавали о присутствии военных кораблей в порту по огню, дыму и иным знакам, подаваемым с материка[1358].

Немного отступим от темы и расскажем, как работала связь, если встречались корабли незнакомцев. У флагов смысл имел цвет. Белый символизировал мирные намерения и желание провести переговоры. Его использовали не только суда, желавшие сдаться, но и сами пираты, когда хотели немедленно получить выкуп за пленников[1359]. Белый флаг означал и то, что набег окончен и все, кто хочет выкупить родных из неволи, могут подниматься на палубу и торговаться. Едва пираты поднимали флаг, на берегу начиналась суматоха; каждый искал поручителя или занимал деньги, чтобы в назначенное время (обычно 24 часа, иногда чуть больше) спасти своих родных[1360]. Под белым флагом шли и шлюпки, чтобы осмотреть корабли или предложить их экипажам сдаться[1361].

Красный флаг был объявлением войны. Меземорта Хюсейин-паша поднял на мачте именно его, перед тем как открыть огонь по французскому флоту[1362]; то же самое сделали и флорентийские корсары, прежде чем напасть на триполийский трехтрюмный галеон в 1628 году[1363]; и месье де Мандю – в 1637-м, нападая на Алжир[1364], и Хасан Калфа, когда готовился разгромить врага. В подобной ситуации всегда поднимали красное знамя[1365]. Однако перед этим экипажи общались, задействуя дым и пушечный огонь. На флорентийских галерах, пытаясь понять, как воспринимать суда Хасана Калфы – как друзей или как врагов, – сначала дважды или трижды подали сигнал дымом (fumade), затем вхолостую выстрелили из пушки. Такой холостой выстрел должен был расцениваться как предостережение[1366]; а вот если в ответ стреляли пушечным ядром – это уже было объявление войны.

У европейцев и пиратов были и более интересные способы вести переговоры. Если алжирских корсаров преследовал английский корабль, те наряду со своим флагом, развевавшимся на корме, поднимали на грот-мачте английское знамя. Затем следовали два холостых выстрела. Если второй корабль отвечал тем же, пираты понимали, что перед ними – англичане. Затем алжирский корабль опять палил вхолостую из пушки, и с английской палубы должен был прозвучать ответ. Такими приветствиями могли обменяться и ночью, тогда вместо флага вывешивали фонарь, а из пушек стреляли только единожды[1367].

Не раз моряки приветствовали друг друга и тремя пушечными залпами; это могло символизировать и уважение, и чувство признательности. Так шальной голландец Симон Дансекер уведомлял капитана корабля «Черити», за шесть дней до того ограбленного Джоном Уордом, о том, что не станет нападать[1368]. И европейские корабли, входя в порт Алжира, делали приветственные пушечные залпы. Кстати, после того, как бросил якорь флот, на котором пребывал Томас Хеэс, на одном из его кораблей подняли белый флаг, остальные предпочли знамена собственных государств. Затем один из кораблей сделал семь пушечных выстрелов, другие три – по пять[1369]. Реис, назначенный диваном, взбирался на палубу своего корабля и, подняв флаг, пять раз палил из пушки. Остальные реисы отвечали тем же[1370]. За день до отплытия залпы извещали о том, что в команду записывают всех, кто желает принять участие в походе[1371]. В Алжире корсары перед тем, как отчалить из порта, проходили мимо дворца дея, а затем перед Баб-эль-Уэдом звучал одиночный залп – так приветствовали одного из святых города, Сейиди Ферджа[1372].

Но как различались флаги самих корсаров? Мы знаем, что алжирцы пользовались зеленым знаменем, на котором был нарисован полумесяц со звездами[1373]. Дю Шастеле де Буа рассказывает о флагах самого разного цвета, где были и полумесяц, и солнце, и звезды, и скрещенные сабли (d’epées croiseés), и надписи на арабском языке (d’ecritures inconnues)[1374]. Над крепостью Монастира, сдавшейся Тургуду-реису, развевался красно-белый флаг с синим полумесяцем (una vandera colorada y blanca con una media luna azul)[1375]. Также в книге Февзи Куртоглу «Тургуд-паша» знамя одноименного героя изображено в виде синего полумесяца на бело-красном фоне[1376]. А под флагом с красным полумесяцем выходил в море голландец-мюхтэди Кючюк Мурад-реис, однако здесь есть интересная деталь: нападая на корабли испанцев, воевавших с Голландией, корсар поднимал флаг Оранской династии[1377]. Еще два пиратских флага видны на рис. 9 (цветная вкладка), где изображено сражение голландских кораблей с магрибскими корсарами (1681). И если на знамени слева видны три полумесяца друг за другом, то в левом верхнем углу второго флага с белыми и оранжевыми полосами – три полумесяца в современном стиле, в треугольнике. В книге от 1737 года, где представлены флаги разных наций, есть и немало знамен, приписываемых Алжиру, Тунису и Триполи [см. рис. 27–31][1378]. К сожалению, мы располагаем лишь черно-белой копией издания, но и на ее страницах нетрудно распознать не только полумесяц, но и череду полос; скрещенные сабли или же одну V-образную с двумя остриями, идущими от одной рукояти; корсарскую голову в тюрбане; череп и руку с ятаганом.

Рис. 27. Флаги Триполи, Туниса и Алжира. Флаг c рукой (нижний левый угол) поднимали во время сражений. Anonim, La connoissance des pavillons, ou bannieres, 87

Рис. 28 и 29. Флаг с черепом и рукой, а также знамя Сале. Anonim, La connoissance des pavillons, ou bannieres, 89

Рис. 30. Алжирские флаги. Anonim, La connoissance des pavillons, ou bannieres, 87

Рис. 31. Флаги Туниса и Сале. Anonim, La connoissance des pavillons, ou bannieres, 88

Есть еще одно отличие корсарских флагов от европейских: они не прямоугольны, а оканчиваются треугольником (pointu)[1379]. И похоже, что часть флагов в книжном издании 1737 года именно такова. Впрочем, особого значения это не имеет. Порой гази не поднимали флаг, выходя в море, и, как отмечает де Аранда, не требовалось быть гением, чтобы понять, что корабли без флага принадлежали корсарам[1380]. Впрочем, не стоит искать какой-либо глубинный смысл и в том, что на мачтах корсарских кораблей постоянно висели флаги, ведь те привыкли менять их в зависимости от повстречавшихся кораблей. Чей бы флаг ни поднимали пираты – западных оджаков или европейских государств, – они вызывали гнев держав-противников. Поэтому пираты всегда были начеку и при необходимости быстро и незаметно меняли флаги.

Корсарские корабли, входящие в порт, вывешивали флаги и вымпелы на мачтах, тем самым стремясь подчеркнуть свои подвиги и вызвать еще большее восхищение у местных[1381]. Пираты не возвращались с пустыми руками, и несложно представить, как радовались люди их помпезному появлению, когда те устраивали роскошный банкет[1382]; рынок наполнялся дешевыми товарами и рабами, а проблемы с зерном решались в мгновение ока. Гази победно входили в порт под залпы пушек и военный марш, ведя за собой вражеские корабли и крича, что Всевышний «даровал вдосталь всего»[1383]. Их также встречали пальбой из орудий[1384]. Если же фортуна не улыбалась и добычи не было, корсары молча входили в порт с одним-единственным залпом[1385]. А если экипаж терял в походе реиса, он даже не поднимал флаг[1386].

Набеги на сушу

Настала очередь разобрать и набеги на прибрежные территории («Газават» именует их «священной войной на суше»)[1387]. Корсары нападали на поселения, изучив оборону средиземноморских побережий. Их набеги играли особо важную роль для работорговли. Однако продвижение вглубь материка идеально подходило не для парусников, а скорее для чектири. Их низкие палубы и малое водоизмещение позволяли легко подбираться к берегу на веслах. Так пиратам удавалось незаметно высадиться и застичь жертв врасплох.

Впрочем, в XVII веке таких операций становится меньше[1388]: центральные державы принимают серьезные меры для защиты своих берегов[1389]. Свое влияние оказывает и развитие парусников. Похоже, в последней четверти века порт Триполи в этом плане ушел на второй план[1390]. Парусники, заметные издалека из-за высоких палуб и мачт, обладали большим водоизмещением и не могли подходить к берегу, а потому экипажам приходилось (как в 1631 году во время нападения на Балтимор) прятаться за мысом, холмом или островом, а высадки совершать на шлюпках, и благоприятная возможность к этому имелась не всегда.

Между тем правильный выбор цели определял успешность налета. Как можно догадаться, корсары еще до атаки высаживали на берег разведчиков и пристально следили за тем, что происходит, в подзорную трубу – любимый оптический прибор моряков[1391]. Но опять же, непременным условием рейда было наличие беззащитного, богатого и многолюдного поселения. А перед тем, как напасть, пираты переодевались и проводили вылазку на берег, налаживали связь с местными и вызнавали, где спрятаны корабли, откуда лучше высаживаться, откуда приближаться к поселению, куда попытаются убежать жители и способны ли они оказать сильное сопротивление. Это могли сделать лишь те, кто хорошо владел здешним языком и знал местную культуру.

У корсаров было бесценное преимущество: их часть эмигрировала из Европы. Как мы уже упоминали, мудехары, изгнанные из Испании, не пренебрегали грабежом родных селений, примкнув к корсарам в Магрибе. В разделе 1 мы рассказывали и о том, насколько трудно было отличить этих мудехаров от местных испанцев. Они не просто стремительно нападали на хорошо знакомые берега Арагона и Андалузии, скрыв бригантины среди скал или же закопав их в песок. Разбойники находили бывших мусульман, снова принявших христианство под гнетом испанцев[1392]. В 1595 году они, пройдя к Теуладе, прикончили Антонио Вальеса и пленили его семью; убийцами оказались два пирата-мудехара, давние враги погибшего[1393]. Мудехары, жившие в Испании и прежде исповедовавшие ислам, заключали с мусульманами из Северной Африки союз против Габсбургов, насильно их крестивших, и это неудивительно. Они предоставляли корсарам укрытие, служили им проводниками и шпионами, а сами убегали в мир ислама, едва почувствовав гнет. В 1565 году инквизиция, преследуя муртадов, отступивших от ислама, порой даже обвиняла мудехаров в том, что те ловят христиан и продают их в рабство в Северную Африку. Однако возможно, что источником похожих обвинений послужили безосновательные подозрения, проистекающие из опасений, которые высказывал Фуркево, французский посол в Мадриде[1394].

У мюхтэди положение мало чем отличалось; их невозможно было отличить от местных. Перескажем лишь небольшой эпизод, и он покажет, насколько владение языком и акцент мюхтэди облегчали разбой. Когда в 1595 году бейлербей Алжира Хайдар-паша возвращался в Стамбул, завершив срок своей службы, сопровождавшие его галеры остановились на конопачение возле Кротоне, что на юге Италии, и на холме появился всадник, наблюдавший за берегом. Обманутый христианскими флагами, он поинтересовался у корсаров, насколько безопасен испанский берег. Один из маланатских реисов успокоил его на том же языке, и радостный счастливчик отправился в Кротоне. По пути он повстречал еще одну группу алжирских корсаров, переодетых рыбаками; ничего не подозревая, приблизился и к ним, спросил, все ли спокойно – и угодил в плен. Среди корсаров были те, кто владел испанским, они пригласили всадника с собой в лодку – и только тогда он понял, в какую угодил западню, однако ни его слезы, ни наивные мольбы о пощаде не дали ничего[1395].

Владея языком чужих стран и зная их культуру, мюхтэди идеально подходили для разведки. В подтверждение уместно упомянуть об Амаро Диаце, который стал мусульманином в Тетуане; благодаря этому испанцу-мюхтэди обретут свободу 2500 его единоверцев, лишенные света ислама и вынужденные скрываться. На своей фыркате он плавал к берегам Гранады и Малаги, где под видом монаха-францисканца либо нищего (собственно, эти две ипостаси неотличимы!) вызнавал обо всем и передавал сведения корсарам[1396].

Бывало, что у мюхтэди, как и у мудехаров, желание наживы усиливалось чувством мести. Прекрасный пример – история лодочника Джованни Андреа Каприа; он обратился в ислам в Тунисе, куда отправился мстить феодалу, лишившему невинности его дочь. В 1638 году Каприа, пополнив ряды гази, привел их на свою малую родину, в Никотеру; и пока корсары грабили порт, бросился искать обидчика. Так и не найдя его, глупый рыбак выплеснул весь гнев на свою единственную дочь Джиованеллу. Каприа изрезал опороченную девушку ножом, попал в плен к христианам, которым удалось отразить нападение, и кончил жизнь на рее кальетэ, отбитого у корсаров[1397]. Другой случай относится к 1798 году, когда один моряк с острова Капрая, заподозрив, что ему изменяет жена, подался в Тунис и убедил корсаров напасть на хорошо знакомый ему остров Сан-Пьетро[1398].

Не только подобные проблемы заставляли людей отказываться от Священного Писания. Какой-то римский торговец, обратившись в ислам, привел из Бизерты к острову Джирелла целый пиратский флот из семи галер, чтобы отомстить местным, которые его провели; из-за него в плен попало 76 христиан[1399]. В 1637 году некий юноша привел на берега Лигурии восемь корсарских кальетэ из-за того, что ему отказали в женитьбе[1400]. Известно нам и о разгневанном честолюбивом мюхтэди, который ночью помог корсарам войти в деревню Сталетти, что за несколько километров от Катандзаро, – так он решил поквитаться с Леонардо Гальярдо, оскорбившим его много лет назад. И это лишь часть примеров, связанных с желанием мести и вероотступничеством. В связи с последним надо отметить, что после набега, совершенного в 1644 году, корсары вернулись домой без пленников, а предатель-мюхтэди так и не почувствовал вкуса мести. В следующем году пираты отправили к Сталетти еще более крупный флот, тридцать кораблей, но снова не смогли захватить пленников, и мести опять не случилось[1401].

Мюхтэди испытывали и душевные страдания. Источники непрестанно повествуют об их ярости к церквям и христианским символам. И если это явление – не литературный мотив, то его можно рассмотреть с нескольких точек зрения. Согласно Дэвису, такое ритуальное «ограбление» – часть психологической войны; оно усиливало веру в то, что корсары пришли на землю из ада[1402]. Отметим, что это не объясняет всего. Образ дьявола-корсара предстает перед нами в литературе, переполненной клише. Но как воспринимали корсаров люди той эпохи, прекрасно знавшие, что крестьяне целыми толпами переправлялись на дальний берег Средиземного моря? В предыдущем столетии еще Морган утверждал, что мюхтэди, уничтожая христианскую символику, всего лишь хотели представить себя в надлежащем свете перед новыми собратьями по вере[1403]. Аргумент более логичен; однако сам я полагаю, что непочтение и ярость, которых не одобряли даже гази-мусульмане, были нежелательным проявлением мук совести, которые терзали мюхтэди, вспоминавших прошлое[1404]. Кроме того, через неистовство они в ритуальной форме разрывали последние связи с жизнью, от которой им пришлось отрешиться, и с общиной, к которой они перестали принадлежать.

Не раз наши корсары выпытывали у пленников сведения о цели своего разбоя. Многие без колебаний предавали соотечественников, спасая себя. В 1534 году именно раб Дели Юсуфа направил Барбароса к Эльбе, на север от Монтекристо. Впрочем, стоило ли думать о земляках, когда речь шла о свободе и деньгах?[1405] Когда алжирский флот в 1582 году подошел к берегам Испании, один из гребцов в обмен на свободу предложил корсарам помощь в разграблении малой родины, лежащей на 30 фарсахов к северо-востоку от Аликанте. В том же году во время второго корсарского похода еще один гребец из Сардинии привел Улуджа Хасана к Полидонии. Не отстал от собратьев и раб-корсиканец, навлекший беду на свою малую родину Монтичелло[1406]. Вот еще один факт из XVII века: капитан фыркаты, захваченной корсарами в устье Тибра, сразу же привел новых господ к Сперлонге[1407].

Те же бесчестные пленники направили Кючюк Мурада-реиса к берегам Балтимора. Сначала корсары захватят корабль в водах Корнуолла, что на юго-западе Англии, а потом один из пленников, некий Фоулетт, сообщит реису, что ему хорошо известны все пещеры и порты отсюда до Корка, и предложит услуги проводника. Мурад согласится, пообещав тому свободу: какая прибыль в обмен на ничтожную подачку![1408] Первой целью станет Кинсейл, но какой-то рыбак по имени Хакетт, ловивший скумбрию на юге Ирландии, сообщит, что здешние места хорошо защищены, и предложит провести пиратов до самого Балтимора, на который значительно легче напасть; все это переменит планы Мурада[1409]. Новая цель еще не означала смены проводника; когда через несколько часов пираты достигнут предместий Балтимора, тот же Фоулетт послужит им при высадке на берег[1410]. Присоединится к вылазке и Хакетт, однако та ему дорого обойдется: восемь месяцев спустя он угодит в руки к англичанам и заплатит за свое предательство смертью на виселице[1411].

Да, иногда предательство не миновало безнаказанно. Бывало, что обещаний, данных предателю, не держали; кто мог чувствовать себя в долгу перед человеком, не постыдившимся продать единоверцев? Рыцари ордена Святого Стефана не станут исполнять слово, данное мусульманину-доносчику, который приведет их в Кастель Пелегрино, что возле Хайфы (из-за него полсотни человек попадут в плен и многие лишатся жизни). Рыцари отправят предателя в Ливорно, решив, что место раба – в рабстве. Похоже, даже то, что осведомитель клялся корсарам перед иконами Девы Марии и святого Франциска, не очень повлияло на его участь![1412]

Тишина играла столь значительную роль в высадках корсаров, что на сицилийском диалекте поговорка «попасться туркам» (pigliato dai turchi) до сих пор обозначает «оказаться застигнутым врасплох»[1413]. Если встревожить людей, те могли позвать на помощь, вооружиться или укрыться в горах, поэтому пираты прежде всего заботились о том, чтобы их кораблей не заметили издали, – тем более что по всему побережью Испании с Италией стояли сторожевые башни, постоянно готовые помешать корсарам вести разбой. Если чектири еще можно было вытянуть на берег или зарыть в песок с галькой, то высокие палубы и мачты парусников были видны издалека. Когда османский флот Галиля-паши решил посреди ночи незаметно подкрасться к крепости Бриндизи, его парусники заметили моментально. Поэтому обычно корабли прятали за островом, холмом или мысом, а на берег отправлялись только солдаты в шлюпках. Операции начинались с наступлением темноты, поскольку требовалось немало времени, чтобы неслышно приблизиться к цели, – а достичь ее требовалось еще до рассвета. Весла приходилось не раз обматывать мешковиной, чтобы те не издавали ни звука – так это делали в налетах на Балтимор и Исландию[1414]. Рабам запихивали в рот висевший у них на шее (pendurado ao pescoço) кусок пробки (hum pedaço de cortiça na boca), чтобы те сидели молча и не предупредили врагов[1415].

Карта 17. Берега Тосканы

Если корсары приближались незаметно, приняв меры против любых военных действий на суше, их атаку никто не успевал отразить. Местным удавалось убить нескольких разбойников, схватив оружие и домашнюю утварь или бросая камни, как в 1582 году в деревне Монтичелло[1416]. Но чтобы отбиться от корсаров, требовались немалые усилия. Разбойники высаживались на берег очень дисциплинированно и организованно. Первым делом они перерезали веревки от церковных колоколов, выводили из строя солдат с оружием, и никто не мог предостеречь местных, спавших сладким сном[1417]. Затем начиналась охота. Двери домов выламывали или отрывали ломом; людей, метавшихся с криками, ловили одного за другим и сводили к общественным зданиям вроде суда или муниципалитета. Те, кто вовремя приходил в себя или же пользовался суматохой, пытались убежать, – и если кому удавалось укрыться в холмах, раскинувшихся за средиземноморскими берегами, они могли благодарить судьбу: корсары, занятые добычей, не спешили гоняться за кем-то по горам.

В идеале такие операции длились не более пяти-шести часов. Если корсары задерживались на месте разбоя, из соседних поселений непременно приходила помощь жертвам. Когда Джованни Каприа привел пиратов в Никотеру, их налет отразили силы, подоспевшие из Мотта Филокастро, расположенного за пять километров в глубине полуострова[1418]. И если корсары вовремя не уносили ноги, они попадали в беду.

Корсарские вторжения не ограничивались лишь прибрежными территориями. Пираты заходили и далеко на сушу, когда те или иные места плохо охранялись или же набег совершал сильный флот. Опять-таки мюхтэди, знавшие христианские земли и творившие разбой на малых чектири вроде бригантин, которые легко было спрятать на берегу, могли беспрепятственно проникать на много километров вглубь материка без особого риска.

Такие нападения отчасти вынуждали население прибрежных областей, устрашенное пиратскими рейдами, переселяться дальше от моря. В 1566 году шесть тысяч пиратов высадились во Франкавилле и, никого там не найдя, продвинулись по суше на сто километров до Серракаприолы, где спокойно ограбили брошенные города и деревни на территории размером около 1300 квадратных километров[1419]. В 1582 году Улудж Хасан-паша высадил в Ористано 1500 стрелков, и те с помощью пленников-христиан, служивших проводниками, зашли на 40 километров вглубь Сардинии, захватив в Полидонии 700 рабов[1420]. В 1613 году гази достигли Касабермехи, что в 30 километрах от Малаги[1421]. Когда-то сам Фукидид утверждал, что пираты не заходили далее чем на шестнадцать километров на материк, опасаясь, как бы им не перекрыли пути к бегству[1422]; что же, мы видим, насколько опытнее и сильнее стали разбойники за две тысячи лет.

В попытке защититься от корсаров берега Испании и Италии были усеяны башнями. В обязанности тех, кто поддерживал состояние этой фортификационной линии, входила не только оборона берега – они сообщали о силе и о пути корсарских флотов в другие области, чтобы там успели приготовиться к нападениям. По оценкам, лишь в Южной Италии находилось 5000 башен[1423]. В XVI веке в Неаполитанском королевстве их насчитывалось 339[1424]. Если учесть, что и в Сицилии располагалось 137 башен, то выходит, что одна приходилась на каждые восемь-девять километров[1425]. Однако большинство из них не работало как должно; габсбургская администрация пренебрегала ими, поскольку постоянно пребывала на грани банкротства и сетовала на то, что приходится тратить невероятно много денег на военные технологии, которые так быстро менялись; все это облегчало пиратам разбой. Но сколько ни говори об Испании и Италии, нельзя забывать о свидетельствах, указывающих на существование похожей системы и на берегах Далмации. Когда пираты отчаливали от Драча, жителей Улциня всегда предупреждали об этом дымом с мыса Родон[1426].

Бывало, корсаров ослепляла ярость, и они нападали на укрепления. Впрочем, с распространением звездообразных бастионов, называемых на Западе trace italienne, это стало сложнее. За счет оборонительных линий, соединенных под углом, по пиратам стреляли с разных сторон, и те не могли приблизиться. Тем не менее есть немало доказательств и того, как заброшенные средневековые крепости давали им много поживы. Иногда корсары превращали такие цитадели в руины, как это сделал с Меноркой Барбарос[1427]. А порой, располагая сильным флотом, разбойники могли какое-то время продержать крепость как базу, откуда отправляли по округе свои грабительские отряды[1428].

Здесь нелишне напомнить: чектири, даже уступая парусникам в количестве пушек, идеально подходили для нападения на крепости. Со своим малым водоизмещением они сколь угодно близко причаливали к берегу. При этом чектири почти не теряли равновесия, если с них стреляли из пушек, а целиться можно было не только за счет низких палуб, но и за счет того, что пушки размещались на носу под углом 180° относительно киля[1429], а не 90°, как на парусниках. Благодаря маневренности гребные чектири могли подойти в «мертвую зону», где пушкам форта не удавалось их достать, и разрушить крепостные стены ядрами. А парусникам не удавалось ни приблизиться к цели без риска сесть на мель, ни стрелять по ней с одного места – распущенные паруса не позволяли остановиться[1430].

Отметим, что корсары часто попадали в западню. Прибережная деревня Вильяхойоса, расположенная в 30 километрах на северо-восток от Аликанте, предстает перед нами почти как средиземноморская Эрки. Она доставит немало трудностей пиратам. В 1534 году там поймали фыркату с тринадцатью банками, а в 1546-м свели на нет высадку шести корсарских кальетэ в Кабо-Негро (Рес-уль-Эсвед). На следующий год в руки врагов угодит Ильяс-реис (Leliz) и его кальетэ с восемнадцатью банками, потом – Омер со своим чектири (14 скамей), и Арпат-реис, возглавлявший кальетэ с девятнадцатью банками. К сожалению, Вильяхойоса не устоит перед более крупными нападениями. 29 июля 1538 года Салих-реис возьмет ее крепость в осаду на двадцати семи кальетэ и фустах; наместник ретируется из форта, а гази, разграбив поселение, разрушат и все укрепления. В этой жизни нет места Астериксам![1431]

Впрочем, когда люди сражались за жизнь и имущество, они могли причинить немало бед даже самым знаменитым пиратам. Примеров много: это и сардинцы, 22 июля 1550 года отбившие атаку Тургуда (400 погибших)[1432], и сто пятьдесят жителей Требисачче, которые в 1576 году не только нанесли поражение двум тысячам корсаров, но и заставили двести из них вкусить шербет шахида[1433]. В июне 1629 года, когда корсары, напавшие на Агрополи, сумели войти в город через окно, которое открыл в городской стене какой-то дурак по имени Дидако Пандулло, люди укрылись во внутренней крепости и отбивались, пока не подоспела помощь извне[1434].

Плохую шутку могла сыграть и самонадеянность. В 1549 году Тургуд, разграбив во главе флота из сорока кальетэ калабрийский город Пальми, бросил якорь на берегах Санта-Элиа, чтобы пополнить запасы воды и древесины. Но едва он позволил своим людям, уставшим от жары, отдохнуть у какого-то источника, как все и началось. Как только расслабленные корсары сладко уснули в тени олив, пальмийцы моментально напали, желая отомстить за вчерашнее разграбление. Немногим корсарам удалось спастись; среди них оказался и Тургуд, но лишь благодаря другому пирату, который, застряв на какой-то скале, громко назвал себя именем реиса, чтобы напугать врагов. Впрочем, какой бы ужас ни наводило имя неистового капитана, похоже, этого не хватило, чтобы спасти хитрого пирата. Неудивительно, что голову лже-Тургуда днями напролет носили по улицам Пальми, а то, что скала, на которой наш корсар отдал душу Богу, до сих пор называется «Тургудовой» (Pietra del Drago, «камень Дракона»), вероятно, свидетельствует лишь о том, насколько селяне не могли смириться с реальностью[1435].

Еще одно событие относится к 1636 году. Грабя села в округе Палермо, корсары были поражены, внезапно увидев вооруженных горожан, устроивших религиозное шествие в Санта-Розалии. Все, кому удалось сбежать, взобрались на галеры, однако почти все те, кто допьяна напился в винных погребах, оказались в крепких путах[1436]. В августе 1605 года сицилийско-мальтийский флот из десяти галер, напав на Хаммамет (Магометта), что в 50 километрах от Туниса, вначале не обнаружил в здешнем порту ни души. 1400 солдат бросились грабить город, когда народ сбежал в горы, но внезапно явились 80-100 арабских всадников и нанесли налетчикам жестокое поражение. Собственно, всадники даже не собирались нападать на рыцарей, а прискакали просто понаблюдать, но заметив, что лагерь беззащитен, перешли в атаку. Тогда увлекшиеся грабежом христиане, в панике бросая и оружие, и добычу, попытаются убежать на галерах; едва же они выйдут в открытое море, оставшись без шлюпок, как им придется решать: пребывать ли и дальше в царстве Посейдона – или стать поживой для меча. Из них спасется лишь 200 человек[1437].

Впрочем, не надо принимать корсаров за бездарных грабителей, впадающих в панику при первых же трудностях. Происшедшее в 1645 году в Катандзаро – наглядный пример того, как пираты, попав в беду, действовали разумно и слаженно. Население Катандзаро, заблаговременно узнав об их нападении, сбежало в горы, как и за год до этого. По крайней мере жителям удалось остаться на свободе и спасти пусть и не дома, но ценные вещи. Только-только корсары занялись разграблением близлежащих сел Монтауро и Гаспарина, на помощь жертвам подоспел сам губернатор (preside) с четырьмя сотнями всадников. Впрочем, пираты оказались крепким орешком. Спускаясь вниз от разграбленного Сталетти, они заметили приближающихся конников и решили подождать их в засаде, которую устроили в оливковой роще. В этот момент галеры, прикрывавшие их, начали стрелять из пушек. И пока губернатор намеревался продолжить спуск, его опытный помощник сразу же понял, насколько опасно продвигаться под обстрелом и обратил внимание на то, что противник мог притаиться в роще. Губернатор приказал командиру отряда провести разведку, и христиане, увидев укрывшихся корсаров, оказались в непростой ситуации. Они не могли напасть на пиратов, опасаясь огня из орудий, – но и не напасть они тоже не могли. Тогда губернатор, решив, что гази захотят отправиться в Сквиллаче, направил солдат туда. Впрочем, если учесть приоритеты пиратов, то совершенно ясно, что они не продолжали бы разбоя, рискуя утратить то, что уже награбили. Неужели губернатор этого не предвидел? А может, наш рассказ намекает на иные мотивы отступления? Ответ неведом. Мы знаем лишь то, что корсарам удалось возвратиться на галеры с минимальными потерями. Из трех тысяч человек всего семеро не могло взойти на корабли, да и то лишь потому, что пытались затянуть туда захваченных вьючных животных[1438].

Часть 6