Так уж вышло.
Старательно разгладив шнур, я просунула его в ушко толстой иглы для работы с гобеленовой тканью. Между подкладкой и внешним слоем прошила узкие канальцы, в которые предстояло продернуть шнур. Наконец мне удалось немного приподнять концом иглы верхний слой из нежнейшего персикового сатина. Я пропихнула иголку в канал и начала протаскивать ее.
Это было так же сложно, как тащить качающийся зуб. Стараясь действовать осторожно, я натягивала материал на шнур, но с каждым титаническим усилием он продвигался лишь на пару миллиметров. Пальцы были уже стерты почти в кровь, запястья ныли от боли. Но я понимала, что таковы правила этой игры: без боли и почти нечеловеческих усилий у меня не получится то, чего я так жажду. Я закусила губу и продолжала тянуть. Сильнее! Еще сильнее!
Примерно через час такой работы мои пальцы начали кровоточить и пачкать ткань. Мне хотелось сдаться и заплакать. Но я должна была взять себя в руки и терпеть! Именно сдавшись и не сдержав слезы, я позволила тогда этим тварям сломать мой корсет. Я больше не могу быть такой слабачкой. Сильнее! Еще сильнее!
На миг я представила, что этот шпагат обвит вокруг шеи Розалинды Ордакл, и снова потянула изо всей силы. Сильнее! Еще сильнее!
И вдруг услышала крик.
Я вздрогнула и, открыв глаза, принялась озираться в своей холодной мрачной комнате. Это не мог быть крик Розалинды, но он не приснился мне! Он явно доносился откуда-то снизу.
Я бросила корсет на кровать, схватила свечу и выглянула в окно. Улицы были все так же пустынны, их медленно окутывал густой туман.
И снова крик! Это где-то в доме!
Дрожа все телом, я приоткрыла дверь своей комнаты и выглянула в наш маленький коридорчик. Из-под двери родительской комнаты пробивался свет. Я услышала голос папы. Он был очень взволнован. Мама не отвечала.
Сердце забилось еще сильней. Это же не…
Мама снова закричала.
Я в два прыжка очутилась в комнате родителей.
– Мама!!!
Папа стоял в ногах кровати спиной ко мне. Его ночная рубашка была вся мокрая внизу и прилипла к ногам. Со стороны могло показаться, что он описался. Он что-то говорил маме, но это были не извинения. В его голосе не было стыда, только страх.
– Что мне делать? Джемайма, скажи, что я должен делать?
Из-за спины отца я не могла разглядеть маму.
– Папа, ради бога, что случилось?!
Он обернулся, пламя свечи закачалось. Я увидела, что низ его ночной рубашки был в кровяных разводах.
– Началось? Мама рожает?
– Да… Ребенок…
Я рванулась было к маме, но на секунду инстинктивно отступила: резкий животный запах ударил мне в нос. Вся кровать была в этой желто-кровавой жиже.
– Скоро! – еле слышно прошептала мама. – Совсем скоро!
Папа начал торопливо натягивать штаны.
– Я сбегаю за… За… Как их там зовут?
– Не надо! Ночь на дворе!
– Ну они же знали, на что соглашались. Миссис Симмонс, да?
Мама натужно улыбнулась:
– Миссис Симмонс с дочерью в Дорсете. Она полагала, что у нас еще есть пара недель.
– А вторая? Такая полная женщина?
– Миссис Винтер.
– Где она живет? Ах да! Я вспомнил. На, Рут, возьми! – Отец протянул мне горящую свечу и втиснул в дрожащие руки.
Я не понимала, о чем они говорят. Папа начал искать чистую рубашку. А я в ужасе смотрела на маму. Она лежала в таком неприглядном виде, раскинувшись в этой жиже. Хорошо, что больше никто не видит ее сейчас. Каждый раз, когда она стонала, ее набухшие груди так и ходили ходуном под мокрой рубашкой.
– Будь хорошей девочкой и поухаживай за мамой! – велел отец. – Я скоро!
Он взъерошил свои и без того растрепанные волосы и выбежал из комнаты.
От волнения у меня сильно зашумело в ушах.
– Не бойся, Рут! – прохрипела мама. Но от этого мне стало еще страшнее. Она выглядела такой обессиленной. – Рут, мы справимся, я и ты. Мы ведь уже справились с этим однажды. Только с тобой было намного легче. Да, дольше, но зато схватки были реже, а сейчас… А-а-а-а!
Собрав волю в кулак, я заставила себя подойти к маме, встала около нее на колени и взяла ее руку в свою. Она вмиг сжала мои пальцы, словно тисками.
Я не могла найти слов утешения или ободрения для нее, просто держала за руку и смотрела на нее. А она так тяжело дышала. Она ничего не говорила. Просто шумно вдыхала и выдыхала, словно пыталась вытолкнуть из себя эту боль. Казалось, прошла целая вечность. Я устала держать свечу и бросила ее в камин. Она упала в кучку золы и еле тлела там.
К тому времени как папа наконец вернулся, моя рука почти посинела от того, что ее все время сильно сжимала мама. Но я вмиг забыла об этой боли, когда отец произнес:
– Она не может прийти.
– Что?!
Это вскрикнула я. У мамы уже не было никаких сил.
– У ее дочки корь. Она не может оставить ее. И прийти к нам тоже не может – эта болезнь очень опасна и для беременных, и для новорожденных.
– Но она же обещала! Она должна!
Мы с папой долго молча смотрели друг другу в глаза. Первый раз за всю жизнь мы смотрели друг на друга так долго. А он, оказывается, выглядит моложе, чем я думала. Молодой и очень напуганный.
– Все нормально, – сказал он, наконец, скидывая обувь. – Джемми, все нормально. Мы справимся сами! Мы же никого не звали, когда ты рожала Рут, правда?
Думаю, мама заметила его наигранно бодрый тон, точно такой, каким родители обычно разговаривали со мной. Но она ничего не ответила. Казалось, она вообще не воспринимает нас сейчас. Схватки теперь накатывали, как волны, одна за другой.
– Дай-ка я взгляну, – проговорил папа. – Посмотрим, насколько продвинулся малыш.
С этими словами он отогнул одеяло и поднял мамину ночную рубашку, мокрую и запачканную кровью. На мгновенье я увидела сплошное красное месиво между ее ног. А посередине выступало что-то гладкое.
Я попыталась высвободить руку, но мама сжимала ее мертвой хваткой.
– Это голова, – со странной улыбкой сказал папа, словно это ужасающее зрелище доставляло ему эстетическое наслаждение. – Малыш выходит правильно, слава Богу! – Он взглянул на меня и заметил, как я побледнела. Я была близка к обмороку. – Прости меня, Рут! Наверное, тебе, такой маленькой девочке, тяжело видеть все это. Но мне нужна будет твоя помощь.
– Папа, беги за доктором! – умоляла я. – Роды начались раньше – значит, что-то может быть не так!
– Я не могу. Если б я только мог!
– Папа, попроси его приехать в кредит! Я с рассветом пойду в ломбард и заложу все, что у меня есть! Пожалуйста, спаси маму!
– Я не могу, Рут! Старый добрый доктор Барбер видел на прошлой неделе, как я едва не подрался с продавцом вина из-за долгов. Он не поедет к нам. Он понимает, что я не заплачу ему.
– Папа, что я должна делать?
– Пойди вскипяти воды. И маме нужно глотнуть чего-то крепкого, найди хоть что-нибудь. Хоть каплю вина. Или… Вроде у меня еще оставалось немного виски.
– Я не могу отойти от мамы!
Папа взглянул на мою ладонь, уже заметно посиневшую от маминой хватки. Она уже не кричала, а лишь хрипло стонала, шевелила губами, лепеча что-то бессвязное.
– Я посижу пока с ней.
Папа с большим трудом разжал мамины пальцы, высвободив мою ладонь.
Я выскочила из комнаты, не оглядываясь. Ноги были как ватные. Я боялась, что упаду с лестницы. Добравшись до своей комнаты, я рухнула на кровать и еле успела нашарить под ней горшок. В него меня и стошнило.
После этого стало немного легче. Я быстро достала рубашку из грязного белья и надела ее, а поверх накинула теплый платок.
Когда я спустилась вниз, все вокруг показалось каким-то нереальным: и липкая темнота в комнате, и пустынная ночная улица за окном. Я сама казалась себе нереальной, торопясь к колонке среди ночи со звякающим ведром.
Я надавила на рычаг, и колонка сердито забулькала, словно ворча, что ее разбудили в этот неурочный час. С полным ведром я заспешила обратно, и каждый шаг гулко отзывался в темноте. Вода выплескивалась через край и выливалась мне на ноги. С большим трудом я дотащила ведро до кухни.
Найти дрова, разжечь огонь и вскипятить воду оказалось не такой уж легкой задачей. Ну и хорошо! Это хоть как-то отвлекало от мрачных мыслей. Я старалась не думать о том, что происходит там, наверху, прислушиваясь к потрескиванию дров в камине, а не к звукам, доносящимся из комнаты родителей. Вина в доме не было ни капли, но мне удалось найти виски. Его оставалось примерно четверть бутылки. Помешкав секунду, я не стала наливать виски в стакан, схватила бутылку и поспешила в родительскую комнату.
Когда я шла наверх, ноги подкашивались еще сильнее, и я вся дрожала не столько от холода, сколько от страха. Что я там увижу сейчас?
Это было еще хуже, чем я представляла себе: мама стояла на четвереньках прямо посередине комнаты и мычала, словно корова на рынке. Спутанные волосы закрывали ее лицо, а сзади было просто бесформенное кровавое месиво.
Папа сразу выхватил бутылку виски из моих рук. Он сделал большой глоток и только потом поднес бутылку к губам мамы. Она попробовала отпить немного, но тут же закашлялась. Я поставила таз с горячей водой на пол.
– Ну что ты стоишь как вкопанная?! – закричал папа. – Неси чистое белье, перестели постель! И дай какую-нибудь тряпку помыть маму!
Мама снова взвыла от боли.
Он гладил ее по спине, напряженно вглядываясь в то, что было у ее между широко расставленных ног. Его лицо сморщилось, как печеное яблоко.
– Рут, как долго тебя не было?
– Не знаю… Может, час?
– Кажется, даже дольше… А ребенок так и не продвинулся.
Я позволила себе поплакать, меняя постель. Ни мама, ни папа не обратили на это никакого внимания. Мне казалось, что от этого станет легче. Но слезы принесли не облегчение, а лишь еще большую усталость и головную боль. Возможно, именно в этот момент я поняла истинный смысл фразы «слезами горю не поможешь».
Потихоньку занималась заря, хотя светлее не становилось. Просто иссиня-черное ночное небо постепенно серело. В комнате все казалось каким-то выцветшим и потертым.