Теплица полна посетителей: здесь можно встретить и парочки с бдительными компаньонками, и шумные компании из нескольких человек. К счастью, я не заметила никого из знакомых, и мое с Дэвидом появление не вызвало ни у кого интереса. Эта теплица – наш маленький мирок, наше тайное место. Мы сворачиваем направо. Широкие листья какого-то экзотического растения скользят по нашим плечам. Пару раз я различаю недовольное ворчание у себя за спиной. Скорее всего, это Тильда, лицо которой задевают отпущенные мною ветки.
– Как у тебя дела? – ласково сжимает мою руку Дэвид. – Мы не виделись, кажется, целую вечность!
– Да, целую вечность, и я рада, что она наконец закончилась.
Дэвид хмурится:
– Что случилось?
– Ничего серьезного… Так, мелкие неурядицы. Я редко бываю в тюрьме в последнее время. И в своих исследованиях в области френологии совсем не продвинулась.
– Да? Странно… Я думал, эта девочка, Рут, будет занимать твои мысли по крайней мере пару месяцев…
Пару месяцев?! Да мне не хватит и нескольких лет, чтобы понять ее душу! Когда я думаю о ней, понимаю, что распутать все хитросплетения в ее сознании так же сложно, как разобрать на волокна ту толстую пеньковую веревку, что она теребила в руках в мой первый визит к ней.
– Она, безусловно, интересует меня, Дэвид. Но я не ожидала, что эта девочка будет настолько… не в себе.
Легкая улыбка трогает губы Дэвида.
– Не ожидала? Дотти, сделать то, что совершила она, мог только сумасшедший человек.
– Я не учла этого. Возможно, ты и прав. Но я уже изучала форму черепов женщин-убийц. Миссис Смит, миссис Рэн… Прочитав твои бумаги, я надеялась, что получу возможность изучить форму черепа человека очень… порочного. Человека на ранней стадии развития порока.
– Ну… я скорее рад, что эта девочка все же не оказалась такой.
– А я вот не рада совсем! Представляешь, как было бы здорово, если бы нам удалось создать некую классификацию особенностей строения черепа человека, явно свидетельствующих о его предрасположенности к тем или иным преступлениям. Ведь эти особенности можно было бы выявлять в раннем возрасте! Сколько горя удалось бы предотвратить! И насколько облегчить работу полиции!
Он некоторое время молчит, обдумывая мои слова, и в наступившей тишине до меня долетают звуки падающих капель.
– Ты же знаешь, Дотти, я не приверженец натурфилософии. Мне не нравится идея о том, что особенности характера человека предопределены формой его черепа. Ведь это означает отсутствие свободы выбора. – Дэвид прокашливается. – Скажи, а какая же она, по-твоему, эта Рут Баттэрхэм? Она что, действительно сумасшедшая?
Сумасшедшая? Нет, не совсем…
– Знаешь, она скорее просто безнадежно невежественна, – медленно говорю я. – Представляешь, уверяет меня, что убила свою сестру, наслав на нее «удушающего ангела»!
Дэвид вздрагивает:
– Это что, дифтерия, что ли?
– Да-да! Весьма распространенная детская болезнь. К сожалению, она очень опасна. Резкий отек глотки – и младенец задыхается. Так вот, представь себе: когда сестренке стало совсем плохо, они позвали соседку, и та сказала, что всему виной «удушающий ангел». Ты же знаешь, что в народе эту болезнь называют именно так. Ну а эта дурочка всерьез полагает, что она – и она действительно верит в это! – призвала этого ангела к своей сестре, чтобы тот убил ее!
Я вижу, что Дэвиду стоит огромных усилий не рассмеяться.
– О господи! И как же она его призвала? Неким магическим заклинанием?
– Нет! При помощи иглы и нитки! Она вышила ангелочка на одеяльце малышки!
Дэвид больше не может сдерживаться, и на его лице появляется снисходительная улыбка:
– О боже! Похоже, ее придется перевести в психиатрическую лечебницу.
– Если меня не увезут туда раньше, Дэвид! На этой неделе я чуть не лишилась рассудка, заказывая все эти цветочки и салфеточки в тон. Папа задумал прием в честь моего дня рождения…
По поджатым губам Дэвида я вижу, что он обиделся.
– О, милый, не надо так! Ты же понимаешь, мне это не в радость, ну ни капельки – ведь там не будет тебя!
– Ну, ты вряд ли была бы рада видеть меня у себя в гостиной… Среди всех этих расфранченных представителей высшего общества… Я выглядел бы нелепо, – тихо говорит он.
– Нелепо? Да нет же, наоборот! Скорее они выглядели бы нелепо рядом с тобой, с этими их глупыми бабочками и шелковыми платочками. Если бы ты появился там, то этим бы показал, что все их наряды – мишура, пустая трата времени и денег. Ты же знаешь, я ненавижу светские приемы и всегда ищу повод отвертеться от их посещения. Но тут…
С наигранно виноватым видом я склоняю голову набок. Конечно, ему не может нравиться эта картина: я в шикарном платье, окруженная не менее шикарно одетыми молодыми джентльменами, эдакими марионетками, которых за ниточки будет дергать в этот вечер мой отец. Да меня и саму она не очень-то прельщала, и меньше всего – этот хваленый сэр Томас Бигглсуэйд. Мне почему-то кажется, что в этот раз будет очень трудно отвадить очередного жениха, которого хочет навязать мне отец.
– И все же, Дотти, разве тебе не хочется просто повеселиться?
– Если честно, я, может, и повеселилась бы немного, но перспектива присутствия там одной дамы не оставляет и шанса на радость и веселье. Меня трясет от одного ее имени! А я вынуждена была пригласить ее по настоянию отца…
– Миссис Пирс? – спрашивает Дэвид с сочувствием в голосе… Если бы не присутствие Тильды, он бы в знак поддержки обнял меня.
– Я ничего не могла поделать. Папа не оставил мне выбора.
– Ох, моя бедная Дотти!
Дэвид приостанавливается и поглаживает рукой огромный лист пальмы.
– А почему бы тебе не…
Я тоже останавливаюсь рядом с Дэвидом и смотрю ему прямо в глаза.
– Почему бы тебе не начать свою жизнь? – продолжает он. – Ты была хозяйкой в этом доме столько лет, тебе будет трудно уживаться с другой женщиной. Даже если твой отец остановил бы выбор на самой достойной.
– Да, Дэвид, похоже, ты прав…
– Ну и пусть! Пусть он женится на ком хочет! Удачи ему! А когда они хватятся тебя, мы будем уже далеко, в нашем маленьком уютном домике. И бог с ними, с деньгами. Мы не пропадем!
Наивная, чистая душа! Как бы я хотела быть хоть немного такой, как он! Я не сомневаюсь, что он смог бы это сделать: все забыть и простить, начать с чистого листа. Но одна мысль о том, что в нашем с отцом доме, в котором долгое время хозяйкой была моя милая мамочка, воцарится эта жуткая особа… Одна мысль об этом рождает во мне столько черных и нехристианских чувств, что они смогли бы отравить нашу жизнь, где бы мы ни были.
– Если честно, мой дорогой, я думаю, что он добивается именно этого: чтобы я вышла замуж и покинула наш дом, и тогда его любовница наконец сможет занять мое место.
Между пальмами мелькает Тильда, и от меня не ускользает ее очередной колкий взгляд.
– А если у них будут дети, то я не смогу получить дом в наследство.
– И что? Как это может повлиять на нашу жизнь?
– Не сильно, я думаю. Но моя мама там, на небесах, вряд ли будет рада такому повороту событий…
В густой листве медленно поднимается облачко пара. Воображение тут же подсказывает, что это дух моей мамы, мятущийся, не знающий покоя и никогда не покидающий меня.
– Это прежде всего ее дом, понимаешь? Папино состояние – это в основном ее деньги. И ты только представь, что все это достанется ужасной миссис Пирс и ее детям!
– Твоей маме больше всего хотелось бы только одного: чтобы ты была счастлива, Дотти!
Я смотрю на его честное молодое лицо, на котором из-за жары выступили мелкие капельки пота. Да, в этих вопросах он никогда не сможет понять меня до конца. У него череп такой правильной формы, без единого изъяна… Достойнейший человек. А у меня же на черепе…
– Я думаю, твоя мама спросила бы тебя то же, что и я вот уже столько раз спрашивал: чего ты медлишь? Чего именно ждешь?
Я пытаюсь подобрать нужные слова для ответа, но не могу. Если честно, я жду какого-то чуда. Жду, что найдется способ выйти замуж за того, кого я люблю, не услышав при этом, как за моей спиной навсегда захлопнутся двери родного дома. Я хочу стать женой Дэвида, не перестав быть дочерью моей матери. Ну не может мир быть таким жестоким, чтобы ставить меня перед выбором: или любовь, или то, что принадлежит мне по праву.
– Ты прав, время идет… – медленно говорю я. – Мне стоит назначить дату…
В это мгновение перед нами появляется Тильда. Щеки ее горят, но явно не от смущения. Она вся красная, как помидор.
– Прошу прощения, мисс, но нам лучше поспешить домой.
12. Рут
Наш дом стал похож на усыпальницу: плотные занавески задернуты, ни один лучик света не проникает в комнаты; все часы остановлены и показывают время последнего хриплого вздоха Наоми. Плакать я больше не могу. Нет ни сил, ни слез. Порой мне кажется, что сердце мое вообще перестало биться.
Ночью меня продолжают мучить кошмары. В них уже не потоки крови, сопровождавшие момент рождения Наоми, а ее мучительная агония. Я вижу ее маленькое личико, белое, как мел. Иногда оно как две капли воды похоже на мое. А иногда я вижу свою руку, плотно сжимающую ее шею. В такие моменты я плачу во сне и молю, чтобы кто-то остановил меня. Но никто не подходит ко мне, чтобы успокоить и приласкать, сказав, что это всего лишь дурной сон. Убитые горем, родители не отходят от тельца бедной Наоми. Они оставили меня одну с пустой колыбелькой в комнате. Меня крепко обнимал только мой корсет. Казалось, он врос в мое тело.
У нас не было отложенных денег, даже «на черный день». Мы очень боялись, что Наоми придется просто положить в общую могилу. Но добрая миссис Симмонс организовала сбор пожертвований на похороны малышки, и этих денег хватило на то, чтобы мы смогли похоронить ее на кладбище при церкви.
– Господи, мне так стыдно, – повторял без конца отец. – Я даже не могу похоронить мою маленькую дочку…