И вдруг в голове молнией вспыхнула мысль, которая заставила меня разжать руки и выронить деревянную колотушку. Мама! Я ведь и ее зашивала! Я соединяла края ее рассеченной кровоточащей плоти, но при этом думала вовсе не о прочности стежков. Что я повторяла себе?
Не видеть! Ослепни!
И теперь мама почти ничего не видит.
Вода уже вовсю кипела.
Я стояла как вкопанная и тупо смотрела на пустые полки кухонного шкафа. По мере того, как приходило осознание содеянного, меня охватывал почти животный ужас.
Нет, это все не может быть простым совпадением. И смерть Наоми тоже моих рук дело. Каким-то образом в мои серебряные стежки прокралась часть меня. Самая злобная и черная часть моей души.
По всей кухне уже клубился пар. Я лишь слегка отерла лоб. В животе урчало, но не от голода, а от страха. Что еще я шила или чинила? Да кучу всего! Сотни вещей – и каждая, получается, отравлена мною, моими черными мыслями. Я даже не могла вспомнить, какие именно это были вещи. Их было так много, что я просто не запоминала, работала машинально, торопясь все закончить в срок.
Разве что… Я отчетливо вспомнила, как шила чепчик для Наоми. Шила его долго, в перерывах между ужасными кровавыми видениями. Я помню, как дурно мне было, когда накатывали эти волны крови, грозившие, как мне казалось, затопить весь дом. Жуткие видения, бороться с которыми помогала только мысль о пистолете папы.
Пистолет!
Я бросилась к двери и резко открыла ее, едва не сорвав с петель. Со всех ног кинулась к лестнице, подгоняемая клубами пара, вырывавшимися из кухни. Мама застыла в изумлении:
– Рут, господи, что случи…
В этот момент раздался выстрел. Он гулко отозвался по всему дому, и мне показалось, что он прошел через самое мое сердце.
– Папа!
Я взбежала по лестнице. Во мне еще теплилась надежда, хотя в глубине души я понимала, что безнадежно опоздала. Из-под двери мастерской струился дым, наполняя рот горечью. Порох…
Господи, мне пришлось повидать уже столько ужасного. Лучше было уйти. Но я упрямо шагнула через порог и упала на колени перед последним шедевром папы.
Он пустил себе пулю не в висок, как я думала. Он вставил дуло пистолета в рот. Голова его упала на грудь, а вокруг разлетелись куски того, что еще пару минут назад было его черепом. И перепачканные кровью клочки волос, так похожих на мои…
Кровь стекала по стене, по мольберту, по портрету мамы, который он написал очень давно, когда они только познакомились. Кровь вперемешку с кусками папиной кожи стекала прямо на стопку вещей от миссис Метьярд.
И посреди всего этого кровавого месива невинной белизной сверкал какой-то лоскуток. Малюсенький чепчик Наоми, выпавший из отцовского кармана, сшитый простой белой ниткой.
Моей рукой.
13. Доротея
Сейчас, с высоты своих лет, я понимаю, что в юности человек часто бывает подвержен фантазиям. Я прекрасно помню, какие страхи и причудливые мысли роились в моей голове в шестнадцать лет. Но тем не менее рассказы Рут Баттэрхэм кажутся мне уж чересчур фантастическими.
Я уже посещала таких заключенных, которые с пеной у рта доказывали, что видели демонов, привидения и каких-то существ с других планет, пока их не увозили в дом для душевнобольных. Но Рут совсем не похожа на них, ее рассказы вполне связные, иногда даже глубокомысленные. Если бы ей посчастливилось окончить школу, она была бы очень интересным собеседником. Но эта ее маниакальная идея насчет шитья…
Можно предположить, что она тронулась умом из-за всех перенесенных в детстве тягот. Горе – ядовитое чувство, оно похоже на кислоту: выжигает в человеке все самое лучшее. Обездоленные всегда ищут виноватого в их незавидном положении, и если не находят того самого «козла отпущения», то обращают весь свой гнев на себя самих. Вот почему Рут, на которую несчастья сваливались одно за другим, изо всех сил пытается объяснить их вторжением в ее жизнь неких потусторонних сил, черной магии. По крайней мере, на данный момент у меня сложилось именно такое впечатление.
Сегодня я решила отдохнуть от этих бесконечных хлопот по организации приема в честь дня рождения и съездить в город, чтобы навести справки о родителях Рут.
Я подумала, что это поможет лучше ее понять, а заодно проверить, насколько искренней она была со мной. Я не надеялась узнать много нового о ее сестре, Наоми Баттэрхэм, кроме сухих фактов о ее жизни и смерти. Может, если разузнать об отце – Джеймсе Баттэрхэме, – выяснится что-нибудь интересное.
И мои ожидания оправдались.
Оказывается, Джеймс Баттэрхэм был внебрачным сыном какого-то аристократа.
Я сопоставила найденные мною факты – и мозаика сложилась! В газетах далеко не всегда пишут все прямым текстом, да и в архивах не часто можно найти неоспоримые доказательства того или иного факта. Так что пришлось довольствоваться намеками и сплетнями в пересказе различных журналистов. Так вот: при помощи одного архивариуса – маленького, коренастого, но очень дотошного – мне удалось разузнать следующее: несколько месяцев весь город судачил о некоем лорде М., который неожиданно уволил восьмидесятилетнего привратника, который служил его семье верой и правдой в течение шестидесяти лет, и поставил на его место молодого парня из конюшни. Этот молодой конюх, или кто он там был, тут же въехал в сторожку, причем вместе со своей «овдовевшей сестрой». При этом никто не мог вспомнить ее покойного супруга, хотя росший день ото дня животик этой особы неоспоримо указывал на то, что упокоиться этот ее супруг должен был совсем недавно. И самым странным во всей этой истории было то, что, когда она наконец родила, сыночек вышел как две капли воды похожим на лорда М.!
Скандал! Общество гудело, как рой диких пчел! При этом еще была жива леди М., у которой, естественно, имелись вполне законные дети от лорда М.! Как же тяжело было ей жить, бедняжке, бок о бок с любовницей своего супруга! Каждый день у нее перед глазами мелькало доказательство его измены! Однако лорд так и не признал этого мальчика официально, что дало тому весьма ограниченные возможности в плане образования. И не могло быть и речи о том, чтобы этот ребенок проживал вместе с законными наследниками лорда.
И так бы и сгинул он, и пропал бы, если бы не решил стать художником-портретистом. Высшее общество любопытно, и он стал получать заказы, просто потому что многим хотелось на него посмотреть. К тому же у него действительно был определенный талант. Возможно, он стал бы впоследствии знаменитым, если бы на его пути не повстречалась одна богатая наследница – мисс Джемайма Трассел.
Тайное бегство влюбленных, принадлежавших к разным слоям общества, долго обсуждали по всей округе. Конечно, то, что данное событие убило лорда М., было сильным преувеличением, но факт остается фактом: он действительно умер вскоре после этого. Что же до мисс Трассел, то оказалось, что она своим бегством разорвала помолвку с более чем состоятельным молодым человеком, выбранным ей в мужья родителями. Поэтому они навсегда закрыли перед ней дверь дома и лишили наследства.
Я очень надеялась найти подтверждение тому, что у этой пары была долгая и счастливая жизнь. Сплетни – ни в коем случае не приговор в мире богемы, даже, скорее, наоборот. Я думала, что богатые родственники должны были со временем оттаять, потрясенные стойкостью и силой чувств этой пары. Но увы… Лорд М., мистер Трассел и обманутый нареченный Джемаймы были, мягко выражаясь, очень зависимы от мнения общества. Баттэрхэмы обнищали, и очень быстро.
Вот тебе и всепобеждающая любовь… История Баттэрхэмов – это урок, который сама судьба преподала мне. Следует хорошенько усвоить его, если я действительно собираюсь бежать с моим Дэвидом. Нам нужно серьезно подготовиться к жизни вдвоем, без наследства и покровителей.
Я смогла найти еще только одно упоминание в газетах о Баттэрхэмах: короткий некролог Джеймса Баттэрхэма, вернее, сухое заключение коронера о самоубийстве художника в возрасте тридцати шести лет. И, в принципе, то, что мужчина, задолжавший крупную сумму и серьезно повздоривший с женой в день похорон младшей дочери, решил свести счеты с жизнью, выглядит довольно правдоподобно. Поймите меня правильно: я его вовсе не оправдываю. Это большой грех и очень подло по отношению к родственникам, но… разве не было у него повода для подобных мыслей?
Согласно вердикту присяжных на момент самоубийства Джеймс Баттэрхэм находился в здравом уме. Это означало, что все его имущество подлежало конфискации. При других обстоятельствах это стало бы трагедией для его жены и ребенка, но в данном случае вся стоимость этого имущества пошла в уплату его долгов.
Положение дел жены и ребенка покойного было настолько бедственным, что даже тот художник, что пытался взыскать с Джеймса Баттэрхэма крупную сумму за плагиат, сразу же отозвал свой иск. В итоге все описали и забрали судебные приставы.
Прихожане собрали денег на то, чтобы спасти тельце безвинной Наоми от позорного захоронения в общей могиле. Но для Джеймса Баттэрхэма такого сбора организовать было нельзя. Самоубийство – тяжкий грех. По обычаю, останки Джеймса Баттэрхэма были под покровом ночи брошены в общую могилу без креста, вырытую давным-давно с северной («дьявольской») стороны церкви. Его не отпевали, и никаких надгробных речей тоже не было.
Я вернулась домой, в свою комнату, где Уилки встретил меня радостным щебетом. Мне удалось отмыть пальцы от въевшейся в них типографской краски, но то, что я разузнала, теперь никак не идет у меня из головы. Я начинаю верить, что дети расплачиваются за грехи своих родителей. Лорд М. умер, не вынеся сплетен о себе, Джеймс Баттэрхэм сошел с ума и свел счеты с жизнью, ставшей для него невыносимой, а теперь вот несчастная Рут…
Я зачесываю волосы назад, скрепляю их шпильками и пытаюсь сосредоточиться. Нужно мыслить более рационально. Вынуждена признать: рассказ Рут так взбудоражил меня – гораздо больше, чем я ожидала, – что оценивать все трезво сейчас довольно трудно. И тем не менее я прихожу к одному очень важному выводу: то, что я узнала, само по себе очень печально, но эти факты доказывают, что Рут не лжет и не бредит. Она просто пытается хоть как-то справиться с тем непомерным горем, что обрушилось на нее.