Само собой разумеется, Кейт зорко следила за всеми нами. Она работала за отдельным столом: размечала мелом ткань и кроила. Для этого у нее были большие портновские ножницы, привязанные к столу длинной веревкой.
За все это время никто не проронил ни слова. Я слышала только дыхание девушек. Вдох-выдох, вдох-выдох… Казалось, что все они дышали синхронно, а Кейт в такт орудовала ножницами. Невольно я стала делать стежки в том же ритме.
Иногда я позволяла себе поднять голову и оглядеться. Я бросала взгляд то на обстановку вокруг, то на лица девушек. Совершенно незнакомые, как и те, для кого я шила все эти вещи. Я не знала о них ровным счетом ничего: ни имен, ни подробностей их жизни. Неужели мне теперь годами придется сидеть на этом чердаке и шить? Даже если со временем мои стежки станут идеальными, я никогда не смогу найти себе жениха… Или хотя бы настоящую подругу…
Я начала ерзать на табурете. Корсет довольно ощутимо кололся. Только он понимает меня, только он по-настоящему меня знает.
Так прошло часа три – и вдруг раздался какой-то скрипучий жестяной звук. Я даже подпрыгнула на табурете от неожиданности, не сразу осознав, что это человеческий голос.
– Мисс Метьярд! – произнес он. – Не соблаговолите ли вы спуститься в торговый зал?
Отбросив ножницы, Кейт прошла в противоположный угол комнаты и склонилась над тем, что я поначалу приняла за газовую трубу.
– Покорнейше прошу вас дать мне пару минут. Я уже спускаюсь! – прощебетала она куда-то вниз.
Я застыла от удивления: насколько же сейчас ее милый голосок отличался от того, которым она грубо одергивала нас!
Но кому принадлежал тот сладкий голос на другом конце этой трубы? Неужели миссис Метьярд? Видимо, труба идет прямо в торговый зал, и покупатели могут слышать разговор.
Кейт сняла фартук и стряхнула ниточки со своего лазурного платья. Глядя на нее, все перестали шить. Она посмотрела на Мим, плотно сжав губы.
– Чай! – приказала она.
Девушки шумно отодвинули табуреты и встали. Первой из комнаты вышла Кейт. За ней проследовала Мим. По лестнице мы спускались в другом порядке.
Я все равно плелась последней.
Когда мы спустились, Кейт направилась прямиком в торговый зал, а нас Мим повела на кухню. Дом Метьярдов напоминал кроличью нору: настоящий запутанный лабиринт со множеством извилистых ходов. Никогда не знаешь, что ждет за очередным поворотом. Или просто я еще не успела ко всему здесь привыкнуть?
На кухонной плите посвистывал и пускал клубы пара большой медный чайник. Стены были такими же сырыми, как в подвале, где мы спали, здесь явно развешивали белье на просушку. Посередине располагался длинный, изрезанный кухонными ножами стол со скамейками с двух сторон. На одну из скамеек сразу плюхнулись близняшки. Девушка постарше устроилась напротив них.
Я остановилась в замешательстве. Мне хотелось сесть рядом с Мим, но она хлопотала у плиты. Похоже, она была не только портнихой, но еще и прислугой. Вздохнув, я обошла стол и села рядом с девушкой постарше. Она немного отодвинулась. Из вежливости или от нежелания сидеть со мной бок о бок? Обе близняшки смотрели на меня с одинаково презрительным выражением. Здесь, как раньше в школе, никто не радовался моему появлению.
Несмотря на то что веснушчатая девушка была старше всех и, похоже, занимала среди остальных привилегированное положение, Мим сначала подала еду той из близняшек, что была выше ростом. Потом ее сестре. Затем веснушчатой и, наконец, мне. Сама она села за стол последней. Такой порядок сложился среди них, похоже, довольно давно.
В общем, все правильно: двое всегда сильнее одного. Близняшки держались надменно и гордо. Красавицами они не были, но манерами напоминали моих чванливых одноклассниц. Наверное, здорово, когда рядом с тобой всегда есть верная подруга – сестра, которая точно никогда не предаст тебя. Я вспомнила Наоми и ее нежную щечку на своей груди.
Корсет опять больно впился мне в ребра.
Опустив глаза, я стала рассматривать то, что предлагалось тут в качестве завтрака. Странная жидкость, которую Кейт назвала чаем, выглядела хуже того, что мы с мамой могли себе позволить: заварки почти не было, и сверху плавала какая-то пленка. К этому «чаю» полагался кусок хлеба. Без масла.
– Спасибо, Мим! – сказала я.
Близняшки захихикали.
– Вообще-то мы не разговариваем за едой! – сообщила мне веснушчатая. В ее голосе не слышалось ни злости, ни тепла. Он был таким же, как и ее лицо: не выражал абсолютно ничего.
– Почему?
Она слегка закусила нижнюю губу.
– Не знаю, но так повелось еще со времен сиротского приюта.
– Да? Так вы все оттуда?
– Да. – Она кивнула и принялась жевать хлеб, давая понять, что больше разговаривать не намерена.
Я тоже взялась за хлеб. Мама упоминала пару раз, что у миссис Метьярд свой большой магазин в Лондоне. Я думала, что она нанимает в подмастерья девушек, которые тоже живут в Лондоне, а не берет в помощницы девочек из приюта. Но миссис Метьярд намеренно искала именно таких работниц. Тогда я еще не знала, насколько ужасны были ее мотивы.
– А как вас всех зовут?
Та близняшка, что повыше ростом, раздраженно застонала и закатила глаза, словно я попросила ее прочитать наизусть «Ромео и Джульетту».
– Айви! – выдавила она, указывая на себя. Затем перевела взгляд на свою сестру: – Дейзи! А это Нелл! – кивнула близняшка в сторону веснушчатой. – А теперь заткнись!
– Ну она же только первый день здесь! – прошептала Нелл. – Не надо с ней так!
Айви презрительно хмыкнула.
– Ты, наверное, очень скучаешь по маме… – прошептала Мим.
Я еле сдержалась, чтобы не разреветься.
– Да… А ты… А ты помнишь свою маму?
Улыбка сразу смягчила выражение ее лица, подобно тому, как грубый лен становится мягким и податливым под горячим утюгом.
– Нет. Но у меня есть кое-что от нее. Иногда мамочки, бросая ребенка в Оакгейтском приюте для подкидышей, оставляют какую-нибудь свою вещицу, на случай если когда-нибудь вернутся за ним. Моя мама оставила мне вот эту костяную рыбку.
– Иногда?! Вот чушь собачья! – прыснула со смеху Айви. Она подслушивала и даже не стеснялась этого! – В нашем приюте так не делают уже очень давно. Уже лет тридцать как они просто дают справку. Об этом все знают!
– Так что твоя мама была просто тупая, – жуя, вставила Дейзи. – И к тому же шлюха и картежница.
Мим в ярости швырнула свою тарелку на стол, так что та треснула.
– По крайней мере, ей было не все равно. И она оставила мне хоть что-то. – Ее руки и губы тряслись.
– Скорее всего, случайно, – ухмыльнулась Дейзи. – Поди, хотела сыграть на тебя в карты.
Айви злобно процедила:
– Теперь тебе точно не сносить головы, Чернушка! Смотри, ты тарелку разбила! Ужас какой! Что скажет миссис Метьярд? Надеюсь, никто не проговорится…
– Закрой свою вонючую пасть! – прошипела Мим.
Ее реакция заставила меня содрогнуться. Похоже, она не покорилась своей судьбе. В ней кипела такая же черная ярость, как и во мне. Именно это и свяжет нас.
17. Доротея
Время не остановить, и этот день наконец настал. Мне исполнилось двадцать пять. Моя мама прожила всего на два года больше. Волны меланхолии накрывают с головой, когда я думаю об этом.
Несмотря на пророчества отца о том, что я распугаю всех своей эксцентричностью, от поздравлений не было отбоя. Правда, может, все дело в моем богатом наследстве? Весь день дверной колокольчик просто не умолкал, а служанки сновали туда-сюда, принося все новые и новые подарки. Уилки вся эта суета совсем не радовала. Хотя он был тоже впечатлен тем огромным букетом, который доставили ранним утром и который я велела Тильде поставить в большой напольной вазе рядом с его клеткой. Уилки, устроившись на прутьях клетки, принялся разглядывать цветы.
– Записки при нем не было, – произнесла Тильда, показывая всем своим видом, что она догадывается, от кого эти цветы.
– Да? Очень странно!
Я хорошо знаю язык цветов. Колокольчики, кивающие своими огромными темно-синими венчиками на тонюсеньких стебельках, обозначают «навсегда»; желтая акация – «тайный поклонник»; розовые камелии – «скучаю по тебе». О да, я догадываюсь, от кого этот милый букет.
Интересно, а как мог бы сложиться этот день, если бы я уже была женой Дэвида? Взял бы он отпуск? И смогли бы мы позволить себе хоть как-то отметить мой день рождения? Мне кажется, я предпочла бы провести его в компании сослуживцев Дэвида и их жен, чем в обществе всех этих расфранченных особ, приглашенных на бал, что дает в честь меня отец.
Дэвид – моя возможность встать на путь истинный. Ведь именно он свел меня с этой девочкой – Рут, за спасение души которой я сейчас бьюсь. Это ведь благодаря Дэвиду… Странно, почему я подумала об этом только сейчас?
Надеюсь, букет обошелся Дэвиду не очень дорого. Я сама была предельно экономна: папа выписал чек на внушительную сумму, чтобы я потратила ее на новое платье. Но я израсходовала лишь малую часть. Основная часть пошла в копилку, на мою будущую супружескую жизнь с Дэвидом. Но портниха постаралась на славу. Платье шелковое, бледно-желтое, с клиновидным корсажем и складчатыми воланами на юбке. На рукавах рюши, что в пять ярусов ниспадают с моих красивых плеч. На груди будет брошь в виде большого цветка в тон тем маленьким, что Тильда закрепит в моих волосах. В общем, мне вполне нравится, как я выгляжу. Думаю, не опозорюсь, хотя гости наверняка ожидают от девушки моего статуса и финансового положения чего-то более роскошного.
Я давно поймала себя на мысли, что теперь каждый раз при выборе одежды не могу не думать о Рут Баттэрхэм. Становится не по себе, когда я представляю нескольких молодых портних, что в весьма стесненных условиях корпят над моим новым бальным платьем. Естественно, я не воспринимаю всерьез рассказы Рут о том, что она пропитывала ненавистью нить, которой шила. Но у меня в голове все равно вертится вопрос: вот эти девушки, что шили мое платье, они презирают меня? Неужели они тоже сидели часами, мастеря мой наряд, и проклинали меня, – то есть ту женщину, для которой они работали? Возможно, в дальнейшем стоит делать пожертвования и на улучшение положения швей. Вот тут отец