не будет против – мода уж точно женское дело!
Он сегодня очень взволнован. Ему, конечно, нравится, как гости ходят по дому и любуются каждой комнатой, но я ловлю на себе такие его взгляды, какими придирчивый торговец фруктами осматривает свою витрину: ему надо продать весь товар до того, как тот начнет портиться. Переспелые фрукты уже никому не нужны. Как дочь, составившая выгодную партию, я буду по-прежнему гарантом его прочного положения в высшем обществе. Но если не выйду замуж в ближайшее время, пойдут толки и сплетни. И я стану для него настоящей обузой, чего папа хочет меньше всего.
Это очень расстраивает. Я не думаю, что он делает это нарочно, но критики в мой адрес становится все больше. Ему не нравится уже почти все, что я делаю. Он хочет, чтобы я была, словно бабочка в коллекции насекомых: с аккуратно расправленными крылышками, пришпиленная булавкой к своему месту… Только такая бабочка никогда уже не полетит!
Я не могу беспрекословно слушаться его, как должна была бы примерная дочь. Папа не придает значения моей благотворительности, отвергает мою веру. Хотя я не считаю его плохим человеком. В глубине своей души он хороший. Просто поступает плохо гораздо чаще, чем я способна терпеть.
Каждый день я смотрю на голову отца в надежде, что строение его черепа начнет изменяться. Что увеличится зона, отвечающая за чадолюбие, и уменьшатся зоны повышенной возбудимости, воинственности и разрушительных порывов. Я молюсь каждый день о том, чтобы папа преобразился.
Но в этом году перемен не произошло.
Гости наконец разошлись. Теперь я могу подробно описать, как все прошло. В целом вечер вполне удался. И жаловаться мне грех. Меня долго одевали и причесывали. За несколько недель Тильда насобирала достаточно волос с моих расчесок, чтобы сделать из них накладные локоны. Она постаралась на славу: косы были уложены аккуратными ракушками за ушами, с прикрепленного на затылке шиньона падали крупные локоны. Когда она закрепила в моих волосах живые желтые цветочки, прическа стала выглядеть очень мило, но не помпезно.
Гости болтали без умолку весь вечер. Мне бы хоть немного подобного красноречия!
Как только я начала спускаться по парадной лестнице, услышала звонкий смех из залы. Я вздрогнула от удивления. Миссис Пирс? Уже здесь?
Они с папой решили перед началом бала выпить по бокалу пунша. Миссис Пирс стояла справа от камина, он – слева. Прекрасная картина, если бы только это была другая пара.
Тонко очерченные брови взлетели едва ли не до небес, как только она увидела меня. На лице тут же появилась эта отвратительная фальшивая улыбка. Поставив бокал с пуншем на каминную полку, она пошла ко мне с распростертыми объятиями.
– Мисс Трулав, дорогая моя! Тысяча поздравлений, милочка!
Мне пришлось вытерпеть ее объятия и поцелуи в щеку. Она так сильно пахла жасмином, что я едва не чихнула. Фу, словно откусила кусок туалетного мыла!
– Ну-ка, дайте-ка посмотреть на вас! Какая взрослая! И хорошеете день ото дня! Ну просто вылитый отец!
Я судорожно пыталась выдавить из себя хоть какой-то комплимент в ответ – но ничего подобающего мне, честно говоря, в голову не пришло. Когда миссис Пирс года два назад объявилась в Оакгейте, она все еще носила траур по своему безвременно ушедшему мужу. Ее одежда была только приглушенных тонов, как и велит обычай. Но как только этот период закончился, она стала явно наверстывать, одеваясь так ярко и пестро, что от долгого созерцания ее нарядов у меня начинала болеть голова. Я полагаю, что супруга ее в свое время просто хватил удар от того, что он был вынужден постоянно созерцать эти кричащие тона.
– О, вы так добры! – выпалила я дежурную фразу. – И ваше платье, миссис Пирс, оно такое… такое ярко-оранжевое! Умоляю, скажите мне, как лучше назвать этот оттенок?
– Тыква! – прощебетала она, с наслаждением поглаживая складки на своей юбке. – Я собираюсь задать тон всем здешним кокеткам! А то современная мода такая скучная – кто-то же должен первым добавить красок!
– Именно так! – с улыбкой сказал папа, слегка приподняв свой бокал с пуншем.
В этот момент мне больше всего хотелось бросить эту оранжевую фурию прямо в огонь камина. Господи, какое ужасное желание! Надеюсь, оно никогда не воплотится. Просто… мне было так неприятно видеть ее в нашем доме, расфуфыренную и явно по-хозяйски осматривающую все вокруг. Она постоянно делает себе прически, которые были в моде по крайней мере лет десять назад, и поэтому голова кажется крошечной на фоне затейливо уложенной огромной копны волос. Высокий пышный пучок, проткнутый изящной спицей, длинные валики по бокам – все в старомодном стиле а-ля шинуаз [20].
И как только у папы язык поворачивается говорить, что это я позорю его перед друзьями? Разве я? А не она? Эта претенциозная особа! Но журналы мод приветствуют ее неповторимый стиль – вот в чем загвоздка.
В этот момент зазвенел дверной колокольчик – пришли сразу несколько гостей. Папа настоял на том, чтобы самому поприветствовать их. А мы пока можем поворковать о своем, «о девичьем». Это вульгарное выражение он наверняка перенял у миссис Пирс.
– Мисс Трулав, – льстиво начала она, – о, как мне нравится произносить вашу фамилию, ведь в ней столько романтики, не правда ли! [21]
По тому, как она при этом вскинула голову вверх и назад, по направлению к зоне самоуверенности, я понимала, что она ждет не дождется того дня, когда тоже возьмет себе эту фамилию.
– Я, конечно, не имею права настаивать, чтобы вы поскорее сменили ее, – произнесла она заговорщическим тоном, – но бывают случаи, когда надо действовать быстро, чтобы не упустить свое счастье! – Последовало многозначительное постукивание веером. – Леди Бигглсуэйд, например, звучит тоже весьма достойно!
Подобная фамилия, как мне кажется, под стать одному из персонажей «Посмертных записок Пиквикского клуба»! Хотя… Миссис Ходжес звучит ненамного лучше. Бог мой! Миссис Ходжес! Как это скучно и старомодно. Мне понадобится время, чтобы привыкнуть к этой фамилии.
Слава богу, в этот момент прибыли новые гости, а затем и музыканты. Я извинилась перед миссис Пирс и поспешила к вновь прибывшим, искренне надеясь, что больше не придется в этот вечер вести с ней бесед.
Начало смеркаться, и отец приказал зажечь свечи, в пламени которых хрустальные канделябры в нашей бальной зале засверкали всеми цветами радуги. Среди приглашенных было явно больше женщин: мои бывшие одноклассницы и несколько состоятельных дам, общество которых навязывал мне отец. Они чинно шуршали юбками по натертым до блеска полам. Я заметила среди прибывших гостей и тех, с кем была по-настоящему рада пообщаться. Это сестры Оунинг. Одна из них поставила на пол огромную вазу с розами. Увидев сестер, я подумала, что вечер, возможно, будет не таким уж и скучным. Мне с обеими есть о чем поболтать: Фанни ярый сторонник многих реформ, а Роуз увлечена физиогномикой, которая не так уж и далека от френологии: я изучаю черепа, а она – лица, потому что считает, что черты лица человека способны сказать о его характере больше, чем строение головы.
Я не видела их целую вечность, но помню, как мило мы болтали в прошлый раз. Однако радоваться пришлось недолго. Не успела я вступить в интереснейшую дискуссию с Фанни Оунинг о реформировании пенитенциарной системы, как подошел отец. Он деликатно, но очень крепко взял меня под локоток и настойчиво произнес:
– Доротея, милая, позволь я представлю тебя…
Я сразу догадалась, кому именно он хочет меня представить – сэру Томасу Бигглсуэйду.
Мы с Фанни раскланялись, и при этом я еле заметно закатила глаза, давая ей понять, что мне жаль прерывать нашу увлекательную беседу, но я должна это сделать в угоду отцу. Сэр Томас Бигглсуэйд выглядел вовсе не так напыщенно и глупо, как я ожидала. Солидно, но без пижонства: на нем был камзол благородного красного оттенка с коричневым бархатным воротником. Поддетая снизу жилетка нежно-шоколадного цвета оказалась однотонной и без аляповатой вышивки, модной сейчас в молодежных кругах. К сожалению, свет падал так, что голову его разглядеть я как следует не могла.
– Сэр Томас Бигглсуэйд, позвольте представить вам мою дочь – Доротею Трулав. Вы ведь так давно хотели познакомиться с нею! А это ее школьная подруга – Фрэнсис Оунинг. Как я рад видеть вас, дорогая Фрэнсис! – Папа бросил на меня торжествующий взгляд, как бы говоря: на этот раз просто безупречный вариант, не правда ли? – Доротея, я ведь тебе уже говорил, что у сэра Томаса прекрасная усадьба в Глостершире?
– Конечно, говорил, папа. – Господи, какое нелепое начало разговора! Ума не приложу, что я могу спросить о Глостершире. – Э… Что же привело вас в Оакгейт, сэр Томас?
– Моя сестра. Она живет недалеко отсюда, правда немного в стороне, – ответил он, подавив зевок. – Сестра безутешная вдова, ведущая отшельнический образ жизни. Когда я ее навещаю, то, чтобы увидеть хоть что-то, напоминающее жизнь, приходится седлать коня и скакать во весь опор куда глаза глядят.
Я стояла в некотором оцепенении, не зная, о чем дальше вести с ним разговор.
Сэр Томас относится к тем любителям лошадей, которых по манерам трудно отличить от их конюхов. Так что я могу быть совершенно спокойна: он вряд ли запомнит даже цвет моих глаз, не говоря уж о том, чтобы возыметь какие-то серьезные намерения на мой счет.
– Сестра сэра Томаса – леди Мортон, – прошептал мне прямо в ухо папа. – Помнишь леди Мортон?
Как только он произнес это имя, я сразу вспомнила ее лицо, и мне даже показалось, что у сэра Томаса есть с ней сходство: аккуратный маленький носик и этот узковатый разрез глаз, отчего лицо кажется каким-то заспанным. Эта мысль заставила меня содрогнуться. Ведь леди Мортон была подругой моей мамы, но я и не подозревала, что она еще жива! Стало быть, она уже много лет никуда не выезжает из поместья.