– Да? Но я собираюсь измерять не спину, а голову. И совсем для других целей. Кстати, измеряю я не мерной лентой, а вот этим специальным прибором, который называется «краниометр». Так что мне придется ощупать твою голову. Ты ведь не против?
Рут снова пожимает плечами. После этого мне приходится опять придать ее голове правильное положение.
– Вот так, отлично! Давай начнем!
Я торопливо расстегиваю пуговички на перчатках и стягиваю их. Щеки вдруг заливаются краской. Сама не знаю, почему я так стесняюсь снимать перчатки при этой маленькой, но уже успевшей сотворить столько зла девочке. Но я действительно стесняюсь. Без перчаток я чувствую себя такой же маленькой и беззащитной, как черепаха без панциря.
– Сначала… – говорю я нарочито громко, чтобы скрыть свое волнение, – сначала давай измерим зону, отвечающую за склонность к разрушению.
Я приставляю указательные пальцы к внешним уголкам глаз Рут. Она часто моргает. Тихонько провожу пальцами до верхних точек ушных раковин. Вот! Под этими темными пружинами волос и скрыты ответы на многие мои вопросы.
Я так волнуюсь, что еле дышу.
Осторожно коснувшись волос Рут, чувствую, какие они мягкие и сухие. Они густые, но очень послушные и тонкие, как нити паутинки.
Зона разрушения у Рут большая, как я и предполагала. И расположенная прямо над ней зона скрытности тоже немаленькая: три четверти дюйма. Однако к макушке обхват головы сильно уменьшается, что говорит о том, что скрытность не главное качество Рут. И цифры, что показывает мой краниометр, подтверждают это. Вообще мозг Рут, похоже, имеет довольно много крупных зон. Как он при этом помещается в такой сравнительно маленькой черепной коробке? Проведя пальцем от заушной области вверх к макушке, я нащупала шишку воинственности. А если принять во внимание, что и зона, отвечающая за желание быть во всем первой, у нее тоже большая, то становится очевидно, что она сможет дать отпор любому обидчику.
Как и у большинства женщин, в зоне самооценки я нащупываю заметную впадину. Но других впадин, которые я ожидала нащупать, не нахожу. Зона жизнерадостности и зона нравственных качеств намного больше, чем я думала.
– Как часто ты говоришь с капелланом, Рут?
– Я видела его всего два или три раза. Если не считать воскресной службы, конечно.
Неужели изменения могли наступить так быстро? Неужели так быстро могла измениться форма ее черепа? Хотя… Она ведь ребенок! Ей всего шестнадцать, это надо учитывать. Дети растут и меняются очень быстро. Может, и детский череп тоже?
– Сейчас я проведу линию у тебя над левым глазом. И смогу сказать, насколько ты проворна в работе!
Восприятие цветов, аккуратность, творческий подход – все эти качества отражаются в строении лба. Неудивительно, что она стала такой умелой портнихой. Но потом я замечаю нечто, что заставляющее меня вновь взять в руки краниометр: небольшой изгиб чуть ниже середины лба.
Рут замерла и даже не моргает. Она смотрит прямо перед собой, пока я измеряю, перевожу дыхание и снова прикладываю краниометр.
Этот изгиб находится в зоне запоминания деталей, подробностей и всех обстоятельств произошедшего. Как правило, эта зона у детей больше, чем у взрослых. Но даже принимая во внимание эту закономерность, я вынуждена констатировать, что у Рут эта зона просто огромная, что свидетельствует о замечательно долгой памяти.
Меньше всего я ожидала увидеть у Рут именно это. Мне казалось, что ее воспоминания должны быть отрывочными и беспорядочными, отсюда и ее цветистые рассказы. Я полагала, что после всех потрясений ее ум рождает небылицы о сверхъестественных способностях. Но если она действительно помнит во всех подробностях все события, приведшие ее к убийству…
В таком случае она просто лжет мне. Намеренно морочит мне голову. Другого объяснения у меня нет.
– Я закончила! – говорю я довольно резко, находясь под впечатлением от своего открытия.
Она, похоже, намеренно прикидывалась все это время.
Я отворачиваюсь от нее, избегая смотреть в ее лживые глаза, и начинаю делать записи в блокноте. Несмотря на то что я все чаще бываю у нее, она все еще не доверяет мне. Или того хуже: она просто считает меня идиоткой. Глупой барышней, которую можно от нечего делать запугать страшилками о смертоносных иглах.
– Ты можешь встать, Рут.
– А можно полистать ваши книги?
– Если хочешь.
Что бы Рут ни плела мне, ее интерес к моим книгам с цветными диаграммами неподделен. Я продолжаю писать в своем блокноте, а Рут разглядывает книги одну за другой. Она листает их, то и дело удивленно восклицая. Каждый раз, когда она видит схему черепа, разделенного на зоны, она с любопытством ощупывает голову.
– То есть наш мозг словно соткан из лоскутков, примерно так, да? – Рут показывает мне одну из иллюстраций в книге. На ней мозг подразделен на зоны желтого, оранжевого и красного цвета. – Похоже на лоскутное одеяло, нет, мисс?
– Это просто схема. Она приведена здесь для того, чтобы доходчивей объяснить назначение тех или иных зон. Я думаю, в реальности мозг выглядит по-другому, конечно.
Уголки губ Рут опускаются. Она явно разочарована.
– Ой, как жаль. Я думала, что в теле человека есть хотя бы один участок, который выглядит… красиво.
– Полагаю, это душа.
– Внутренности – это просто ужасно, – говорит она, не отрывая взгляда от книги.
Не желая продолжать дискуссию на эту тему, я снова углубляюсь в свои записи. Все труды насмарку! Полученные измерения никак не совпадают с моими расчетами.
Как же я буду составлять диаграмму развития ее черепа, если большинство зон у Рут уже вполне зрелые и большие? Если они еще увеличатся, то станут просто гигантскими. Но ведь Рут будет расти, ей всего шестнадцать! Соответственно, и зоны эти тоже должны будут увеличиться! И если передо мной голова убийцы, то что же тогда сказать о людях, у которых зоны совестливости и раскаяния еще меньше, чем у нее? Они что – дьяволы во плоти?
– Если бы меня не забрали из школы, – вздыхает Рут, – мы бы, наверное, изучали все это там. Я всю жизнь мечтала учиться по книгам, таким, как эта. Тогда мне было бы гораздо легче жить. С ее помощью я бы сразу понимала, кто хороший, а кого следует остерегаться.
Услышав такое от нее, я вздрагиваю.
– Все не так просто, Рут! Основная цель френологии, как мне кажется, – выявить, какими зонами мозга человек пользуется чаще всего, и по возможности устранить пагубный дисбаланс. Иными словами, френология показывает человеку, как ему нужно измениться, чтобы стать лучше.
– Изменить форму черепа? Это как, молотком, что ли? – саркастически улыбается она.
В другой обстановке я бы от души рассмеялась. Но в этой камере, пропахшей едким уксусом и наедине с этой девочкой-убийцей, преступные пальцы которой листают самые дорогие для меня книги, не до смеха. Мне вообще кажется, что я напрочь утратила чувство юмора.
– Пожалуйста, не надо так шутить. Для меня это очень важно.
Рут отводит взгляд в сторону.
Боже, какое облегчение я чувствую, достав из сумочки перчатки и снова надев их на вспотевшие от волнения ладони. Эти аккуратно сшитые кусочки лайковой кожи – моя броня. Похоже, я переборщила и была слишком откровенна с этой опасной девочкой.
И зачем я только попросила ее позволить мне измерить ее голову?
Ох, лучше бы я никогда в жизни с ней не встречалась!
23. Рут
Когда глаза слипаются от усталости, очень трудно во время шитья заставить себя думать о чем-то хорошем. Иногда мне вообще кажется, что я могла бы быть намного лучше, если бы просто больше спала. Но бальный сезон был в самом разгаре, и все дамы желали поскорее обновить свой гардероб и уехать с ним в Лондон. Ведь в столице цены баснословные на все – в том числе и на услуги портних. Но, как это часто бывает с женщинами, спохватываются все эти леди в последний момент: дня за три до отправления. И никак не могут взять в толк, почему их роскошные платья нельзя сшить за одну ночь.
И нам действительно приходилось шить ночи напролет, чтобы успеть за половину обычного срока. «Иначе…» – многозначительно грозила Кейт. Тогда я и понятия не имела о том, как ужасно это «иначе».
Она так и не спросила, как я выбралась тогда из угольной ямы. Наверное, просто забыла, что бросила меня туда. В тот день дверной колокольчик магазина не смолкал, и Кейт почти не выходила из торгового зала.
Мне и Мим было велено шить юбки для пышного платья в шотландскую клетку. На нем должно было быть два ряда воланов – довольно безвкусно, учитывая желто-лавандовый рисунок. Поскольку Кейт не стерегла нас, как Цербер, мы могли разговаривать за шитьем. И я считала, что так лучше для всех. Ведь разговоры отвлекали меня от тягостных мыслей. Например, о том, как я смертельно устала и как ненавижу Айви за то, что она меня подставила, и как я чуть не умерла из-за нее в этой угольной яме. Чем меньше я думаю об этом, тем меньше злобы зашиваю в платье. А ведь той, для кого мы его шьем, и так придется несладко: этот наряд будет откровенной безвкусицей, и ей понадобится вся выдержка, чтобы не расплакаться от колких взглядов и насмешек.
– Я тут пару дней назад говорила с мистером Рукером, – бросила Мим, не отрывая при этом глаз от иглы.
И слава богу! Она не видела, как я вмиг раскраснелась при одном только упоминании его имени.
– Он спросил, есть ли у меня родные, – продолжала Мим.
– Он очень милый, – осторожно отвечаю я. – И галантный, прямо как настоящий джентльмен.
– И он умеет читать, – добавила Мим.
Эти слова так удивили меня, что очередной стежок получился слишком большим. Покачав головой, я принялась распускать его.
И ведь действительно, я никогда не задумывалась о том, что получила лучшее образование, чем эти девочки. Я была уверена, что в Оакгейтском приюте воспитанников учат всему, что может пригодиться им для будущего. Но, видимо, по мнению воспитателей, умение читать – это уже лишнее. Да и разве нужно девочке уметь что-то, кроме шитья и готовки?