– Мор?!
Она быстро закивала:
– Да-да, именно! Язвы по всему телу, диарея… Женщин косит одну за другой!
Мне стало не по себе. Я быстро вынула свой надушенный бергамотом платочек и прикрыла им нос.
– Умершие есть?
– Нет! – ответила миссис Дженкинс, как мне показалось, слегка разочарованно. – Не все женщины заболели. Ваша Рут Баттэрхэм, например, совершенно здорова.
Почему-то меня это совсем не удивило.
– Я могу отвести вас к ней, но к другим, уж простите, не поведу. Не могу допустить, чтобы вы заразились.
Я запыхалась, пока мы шли по лестнице, и где-то под ребрами у меня начало покалывать. Слава богу, миссис Дженкинс меня ни о чем не спрашивала. Она сама трещала без умолку и была рада, что у нее хоть ненадолго появилась слушательница.
Похоже, все началось в тот день, когда одна из женщин упала в обморок во время работы в прачечной. На это мало кто обратил внимание, потому что стирка – достаточно тяжелый труд, к тому же в прачечной всегда очень жарко и сыро, и чем жарче становилось на улице, тем чаще женщины падали при стирке в обморок.
Но эта заключенная не смогла встать на ноги, даже когда пришла в себя. Главная надзирательница обнаружила странную сыпь у нее на теле. Пока ждали врача, еще три женщины потеряли сознание.
– Мы просто в панике! – продолжала разгоряченная миссис Дженкинс. – Мы стираем дважды в неделю, и в стирке задействовано больше половины заключенных! Слава богу, что никто из надзирательниц не заразился!
Я схватила ее за руку:
– Как вы сказали? Заболевают только заключенные? Точно? Никто из надзирательниц не чувствует недомогания?
– Нет! – ответила она. – Просто удивительно!
Мы дошли до камеры Рут. Казалось, что зараза обступает меня со всех сторон, хотя все смотровые окошки были закрыты.
Дрожа от страха, я вошла к Рут. Та сидела у окна и теребила вонючую паклю. Затхлый запах сливался с резкими запахами уксуса и камфорного масла. Даже мой надушенный платочек не помогал.
Я закашлялась.
Рут подняла на меня глаза:
– Мисс! Я не думала, что вы придете. У нас ведь тут настоящий лазарет…
– Я не знала об этом. Рут, пожалуйста, убери веревку, я не могу на нее смотреть! Разве тебя не перевели на шитье?
Вздрогнув, Рут отодвинула от себя кучу разобранной на волокна пакли и отряхнула руки. Черные маленькие ворсинки взметнулись вверх, словно пылинки сажи.
– Да, я шила до тех пор, пока мы не закончили с постельным бельем. Но сейчас… Нам нельзя работать вместе с другими заключенными, чтобы не заразиться.
Мне показалось, или уголки ее глаз слегка дрогнули? Не произнесла ли она слово «заразиться» с легкой иронией, словно зная, что…
Нет, это просто мои нервы шалят. И придет же в голову такая чушь!
– И как тебе это? – спросила я, держась подальше от Рут. – Как тебе снова работать иглой? Насколько я поняла, желания заняться шитьем у тебя не было.
– Ну я привыкла шить, даже когда мне этого не хочется. Так что мне все равно.
Она сложила руки на груди. Грязные черные пальцы. Обломанные ногти. И я снова вспомнила все то, что она рассказывала мне. Всю ту ненависть, с которой она говорила о Розалинде Ордакл. Может быть, она и ко всем женщинам, заключенным в этой тюрьме, относится с такой же ненавистью? И поэтому попыталась…
Ну и дура же я, доверчивая и наивная глупышка!
– А о чем ты думала, когда шила постельное белье для других заключенных? – выпалила я. – Надеюсь, это были благочестивые мысли?
Она слегка склонила голову набок, отчего шея ее напряглась:
– А вы-то как думаете?
У меня от страха опять побежали мурашки по спине. Глупая Дотти, ты снова попалась! Она ведь ждала этого вопроса! Она все это время лжет, чтобы поиздеваться надо мной. И над испуганным выражением моего лица в те моменты, когда я слепо верю ей. Грош цена моим исследованиям, если я буду вот так доверять ее лживым россказням.
– Понятия не имею. Я спросила просто из любопытства. Рут, сядь, пожалуйста, на стул. Я бы хотела снять еще кое-какие мерки с твоей головы.
Она покорно уселась, и я принялась снова измерять различные зоны ее головы. Ворсинки пакли запутались в ее волосах, и мне пришлось расчесать ее перед тем, как начать замеры.
Я не могла сосредоточиться, потому что думала о тех женщинах, что сейчас страдают от неизвестной болезни буквально за стеной. Но все же сделала достаточно замеров, чтобы констатировать: ни одна из зон ее черепа не изменилась. Ни на йоту.
Согласно моей теории изменения все-таки должны были произойти. Ну хоть ничтожные. Даже если предположить, что она на самом деле ни разу не ходила к капеллану… Но она же врет мне уже не первый день! Соответственно, зоны, отвечающие за низменные качества, должны были увеличиться, а за нравственные – наоборот, уменьшиться.
Или все мои теории и выеденного яйца не стоят…
– Вы сегодня такая молчаливая… – заметила Рут. – Что-то не так с моей головой?
Я сложила краниометр.
– Нет-нет, все хорошо. Ты сама как себя чувствуешь? Я просто очень обеспокоена этой вспышкой болезни в тюрьме. И я бы очень не хотела, чтобы и ты заразилась.
– Вы так добры, мисс. Но меня зараза не пугает совсем. Лучше мне заболеть и умереть от нее. Все же не виселица…
– Ну, та болезнь, что у вас сейчас распространилась, не смертельная. От нее не умер никто из заключенных нашей тюрьмы, – уточнила я.
Рут не мигая смотрела на свои дрожащие перепачканные руки.
– Нет. Никто не умер. Пока.
31. Рут
Следующие несколько дней я провела в мастерской на чердаке и чувствовала себя как-то странно. Мы шили часами в атмосфере напряженного ожидания, пытаясь по обрывкам фраз и прочим мельчайшим признакам догадаться, какие же изменения нас ждут. Миссис Метьярд часто перешептывалась по поводу «холодных закусок» или говорила Кейт: «Работницы справятся с этим, надо только приодеть их». Она улыбалась, но в ее улыбке сквозило раздражение. Миссис Метьярд не радовала предстоящая свадьба Кейт, она ее злила.
Сама Кейт стала раздражительной и нервной, движения ее приобрели резкость и угловатость, а приказания она отдавала как-то рассеянно. Но я заметила и другие изменения: она стала красивее и человечнее.
Как же я ненавидела ее.
Мы потихоньку перешептывались за шитьем, когда миссис Метьярд была внизу, в торговом зале. До первого оглашения предстоящей свадьбы оставалось уже меньше недели. Мы с Мим сидели дальше всех от двери, чуть поодаль от близняшек и Нелл. Частенько мы соприкасались головами, работая над нижними юбками, в которые надо было для придания им нужной формы вшивать конский волос.
– Они решили устроить праздничный ужин, – прошептала я Мим, указывая глазами на Кейт. – В следующее воскресенье, после церкви.
– Миссис Метьярд ничего не говорила!
– Пока нет. Но скажет. Я все слышала. Они хотят собрать друзей, а мы должны будем подносить им еду.
Мим на миг прекратила шить. Ее рука, на которой не хватало одного пальца, замерла.
– Они будут… заняты.
– Да, им будет не до нас, – понимающе кивнула я.
– Они просто не смогут следить за нами весь вечер.
– Нет. Не смогут.
У меня лопнула мозоль на среднем пальце. Я поднесла его к губам и хотела обсосать свой палец, но запах сукровицы был так ужасен…
Мим бросила мне кусок ткани, и я замотала ранку. Если бы я могла так же обмотать и скрыть от чужих глаз и свое беспокойство! Мои руки стали совсем грубыми, кожа вокруг ногтей воспалилась и кровоточила. И у меня постоянно болела голова. Я не помню, когда это началось, но мне кажется, это совпало с началом моей работы над корсетом Розалинды.
Ненависть к ней разрослась в моей голове, как гигантский нарыв, готовый лопнуть. Неужели эта жажда мести приведет меня к болезни?
– Я сбегу, – еле слышно произнесла Мим, разглаживая очередную нижнюю юбку на конском волосе. Судя по голосу, она была полна решимости. – Я сбегу, когда у них будет званый ужин.
Эти слова больно укололи меня в самое сердце. Да, Мим права, это самый подходящий момент для побега. Но без Мим я буду… как платье без украшавшего его прекрасного банта.
Я снова принялась шить.
– Не рассчитывай на близняшек! И не попадись им на глаза! Если Айви увидит, что ты намерена сбежать, она сразу доложит хозяевам!
– Я сбегу сразу после полуночи, когда гости начнут расходиться.
– Может быть, сказать мистеру Рукеру? – спросила я с сомнением в голосе. Он вызволил меня из угольной ямы, но никогда не спасал из лап «капитана». Неужели я действительно смогу убедить его обмануть свою невесту в этот праздничный для нее день? – Или, может, Нелл? – в задумчивости добавила я.
Мим покачала головой:
– Нет-нет! Не говори никому. Я доверяю только тебе!
– Обещаю!
Она коротко улыбнулась мне. Я вспомнила, как в первый раз увидела ее. Тогда она показалась такой неуверенной в себе и измученной. Помню, как она собиралась позвать миссис Метьярд из торгового зала. Мое сердце сжала тревога.
Мне так хотелось сказать ей, что я люблю ее. Что она – первая и единственная моя подруга. Сказать, что давно простила ее за то, что она подписала тогда ту бумагу, сделавшую меня рабыней Метьярдов.
Но тут Кейт резко подняла голову:
– Мириам! Рут! Перестаньте болтать! Не заставляйте меня звать маму!
До самого конца дня мы не проронили больше ни слова.
С тех пор как я попала в Оакгейтскую тюрьму, я часто думаю о смерти. О самом моменте смерти, а не о загробной жизни. Меня, скорее всего, повесят. Но виселица – не самая страшная смерть из тех, что я видела.
Иногда я пытаюсь представить, что буду чувствовать в день казни. Вот я просыпаюсь утром, зная, что это – мое последнее утро. Возможно, я стану плакать. Но чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что я буду чувствовать себя так же, как и в день первого оглашения предстоящей свадьбы Кейт и Билли и побега Мим.