– Письма для вас, мисс Трулав!
На подносе два конверта. Один из дешевой бумаги и слегка помятый. Я сразу узнаю руку, которой написан адрес: это от главной надзирательницы. Второй конверт из дорогой бумаги цвета лаванды. С сургучной печатью. И почерк ровный, красивый, незнакомый мне.
– Спасибо!
Я жестом отсылаю лакея – и он тут же удаляется. Но в этот момент боль пронзает мою ладонь.
– Ай! – Я нечаянно схватила осу, и она сразу ужалила меня.
– Все в порядке, мисс Трулав? Могу я вам чем-то помочь?
– Нет-нет, все хорошо.
Я бросаюсь вскрывать конверты, не обращая внимания на то, что ладонь распухает все сильнее. И болит она так, словно в нее вонзили сразу сто иголок.
Сначала открываю письмо от главной надзирательницы. Что же в нем? Новости о предстоящем суде над Рут? Или о новой заключенной? Открываю письмо и быстро читаю его. Моргаю несколько раз и перечитываю.
С огромным прискорбием сообщаю вам о безвременной кончине первой заключенной в нашей тюрьме. Дженни Хилл умерла сегодня в шесть часов утра. Все наши усилия спасти ее оказались напрасными. Мы вызвали врача, чтобы он осмотрел всех женщин, уже пострадавших от этой загадочной болезни. Мы делаем все возможное, чтобы спасти жизни всех остальных заключенных нашей тюрьмы.
Дженни!
Я осеняю себя крестом, произношу заупокойную молитву о ней. Губы почти не слушаются. Как же я могла бросить ее ради своих эгоистичных целей, ради этих исследований? Теперь я никогда больше не смогу навестить ее и поговорить с ней. Бедняжка! Неужели она и умерла в одиночестве? Ее посадили в тюрьму за попытку самоубийства. Как жаль, что Бог не дал ей покончить с собой только для того, чтобы забрать ее душу вот так вот – в гулком одиночестве тюремного лазарета.
Я виню себя.
Я виню Рут.
Довольно долго я просто сижу и плачу. Но постепенно начинаю размышлять о том, какие последствия эта смерть будет иметь для остальных заключенных и тюрьмы в целом.
Общеизвестно, что в тюрьмах довольно часто распространяются болезни. Мы думали, что нам удастся избежать этого в новом чистом здании. Но увы, зараза все же проникла и в нашу тюрьму.
Хорошо, что они вызвали врача. Он расскажет, как нам быстрее избавиться от этой напасти. Постельное белье тут явно ни при чем.
Дело не может быть в Рут!
Я чуть не забыла о втором письме! Может быть, хоть в нем будет что-то радостное? Прочту его и побегу в ванную. Надо подержать ладонь под холодной водой. Так сильно жжет и чешется!
Конверт из дорогой плотной бумаги горячего тиснения. Сначала я смотрю в нижний угол, чтобы понять, кому же принадлежит этот солидный аккуратный почерк.
Письмо от сэра Томаса Бигглсуэйда.
Мне начинает казаться, что заросли кустов смыкаются вокруг меня. Я уже не слышу пения птиц. Даже боль от жала осы отступает на второй план.
Ведь молодой человек может писать юной леди только с одним-единственным намерением.
Он пишет, что переговорил с моим отцом и получил его одобрение.
Он делает мне предложение.
36. Рут
Я выбрала синий c зеленоватым отливом – цвет павлиньего пера. Разве я могла выбрать другой цвет? Этот отрез лежал в самом углу кладовой, едва видный под рулонами сукна и ситца. Но почему-то именно этот однотонный синий привлек мое внимание. Я развернула отрез и погладила его, ощутив приятное, мягкое прикосновение к своей коже.
Вполне возможно, эта ткань лежала здесь очень давно и ждала меня с того самого дня, когда я впервые вошла сюда вместе с мамой. Я снова и снова думала о ней, отмеряя эту яркую синюю ткань, которую легко было резать, – ножницы шли по ней, как нож по маслу. Материал более податлив, чем человеческая плоть.
Может быть, я сошла с ума? Возможно. Но, по крайней мере, во мне больше не живет этот животный страх. Он покинул меня, потому что сознание перешло тот рубеж, за которым страху уже нет места.
Отрезав нужный кусок ткани, я сложила его, перекинула через руку и неспешно проследовала с ним через торговый зал в свой рабочий закуток.
– Это еще что?! – тут же загремела миссис Метьярд.
Да-да, это была уже миссис Метьярд! Она сняла военную форму и этот ужасный парик. И, похоже, не испытывала никаких угрызений совести по поводу того, что натворила.
– А ну иди сюда! Ты что, оглохла? – Она с силой отдернула занавеску. – Ты чем тут занимаешься?
– Работаю!
Я невозмутимо села за стол и открыла мешок с ножами. На некоторых из них так и осталась запекшаяся кровь.
Как же эти инструменты не похожи на ту маленькую игольницу у нас дома…
– Работа ждет тебя наверху, на чердаке! Ты думаешь, я позволю тебе прохлаждаться тут, когда нужно сшить столько всего для свадьбы?
Я взяла в руки один из ножей:
– Я не виновата в том, что вы убиваете своих помощниц.
Услышав это, она переменилась в лице. Было видно, что капитан попытался снова вырваться наружу. Но миссис Метьярд удалось сдержать этот натиск. Я не знаю, что она сделала бы в следующую секунду, но тут раздался голос Кейт:
– Мама, мне нужна помощь. Скорее!
Миссис Метьярд окинула меня долгим холодным взглядом и молча ушла.
Самое время начать работу.
Этот корсет будет без лямок. Из двух частей. Застежка спереди. Косточек будет совсем немного. Отделаю кружевом снизу и сверху. А потом вышью на нем коричневым, лиловым и зеленым павлиньи перья, на груди и по бокам. Это будет настоящий шедевр. Как сказал бы папа: искусство, в котором отразилось твое настоящее я. Смертоносная красота.
Мне не нужно было никаких замеров: я прекрасно знала фигуру Кейт и тот самый обхват талии в двадцать дюймов. А может быть, сделать восемнадцать? Или даже шестнадцать? Размозжить эту бессердечную, раздавить ее, чтобы между паутиной моих стежков не осталось уже ничего.
Синий цвет. Уходящие за горизонт волны синего передо мной. Как море, то самое море, по которому Мим могла бы плыть со своей мамой к далекой жаркой родине. Мим могла бы стать свободной и счастливой, если бы не Кейт. Теперь она должна почувствовать всю ту боль, которую причинила Мим. Кейт получит сполна, и Мим поможет мне в этом.
Потому что в этом корсете будет не только китовый ус. Я добавила туда кое-что еще: маленькие кусочки той рыбки, с которой не расставалась Мим. Теперь они станут сдавливать ту, что убила их владелицу. Мим будет душить свою убийцу единственным доступным ей сейчас способом. И еще я зашила туда кусочки своего старого корсета, на которых остались следы моей крови. Мы вдвоем с Мим против Кейт.
За все долгие часы, что я сидела над этим корсетом, моя рука не дрогнула ни разу. И глаза не болели. Я не ходила есть со всеми. Прокрадывалась на кухню, когда там уже никого не было, быстро жевала несколько кусочков хлеба и делала пару глотков воды. Ну как я могла есть там, зная, что спрятано в подполе?
– Что ты делала весь день? – набросилась на меня Айви, когда мы уже ложились спать. – Ты что у нас теперь, избранная? Зазналась?
Я рассмеялась ей прямо в лицо.
– Да она совсем рехнулась! – съязвила Дейзи.
– Да отстаньте вы от нее! – послышался усталый голос Нелл.
Они ни разу не спросили, зачем в тот день я с моими инструментами потребовалась Кейт. И их не тревожила кровь бедняжки Мим, взывающая к справедливости.
Интересно, а они слышали, как я, потрескивание по ночам?
Может быть, это трещал мой старый корсет у меня под подушкой.
А может быть, это было мое сердце, которое постепенно превращалось в камень.
37. Доротея
Скорее всего, это переутомление. Я ничем больше не могу объяснить мое плохое самочувствие. Последние несколько дней я какая-то вялая и рассеянная. Боюсь, что у меня разыгрались нервы, – что, как я всегда полагала, бывает только у глупых, взбалмошных девиц. Не думала, что когда-нибудь такое постигнет и меня…
Но сегодня, сидя в коляске рядом с Тильдой, я не могла заставить себя наслаждаться живописными пейзажами или трелями птиц. Я, что называется, ушла в себя и не обращала никакого внимания на то, что происходит за окном.
Я прикоснулась к лифу платья, где было спрятано письмо сэра Томаса Бигглсуэйда. Нет-нет, я спрятала его туда не потому, что стала сентиментальной и хотела носить его у самого сердца. Но Тильда видит и замечает все, поэтому я не смогла придумать ничего умнее, чтобы скрыть от нее конверт.
Бедный сэр Томас! Он пишет очень красноречиво, гораздо лучше, чем я ожидала от такого мужчины. Я не верю в то, что на предложение мне руки и сердца его подвигла безмерная любовь ко мне. Мы же виделись всего два раза! Но все-таки он заслуживает самого лучшего обращения, и я ни в коем случае не хочу обидеть его. Может быть, мне стоит признаться ему в том, что у меня давно есть тайная любовь – мой Дэвид? И что он и является истинной причиной моего отказа сэру Томасу. Почему-то мне кажется, что он бы все понял и вошел бы в мое положение. Но… Нет! Это было бы слишком безрассудно и неосмотрительно. А вдруг он проговорится о Дэвиде моему отцу?
Если Дэвиду удастся получить место в Лондоне, я смогу сбежать с ним уже в следующем месяце!
Назойливое чувство вины мучит меня, словно больной зуб. Мне так хочется быть хорошей дочерью и приносить папе лишь радость. Любая другая девушка на моем месте была бы очень признательна своему отцу за то, что он отыскал ей такого достойного жениха, как сэр Томас. Ведь он действительно достойный, а не какая-нибудь Синяя Борода. Ох, лучше бы он был Синей Бородой! Тогда было бы не так тяжело писать ему письмо с отказом.
Когда мы подъехали к высокой железной решетке, огораживавшей территорию Оакгейтской тюрьмы, я сразу увидела, что леса с мужского крыла сняты. Его свежеокрашенные белые стены блестели на ярком солнце. И к нему все подвозили и подвозили материалы для внутренней отделки. Ворота отворились еще до того, как наш кучер остановил лошадей.
– Такого оживления я здесь давно не видела, – сказала я Тильде. – Как ты думаешь, что случилось?