– Эти двое, должно быть, задумали убийство много лет назад. Они годами шли к тому, чтобы убить Кейт и завладеть деньгами ее матери. И каждый раз, когда он делал ей какао… А ты, с твоими фантазиями, так удачно подвернулась и дала им возможность свалить вину на тебя. – Слезы душат меня, я с трудом продолжаю говорить: – Но зачем они так сделали? Судя по твоим рассказам, в последние дни своей жизни Кейт была подавлена и сокрушалась о том, что предала свою мать и виновата в ее смерти. Почему они не могли просто сказать, что это было самоубийство?
Я снова вспоминаю, с каким обожанием Рут смотрела в день своего суда на Билли. Нелл, возможно, патологически жестока, но она совсем не глупа. И не слепа. Возможно, она просто хотела расправиться с соперницей.
– Нет, мисс, вы меня не понимаете! – кричит Рут, хватая меня за руки. – Я не убивала Кейт! – Она расплывается в улыбке и чуть не плачет от радости. Я удивленно смотрю на нее. – Не было в моем корсете никакой смертоносной силы! Моя ненависть никак не повлияла на Кейт. Не она ее убила, а яд!
– Что ты хочешь этим сказать, дорогая?
Она сотрясается в рыданиях, но улыбка не сходит с ее лица. И улыбка эта такая искренняя, и так красит ее!
– Не было вообще никогда никакой смертоносной силы в моих стежках, ведь так? Наоми, отец… В их смерти нет моей вины! Я никого не убивала!
Даже если бы я дала ей ключ от ее камеры и сто фунтов в придачу, она не была бы такой счастливой, как в этот момент. Переживания последних дней окончательно сломили ее рассудок.
– И все равно тебя обвинили в этом убийстве и собираются повесить. Бедная девочка! Вот… – С этими словами я слегка отстраняюсь от нее и открываю свой ридикюль. – Тот констебль, что привел меня сюда, – мой друг. Он не обыскивал меня. Я принесла тебе небольшой подарок. – Иголочка поблескивает золотом в моих руках. Она сейчас едва ли не единственный источник света в этой камере. – Прости меня за то, что мой подарок опять напомнит тебе о том, чем ты занималась всю жизнь. Но ничего другого я не смогла бы пронести для тебя тайно. Этой иглой шила моя мать. Ее жизнь тоже трагически оборвалась. Я подумала, что этот небольшой подарок хоть как-то утешит тебя там… на самом краю…
Рут с трепетом берет у меня иглу. Мне кажется, что в ее руке позолота сверкает еще ярче.
– Спасибо, мисс! Она мне точно поможет. И мне уже не так страшно. – Она переводит взгляд с иголочки на меня. – Моя душа ведь может быть спасена, правда? Я же не убийца! Я же предстану перед Господом и снова увижу маму?
Слезы застят мои глаза. Это именно то, чего я так просила у Господа для Рут: шанс на спасение. Откуда у меня во рту этот навязчивый горьковатый привкус?
– Но разве ты не злишься на них? Меня бы так и распирало от ярости! Билли и Нелл просто использовали тебя: они убили Кейт, и это сойдет им с рук!
Рут ненадолго задумывается. А потом пожимает плечами.
– Раньше я бы возненавидела их. Но теперь, после бесед с вами и капелланом… Мне просто жаль их.
– Жаль? Но как же так? Разве ты не хочешь отомстить им?
– Я должна простить их, разве не так? Иначе как я попаду в рай. Как жаль, что я не могу послать прощального подарочка Билли. Хоть какую-нибудь мелочь. Просто в знак того, что я не держу на него зла.
Задумавшись на секунду, я протягиваю Рут мой носовой платок.
– Он чистый! – уверяю я Рут. – Хотя где тебе взять нитку сейчас, я даже не…
Не успеваю я договорить, как она выхватывает у меня платок и садится прямо на каменный пол камеры. Она выдергивает свои волосы, один черный волос за другим, и продевает их в ушко подаренной мной иглы.
Какая же она все-таки странная… И как же я буду по ней скучать…
– Что же ты собираешься вышить?
– Просто букву в уголке, как было на платочке моей мамы! – радостно отвечает Рут. – Я вышью букву «Р». С нее начинается и мое имя – Рут, и его фамилия – Рукер. В знак примирения.
Билли. Как же она хочет послать подарок именно ему. И ни слова о том, что она прощает и Нелл, что хочет примириться и с ней. А ведь мне кажется, что именно она – Нелл – тщательно спланировала это убийство.
Рут все еще любит Билли. От этой мысли у меня снова сжимается сердце. Она любит этого мужчину, который отправил ее на виселицу по ложному обвинению, чтобы защитить Нелл. Я не хочу передавать ему этот платок, на котором Рут вышивает с такой нежностью.
– Ты хочешь, чтобы я была там? Завтра, – тихо спрашиваю я.
– Нет-нет, мисс! Не надо! Это ужасное зрелище, да и я вряд ли смогу разглядеть вас в толпе. Я возьму с собой эту иголочку и буду знать, что вы молитесь за меня.
– Да. Я буду молиться. Я обещаю тебе.
Ох, эти умелые проворные руки! Неужели ее повесят? Это же просто уму непостижимо! Безжалостно забрать жизнь у этой умной и яркой девушки!
– Попытайся побороть в себе страх, дорогая. Я понимаю, что то, что ты видела во время казни миссис Метьярд, было… очень неприятно, но… Знаешь, такие вещи часто выглядят намного страшнее, чем это есть на самом деле. Держись! Наберись смелости и думай о том, что тебя ждет мир намного прекраснее этого. – Я сама не верю в то, что говорю… Но я не смогла придумать ничего лучше. А что вообще можно сказать в подобном случае?
Ее пальцы продолжают быстро вышивать, стежок за стежком, но по движению губ Рут я понимаю, что она опять думает о том, что будет завтра.
– Казнь миссис Метьярд была действительно ужасной. Висеть вот так в петле, хватать ртом воздух и понимать, что ты больше никогда не вздохнешь… Но ведь мои мучения не будут долгими, правда? Я умру довольно быстро. Говорят, если подпрыгнуть в тот момент, когда под ногами открывают дверцу, то веревка сразу переломит тебе шею…
Однажды она рассказала мне, как ее родители говорили при ней фальшиво веселым тоном, и сейчас, мне кажется, я слышу его отголоски. Возможно, она действительно надеется, что Господь спасет ее душу, но она очень боится. Изо всех сил притворяется бесстрашной, но на самом деле дрожит, как осиновый лист.
Прямо на моих глазах на белоснежном платочке появляется черная буква «Р». И эти умелые руки повиснут безвольно завтра в полдень… Она в два счета вышила эту букву, используя в качестве нити свои волосы! Очень ловко, но не могу сказать, что мне эта вышивка нравится… Сотворенная из блестящих черных волос, она напоминает траурную черную брошь или мертвую птицу.
– Вы же передадите это Билли? – умоляюще смотрит на меня Рут, возвращая платочек.
Как хорошо, что у меня на руке перчатки и я не касаюсь голыми руками этой зловещей метки…
– Вы же найдете их дом в Уотер-Мьюз? Он прямо у реки, с зеленой дверью.
Я как можно скорее прячу платок в своем ридикюле:
– Обязательно передам, Рут!
– И вы скажете ему, что это от меня?
– Я все сделаю!
Когда я слышу шаги Дэвида, то осознаю, что первый раз в жизни не рада им. Каждый шаг словно отрывает Рут от меня. Навсегда. Я долго смотрю в ее огромные, темные, слишком широко расставленные глаза. Это ведь в последний раз. Череп Рут, так и не изученный мною до конца, унесет ее тайны с собой в могилу.
А мой?
– Благослови тебя Бог, Рут! Не бойся!
Она хватает мою руку своей потной ладошкой. Очень крепко, словно я могу вырвать ее из холодных объятий смерти.
– Спасибо вам, мисс! За все!
Дверь камеры открывается.
– Пора, Дотти!
Только не плакать! Я дам волю слезам только дома, в своей комнате. Снова крепко обнимаю Рут и выхожу из ее камеры, опираясь на руку Дэвида. Он закрывает дверь, и тень от решетки падает в камеру.
Она такая молодая! Смуглая, неуклюжая… Ничего общего со светловолосой и грациозной мамой. И все же, обернувшись и снова различив ее фигуру, запертую в этой железной клетке, я осознаю какое-то неуловимое сходство между ней и моей матерью.
Полные страха глаза, пытающиеся глядеть в лицо смерти. Молодые тела, обреченные на безвременную кончину.
Обе эти женщины доверились не тому мужчине.
И обе были жестоко обмануты.
Уилки неторопливо подлетает к открытой дверце клетки. На миг задерживается на порожке, осматриваясь вокруг. Он всегда так осторожничает: сначала хорошенько оглядится – и только потом покидает свое жилище. В этом смысле моя маленькая птичка мудрее большинства людей.
Не увидев ничего подозрительного, Уилки расправляет крылышки и взлетает.
Когда надо мной порхает мой кенар, мне чуть легче смотреть на ридикюль, лежащий на столе. Я сама не могу летать, но мысли летят намного быстрее Уилки. Так же, как он, они исследуют каждый уголок и свободно расправляют крылья.
Но все сводится в итоге к одному-единственному вопросу: чему мне верить?
Догматическим постулатам френологии? И принять наконец, что я никак не смогу повлиять на те особенности строения своего черепа, которые вижу в зеркале? Ведь эти коварные шишки все еще на месте, они нисколько не уменьшились, и даже тот идеальный мужчина, с которым я готова связать свою жизнь, не смог ничего изменить.
Или мне нужно поверить в слова капеллана о безусловном милосердии, о том, что все можно простить. Вот Рут, например, похоже, прониклась ими и избрала именно этот путь. Но разве капеллан не сказал мне тогда и то, что злодеяние должно быть наказано? Я никак не могу решить, что же для меня важнее – прощение или справедливость? Я должна выбрать что-то одно.
Два желтых перышка выпадают из хвоста Уилки и, кружась, неторопливо летят вниз, на пол. Я наблюдаю за ними. Может, это и есть некий ответ? Некий знак свыше?
Раньше я бы сделала свой выбор сразу, не задумываясь. Но сейчас, после общения с этой девочкой… Она словно стала частью меня, я слышу ее голос наравне со своим. И это вовсе не дрожащий от страха и слез голос, который я слышала вчера в камере смертников, а яростный призыв, полный ненависти и требующий мести.
И снова этот вопрос: во что же мне верить? В то, что столько смертей вокруг Рут – это просто цепочка совпадений? Для каждой из них есть свое вполне логичное объяснение. Но… Все же меня не покидает ощущение, что есть в этой девочке что-то сверхъестественное, какая-то магическая сила, которой нет научного объяснения.