Ох, люди-человеки!.. Совсем от жадности головы потеряли.
Солнце перевалило за полдень, погрузилось в страну, где обитали женщины, погибшие во время родов. Это была почетная смерть — ведь они должны были одарить племя новыми воинами и теперь отдыхали в благодатном вечернем краю.
— Заходи! — чей-то голос оторвал гонца от созерцания.
Он послушно встал — в глазах поплыли радужные круги, члены пронзила острая боль — переступил через порог, прищурился. Тот же чиновник указал на дверь, ведущую в следующую комнату.
— Туда. Там накормят. Ты должен вымыться, тебя надушат, приведут голову в порядок, постригут… — чиновник внимательнее присмотрелся к посланцу с юга. Мелковат, жилист, сухопар, ребра торчат — если приглядеться, видно, как булькает сердце. Длинные волосы склеились в сосульки, покрылись пылью. По обнаженному смуглому телу тоже сплошь грязевые разводы. Из следопытов, по-видимому… Из отрядов охранения… Кто такого в боевой ряд поставит!.. Ходит плохо, долго, не умеет ждать. Прежде, чем ступить, несколько мгновений приходил в себя — это никуда не годится. Хотя что с них взять, с южан. Тоже удовольствие — заниматься этим грязным скотом. Служитель вздохнул, задумался — если бы не важность сведений, которые он доставил с границы, стал бы он возиться с этим…
— Тебя позовут. Ты сам видел горы, шествующие по морю?
— Да, господин. Я следил за ними.
— Хорошо, ступай.
Кому послеполуденный отдых, а кому головомойка.
С гонцом особенно не церемонились. После помывки кинули новую набедренную повязку и сандалии из сплетенных волокон агавы, кое-как надушили и приказали: «Ждать!» В девятом часу дня, ближе к закату, неожиданно прибежали два молодых дюжих воина, молча схватили гонца под мышки и поволокли через внутренний дворик в ворота. Следующий двор просторный, с фонтаном и клумбами — был уставлен по периметру клетками, где в вечерней тишине нежились змеи. Было их здесь не перечесть! Завидев людей, некоторые из них подняли головы, зашипели. Скороход от страха и неожиданности невольно поджал ноги, но воины как будто не заметили тяжести живого тела. Далее в новый двор — здесь по клеткам были рассажены всякие звери. В ближайшей дрыхнул, свернувшись клубочком, дикий кот. Наконец притащили в какую-то скудно обставленную комнату, и, постоянно понукая быстрее, быстрее! — велели скинуть сандалии, накинуть скромный плащ из пальмовых листьев, предупредили, чтобы не смел поднимать голову, потом втолкнули в следующую комнату. Здесь его подхватили другие сильные руки, пригнули голову… Гонец совсем обмяк, и, когда его отпустили, рухнул ниц. У стены в таких же плащах и набедренных повязках, склонив головы, стояли люди. Двое, нет, трое… Это были важные господа, пусть даже держались они скромно — глаз у скорохода был наметанный. Впереди возвышалась ширма из перьев — вся её ширь представляла из себя необыкновенно яркую картину, изображавшая победу взмывающего в воздух орла. В когтях царственная птица держала дикую мексиканскую кошку.
У посланника перехватило дыхание — за ширмой сам великий Мотекухсома… Зачем его пригласили? Что он, невзрачный, маленький человечек, знает такого, чего не было в послании правителя Куахтлы?
В этот момент из-за ширмы донесся тихий невнятный голос. Сверху кто-то — по-видимому, домоправитель тлатоани — возвестил.
— Подойди ближе.
Гонец тут же на четвереньках, не поднимая головы, поспешил вперед.
— Стой!
Он замер, затаил дыхание. Впереди что-то едва слышно зашуршало…
— Подними голову.
Вот этого скороход боялся более всего. Вдруг что-нибудь не понравится повелителю. Может, голову неправильно расчесал или тот сочтет, что взгляд у скорохода дерзкий. О дальнейшем он даже не смел задумываться.
— Подними голову.
Гонец осторожно глянул перед собой. В двух шагах от него, на возвышении, на низком широком ложе сидел великий Мотекухсома. Был он светлолик, на подбородке редкие длинные волосы. Это знак родства с богами, с великим Кецалькоатлем! Недаром про нынешнего правителя слава идет, что он весьма сведущ в тайных знаниях и люб богам.
Прищурившись, правитель терпеливо наблюдал за присланным с юга человеком, словно понимал, что тому надо дать время освоиться, прийти в себя — не каждый день простому воину доводилось лицезреть «того, кто общается с богами», и сам наполовину бог. Мысли человека, стоявшего перед ним на четвереньках, были понятны Мотекухсоме Шокойоцину. Ясным представлялось и будущее этого скорохода. Пройдут годы, он отслужит свой срок, получит право без меры глотать пульке.[24] Худо тогда придется его внукам. Налакавшись пульке до двух сотен кроликов, в который раз он будет рассказывать им о встрече с самим правителем. Те не будут знать, куда спрятаться от пьяного деда. Мотекухсома усмехнулся… Пусть рассказывает!
Между тем гонец перевел дух, ребра чуть заметно расширились и опали.
— Расскажи, что ты видел на морском берегу? — спросил Мотекухсома. Голос у него был тихий, окончания правитель сглатывал, так что приходилось внимательно прислушиваться к словам.
— Господин наш и повелитель, прости мою смелость. Я прибыл из Миктлана Куахтлы. Мне и тем, кто приписан к пограничной заставе, было поручено следить за морским побережьем. Я бродил по берегу и вдруг увидел нечто, напоминающее не то гору, не то большой холм, шевеливший морскую гладь и не пристающий к суше. За первой горой двигалась другая… Всего их было десяток и ещё одна. Подобного мне не приходилось видеть, — гонец сделал небольшую паузу, сглотнул слюну, потом добавил. — Нам поручено охранять побережье, и я сразу поспешил к правителю Куахтлы. С той поры мы пребываем в тревоге.
— Похожи ли эти горы на большие лодки?
— Да, государь, я бы и назвал их пирогами, если бы не огромные куски полотна, натянутые на древесные стволы. Их надувает ветер, и потому они стремительно скользят по морю.
— Почему ты решил, что с помощью этих кусков материи пироги приходят в движение?
— Потому, государь, что, когда наступает тишь и полотнища опадают, пироги останавливаются. С них бросают камни на веревках и они замирают, как привязанные, несмотря на прилив и отлив.
— Пользуются ли бородатые люди веслами?
— Да, великий… Я сам наблюдал, как с маленькой пироги, над которой был натянут кусок материи, напоминающий платок о трех углах, спустили весла, и она направилась к берегу.
— Когда это случилось?
— Как только стих ветер, государь.
— С какой целью?
— Набрать пресной воды, повелитель.
— Видел ли ты четырехногих и двухголовых чудовищ, принимавших участие в сражении при Табаско?
— Нет, мой повелитель. Я только слышал о них.
— Что ещё ты можешь рассказать о пришельцах?
— Более ничего, государь. Я бдительно следил…
— Верю. Ступай…
Когда скорохода вывели из зала, наступила тишина. Мотекухсома выпрямился — так и застыл в неестественной позе. Люди у стены замерли. Наступила тишина.
— Свершилось! — наконец подал голос тлатоани. — Они пришли. Завтра волей богов объявляю заседание Государственного совета.
Потом он подозвал советника.
— Ты все записал? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. Допросите гонца, пусть он расскажет все, что знает. Вплоть до самых мелких подробностей… К завтрашнему совещанию все бумаги должны быть готовы и прежде всего полный отчет о появлении чужеземцев в наших краях и дальних землях.
Должно быть, это действительно захватывающее зрелище — двигающиеся по морю горы. Вот что непонятно — чужеземцы разрушили храм могучего Кецалькоатля в Сеутле, и все равно бог ветра Ээкатл покорно наполняет стремительной силой их корабли. Вот в чем заключена тайна, ведь Ээкатл всего лишь воплощение необоримого Кецалькоатля. Что позволяет пришельцам так легко добиваться победы в сражениях? Где разводят они этих невиданных, пышущих злобой, дымом, огнем и грохотом зверей? Откуда прибыли они, и что ждет теперь правителя страны у вод и все племя непобедимых теночков?[25] Если рассуждать здраво, то восток — именно с той стороны появились пришельцы — это край изобилия. Там правят повелитель дождя Тлалок и владыка туч Мишкоатл. Они суровы, но справедливы к людям. Если не пожалеть для них человеческой крови, то милость их становится безгранична… Так, так…
…Мотекухсома, закинув руки за голову, лежал на широком ложе. Рядом лежала наложница — полная, мягкая, с маленькой грудью, крепкой, как два початка кукурузы. Он любил проводить с ней зимние ночи. Женщина, бывало, потела, но все равно она так вкусно, до одури аппетитно, пахла. Была послушна и ненавязчива — случалось, иной раз понимала, о чем он толковал по ночам. О-о, иногда ему выпадали странные, наполненные неясным томлением, завораживающие тайным смыслом ночи. Тогда он прозревал и видел себя у подножия небесных чертогов великого Уицилопочтли, или в облачном храме Тлалока, а то попадал в объятия самого Кецалькоатля. Случалось — и эти минуты были самыми жуткими и завораживающими — оставался один на один с богом «курящегося зеркала» — непостижимым и всесильным Тескатлипокой.
Повелитель много размышлял о божественных сущностях, их способности изливать на землю, в самую гущу хлопотливых, озабоченных бытием людей свет мудрости и знаний. Об одном из таких полночных откровений он всегда вспоминал с трепетом, даже писцам заикнуться об этом не решался.
Если продолжить мысль легендарного мудреца Несауалкойотля,[26] бывшего когда-то, в другую эпоху, правителем Тескоко, то неизбежно придешь к выводу, что и бог войны, непобедимый Уицилопочтли, и не знающий границ Кецалькоатль, и громоподобный Тлалок всего лишь воплощения единой, неподвластной разумению силы, владеющей миром. Все божьи существа лишь проявления её изобильной, животворящей сущности. Имя бога по существу одно.
Тескатлипока!.. Владыка «курящегося зеркала».