– Вы не знаете, где они теперь? – спросил Миша.
– Не знаю, не знаю. – Старушка отрицательно покачала головой. – Вся их семья странная, загадочная. Какие-то тайны, предания, кошмары…
– Возможно, вы знаете их прежний адрес?
– В Петербурге жили, а адрес не помню.
– Адрес можно узнать, – сказала вдруг тетя Соня. Она стояла у самой двери с ведром в руках. – На его письмах к папе есть обратный адрес. Но разве в таком хаосе что-нибудь найдешь!
– Я вас очень прошу, – сказал Миша, переводя умоляющий взгляд с бабушки на тетю Соню и с тети Сони на бабушку. – Знаете, родственник, пропал без вести… – Он вскочил со стула. – Только скажите, что надо сделать. Я вас очень прошу.
– Найди ему, Соня, найди, – благосклонно проговорила бабушка, снова принимаясь за карты.
Тетя Соня колебалась, но представившаяся возможность отложить выливание помоев взяла, видимо, верх. Она поставила ведро обратно в лужу и начала указывать Мише, что надо делать. Он передвинул шкаф, комод, влез на рояль, вытащил ящик, за ним корзину. Тетя Соня нагнулась над корзиной и вытащила из груды бумаг пакет, на котором потускневшими от времени буквами было написано: «От В. В. Терентьева».
– Большое спасибо, – сказал Миша, задвигая обратно корзину и надевая шапку, – большое спасибо!
– Пожалуйста, молодой человек, пожалуйста, – сказала бабушка, не отрывая глаз от карт. – Заходите к нам. До свиданья.
Сжимая в кармане пакет с письмами, Миша выскочил на улицу, к дожидавшимся его ребятам.
Часть шестаяДомик в Пушкине
Глава 64Слава
Все письма были в одинаковых конвертах. Аккуратным почерком на них был выведен адрес: «Его Превосходительству Петру Николаевичу Подволоцкому. Москва, Ружейный переулок, собственный дом. От В. В. Терентьева, С.-Петербург, Мойка, дом С. С. Васильевой».
Содержание писем тоже было одинаково: поздравления с днем ангела, с Новым годом и тому подобное. Только одна открытка, датированная 12 декабря 1915 года, была несколько пространнее.
«Уважаемый Петр Николаевич, – писал в ней Терентьев, – пишу с вокзала. До поезда тридцать минут, и я, к сожалению, лишен возможности лично засвидетельствовать Вам свое почтение. Задержался в Пушкине, а к месту назначения должен явиться не позднее 15-го сего месяца. Какова бы ни была моя судьба, остаюсь искренне преданный Вам В. Терентьев».
– Дело в шляпе, – сказал Генка, – нужно ехать в Питер.
– В открытке упоминается еще Пушкино, – заметил Миша.
– Чего тут думать, когда у нас точный адрес есть, – возразил Генка. – Нужно ехать.
– Письма написаны восемь лет назад, – сказал Слава. – Может быть, там никто из Терентьевых не живет.
– Запросим сначала адресный стол, – решил Миша.
Мальчики тут же сочинили письмо, вложили его в конверт, но марки у них не оказалось, и они решили отправить письмо завтра утром.
Мальчики сидели у Славы. Алла Сергеевна, как обычно, была в театре, Константин Алексеевич еще не пришел с работы.
– Да, – мечтательно произнес Генка, поглядывая на лежащий на столе зеленый конверт, – да… Теперь уж клад от нас не уйдет.
– Ты все о кладе мечтаешь, – засмеялся Слава.
– А что? – Генка упрямо тряхнул головой. – Я все точно узнал. В те времена все боялись Бирона и прятали от него сокровища. Это я точно узнал.
– Что ты еще узнал? – насмешливо спросил Миша.
– Еще я узнал, – невозмутимо продолжал Генка, – что тому, кто найдет клад, принадлежит двадцать пять процентов. Так что нужно свою долю сразу забрать, а то будешь за ней целый год ходить, – добавил он деловито.
Мальчики засмеялись, потом Слава посмотрел на друзей и сказал:
– Конечно, я ни в какой клад не верю. Но допустим, там действительно сокровища. Нам достанется какая-то их часть. Что мы будем с ней делать?
– Я уж давно решил! – воскликнул Генка.
– Что?
– Ты первый скажи, тогда и я скажу.
– Если там действительно клад, – сказал Слава, – то я бы отдал его на детский дом или санаторий для ребят.
– Нет уж, пожалуйста, – замотал головой Генка, – свою долю можешь на это дело отдавать, а моей я сам распоряжусь. Детдомов у нас хватает. И вообще, скоро никаких беспризорных не останется. Если по-серьезному говорить, так нужно, чтобы на эти деньги в Москве, в самом центре, построили большой стадион с катком, футбольным полем и теннисной площадкой. Вот. Для ребят вход бесплатный, а всяких контролеров и билетеров за версту не подпускать.
– Все распределили, ничего не забыли? – насмешливо спросил Миша.
– Видишь ли, Миша, – улыбаясь, сказал Слава, – это, конечно, не всерьез, но скажи: если там действительно клад, то на какое дело ты его отдашь?
– Не знаю, – сказал Миша, – я об этом не думал. И ни в какой клад я не верю.
– А я верю, – сказал Генка. – Обязательно стадион построим. А детские дома, санатории… это всё Славкины фантазии. Ты еще придумай какую-нибудь музыкальную школу построить.
– А что в этом такого? – обиделся Слава. – Думаешь, стадионы нужней, чем музыкальные школы?
– Сравнил! Музыкальные школы! Эх ты… Вообще, Славка, тебе нужно как следует подумать о своем будущем.
– То есть?
– Чего «то есть»? Если ты хочешь, чтобы тебя приняли в комсомол, то надо серьезно подумать о своем будущем.
– Почему?
– Будто и не знаешь! – усмехнулся Генка. – Ведь ты музыкантом собираешься стать?
– Допустим. Что же из этого?
– Как – что? Ведь ты на сборе был? Беседу о задачах комсомола слышал? Что Коля говорил? Он говорил, что задача комсомольцев – строить коммунизм. Так?
– Так. Но при чем тут музыка?
– Как – при чем? Все будут строить, а ты будешь на рояле тренькать. Этот номер не пройдет.
– Ты много построишь! Тоже строитель нашелся! – обиделся Слава.
– Конечно, – Генка развеселился, – конечно. Кончу семилетку, поступлю в фабзавуч. Буду металлистом, настоящим рабочим. Меня в комсомол и без кандидатского стажа примут. Мы с Мишей это давно решили. Правда, Мишка?
Миша медлил с ответом.
На последнем сборе отряда Коля читал речь Ленина на III съезде комсомола. И одно место в этой речи поразило Мишу: «…поколение, которому сейчас пятнадцать лет… увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества».
Миша много думал над этими словами. Они относились прямо к нему, к Генке, к Славе. Задача всей их жизни – строить коммунизм. То же самое говорил ему Полевой: «Будешь для народа жить – на большом корабле поплывешь». Это и значит строить коммунизм – жить для народа, а не для себя. А как же Слава? Разве он для себя будет сочинять музыку? Разве песня не нужна народу? А «Интернационал»?.. Миша посмотрел на Славу и сказал:
– Не беспокойся, Слава: я думаю, тебя примут в комсомол.
Глава 65Константин Алексеевич
Послышался шум открываемой двери. Кто-то раздевался в коридоре, снимал калоши, сморкался.
– Папа пришел, – сказал Слава.
Продолжая сморкаться в большой носовой платок, Константин Алексеевич вошел в комнату. Всегда красные, его щеки были теперь пунцовыми от мороза. Плохо повязанный галстук обнажил большую медную запонку на смятом воротничке. Маленькие, заплывшие глазки смотрели насмешливо и добродушно.
– Ага, пионеры! – приветствовал он мальчиков. – Здравствуйте. – Он поздоровался за руку с каждым, в том числе и со Славой. – Мы ведь сегодня с тобой еще не виделись.
Вслед за Константином Алексеевичем вошла домработница Даша и начала накрывать на стол.
Константин Алексеевич вымыл руки, повесил полотенце на спинку стула и сел за стол. Слава перевесил полотенце в спальню и вернулся в столовую.
– О чем беседовали? – Константин Алексеевич заметил лежащий на столе конверт, взял его в руки, начал рассматривать. – «Петроград, адресный стол…» Кого это вы разыскиваете?
– Так, одного человека. – Слава забрал у отца письмо и спрятал в карман.
– Ну-ну, дела секретные! – засмеялся Константин Алексеевич, отщипывая и жуя хлеб. – Так о чем беседовали? О чем разговор?
– Мы, папа, о разных специальностях говорили. Кто кем будет, – ответил Слава.
– Гм! Ну и что же, кто куда?
– Мы так… неопределенно… просто разговаривали…
– Все же… – Константин Алексеевич посыпал суп перцем, хлебнул. – Все же?
– Я музыкантом буду, а они… – Слава показал на ребят, – пусть сами скажут. Вон Генка говорит, что комсомолец не может быть музыкантом.
– Я этого не говорил, – запротестовал Генка.
– Как не говорил? Вон Миша слыхал.
– Значит, вы меня не поняли. Что я сказал? – Генка посмотрел на Константина Алексеевича. – Я сказал, что, кроме музыки, надо иметь еще какую-нибудь специальность, чтобы быть полезным… – Генка слукавил совершенно обдуманно, потому что хорошо знал главный предмет разногласий между Константином Алексеевичем и Славой.
– Ай да Генка, – сказал Константин Алексеевич, – молодец! Вот об этом и мы со Славой часто беседуем. Специальность обязательно надо иметь. В жизни нужно на ногах стоять твердо. А там – пожалуйста, хоть канарейкой пой.
– Все же я буду музыкантом, – сказал Слава.
– Пожалуйста, кто тебе мешает! Бородин тоже был как будто неплохим композитором, а ведь химик… А? Химик… – Константин Алексеевич отодвинул тарелку, вытер салфеткой губы. – Необязательно быть именно химиком. Можно и другую специальность избрать, но чтобы ремесло было настоящее.
– Разве музыка, театр, живопись, вообще искусство – это не ремесло? – возразил Слава.
– Только ремесло это такое… воздушное. – Константин Алексеевич пошевелил в воздухе пальцами.
– Почему же воздушное? – не сдавался Слава. – Разве мало людей искусства прославили Россию: Чайковский, Глинка, Репин, Толстой…
– Ну, брат, – протянул Константин Алексеевич, – то ведь гиганты, титаны, не всякому это дано. – Он помолчал, посмотрел на Мишу. – Ну, а что Миша скажет по этому поводу?