КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ
Глава 36ЕРОФЕЕВ
Итак, парни – в лесу. Ребята торжествовали. Ведь они оказались правы. Здесь действует банда. И возглавляет банду лодочник. И они убили Кузьмина.
Правда, они что-то ищут, весь лес перерыли. Может быть, клад, о котором с такой насмешкой говорили и следователь, и доктор, и художник. Но тогда тем более вероятно, что именно они убили Кузьмина, который был лесником. Остается только это доказать.
Но как доказать? Ведь следователь не обращает на их рассказы никакого внимания.
Когда следователь приезжал в деревню, он долго разговаривал с Ерофеевым. А на другой день Миша увидел Ерофеева в избе у Жердяя. Ерофеев сидел на скамейке, часто вынимал из заднего кармана большой цветастый носовой платок, похожий на салфетку, и вытирал им красную морщинистую шею, лоб и, наконец, очки.
Он надел очки и сказал:
– Так-то вот, Мария Ивановна. Тебе общество поможет, и ты обществу помоги.
– Что же я сделать-то могу? – грустно спросила Мария Ивановна; она сидела у стола, подперев голову рукой.
– В город съезди, с сыном поговори. Зачем он невинных подводит?
– Разве он винит кого?
Винить не винит, а от своей вины отказывается, – строго и внушительно сказал Ерофеев. – Потому и ищут других. Глядишь, и невинного привлекут. Вот приезжал следователь, допрашивал: «Кто лодку угнал?» А кто ее угнал? Может, мальчонка какой. А тут на всю деревню, на все общество подозрение падает. Разве в лодке дело? Тут человек убитый, вот что.
– Может, Микола и не виноват вовсе, – уныло проговорила Мария Ивановна.
– Кто же тогда виноват? Были-то они двое. – Ерофеев вздохнул. – Согрешил, так уж покайся. Нехорошо. Всей деревне, всему обществу неприятности. Разве можно? Ну, поспорили, в бессознательности был. Разве много ему дадут? Тем более бедняк. Советская власть к беднякам снисходительна. Через год и под амнистию попадет.
– Как же можно такой грех на себя принять, ежели не убил? – сказала Мария Ивановна.
– Грех будет, если не покается, – сказал Ерофеев. – Невинных из-за него таскают. Следователи ездют, шарют… Конечно, никому от них не боязно, совесть у всех чистая, а все же неприятность. Нельзя так. Общество – сила. Разве можно против общества идти? Общество и в нужде выручит, общество и в беде поможет. Николая твоего все равно засудят, потому виноват. А тебе тут с людьми оставаться. Вот и подумай: как на тебя люди-то будут смотреть, ежели сын твой общество подводит?
Мария Ивановна тупо смотрела на угол стола.
Мишу удивляло, что Ерофеев при нем так откровенно и цинично требует, чтобы Николай признался в том, в чем он не виноват.
И, точно угадав Мишино недоумение, Ерофеев ханжески добавил:
– Конечно, если бы Николай не был виноват, тогда другой разговор. А раз виноват – признавайся. И органы судебные не надо обманывать. И следователя не надо зря водить. Люди государственные, занятые. Правду им надо говорить. Не должны мы государство наше советское обманывать.
Мишу передернуло от такого лицемерия.
– Советская власть нас и землей наделила, – продолжал Ерофеев. – Правда, слухи ходют, собираются эту землю отобрать в колонию беспризорническую. Ну, да власть не позволит. Не оставит она хрестьян без земли.
Здесь уже Миша не мог смолчать.
– Никто у крестьян землю не отбирает, – сказал он. – Ее должны будут вернуть только те, кто незаконно владеет сотнями десятин и эксплуатирует крестьян-бедняков.
– Таких у нас нет, молодой человек, – возразил Ерофеев. – Живем мы всем обществом, мирно, справедливо. Нет у нас ни кулаков, ни бедняков – все едины. – Ерофеев встал, надел на голову фуражку. – Вот так, Ивановна, подумай… – Потом добавил: – Вечером мальчонку подошли. Мучицы наскребу. А насчет Николая подумай. Очень тебя общество просит.
Ерофеев вышел. Мимо низеньких окошек, на мгновение затемнив избу, проплыли его сапоги и длиннополый сюртук.
– И не вздумайте его слушаться! – сказал Миша.
Мария Ивановна молчала.
– Неужели вы его не раскусили? – воскликнул Миша. – Ведь он хочет, чтобы Николай взял вину на себя. Он боится, что найдут того, кто действительно убил Кузьмина. И не вздумайте даже говорить об этом с Николаем. И никакой муки у него не берите.
– Жить-то надо, – проговорила Мария Ивановна.
– Разве вы без него не проживете? Да мы вам отдадим все, что у нас есть!
– Я не про то, я не про муку, – печально ответила Мария Ивановна. – Как против общества-то пойдешь? Жить-то с ними. Вот, – она показала на Жердяя, – Ваську надо подымать.
– Ерофеев – общество? – воскликнул Миша в негодовании. – Никакое он не общество! Я вас предупреждаю, Мария Ивановна: если только вы будете уговаривать Николая взять вину на себя, то я всем расскажу, что вас подговорил Ерофеев. Так и знайте! А ты, Жердяй, не смей ходить к Ерофееву. Какой благодетель нашелся! Хочет, чтобы вы за кулечек муки сына продали.
Глава 37КЛУБ
Опасаясь, что Мария Ивановна все же пошлет Жердяя к Ерофееву за мукой, Миша увел его с собой в клуб.
Зина Круглова объясняла деревенским ребятам законы и обычаи юных пионеров.
– «Пионер смел, честен и правдив», – говорила Зина. – Что это значит? Это значит, что пионер ничего и никого не боится, никогда не врет, всегда говорит только правду. Понятно?
Ребята молчали.
– Я спрашиваю: понятно или нет?
– А как же отца-мать, тоже не бояться? – спросил Муха.
– Конечно.
– Выпорют! – сказал Муха.
– Если вы перед родителями ни в чем не провинились, то чего вам их бояться?
– Разбираться не станут, – сказал Муха, – выпорют, и все. Поди потом доказывай!
– Родителей надо не бояться, а уважать, – объяснил Славка.
– А как же, например, грозу, – спросил Жердяй; – или молнию? Ее тоже не бояться? А если убьет?
– Трусость и осторожность – разные вещи, – объяснила Зина. – Человек должен опасаться молнии, должен ее беречься, для этого и делаются громоотводы. А бояться не надо. Оттого что будешь бояться, все равно от молнии не спасешься.
– Разве громоотвод поможет от молнии? – улыбнулся Жердяй. – Гроза – это что? Это пророк Илья ездит по небу в колеснице и гоняет бесов. А бесы прячутся. И в деревья, и в зверей разных, и в людей даже прячутся. Вот Илья-пророк и бьет по ним молнией. Спрятался бес в дерево – молния по дереву лупит. Спрятался в человека – молния в человека бьет. А чтобы бес в тебя не вселился, молиться надо. Будешь в грозу молиться, бес в тебя не вселится и ты жив останешься. Больше ничем не спасешься.
Так каждый раз! О чем бы ни говорили, они всегда переходили на бога.
– Сейчас беседа не о боге, а о законах и обычаях юных пионеров, – сказал Миша. – О боге поговорим в другой раз. А пока вам надо понять законы и обычаи. Иначе как же вы сможете вступить в пионеры?
В клуб вошли Сенька Ерофеев и Акимка. Услышав последние Мишины слова, Сенька сказал:
– Кто в пионеры поступает? – Он повернулся к ребятишкам и грозно повторил: – Кто? Покажись!
Никто не показался. Все боялись Сеньки. Только Жердяй не боялся ни Сеньки, ни Акимки и сказал:
– А хотя бы я собираюсь. Тебе какое дело!
– Попробуй! – угрожающе проговорил Сенька.
– И попробуем. У тебя не спросили! – сказал осмелевший Муха.
Миша молчал. Он хотел, чтобы ребята сами дали отпор Сеньке. Пусть почувствуют свою силу, пусть поймут, что им нечего бояться ни Сеньки, ни Акимки.
Сенька погрозил Жердяю и Мухе кулаком:
– Поговорите!
Но уж такой угрозы ребята допустить не могли. Генка подошел к Сеньке:
– Ты чего кулаками размахался? А ну катись отсюда!
– Но, но, поосторожней! – нагло и трусливо ответил Сенька. – «Катись»!.. Подумаешь, какой хозяин нашелся! Ваш, что ли, это клуб, собственный? Вот как наверну! – и поднял кулак.
– Наверни, наверни! – сказал Генка, наступая на Сеньку – Наверни, попробуй! – Он вошел в азарт и лез в драку. Наконец-то он рассчитается за яйцо, разбитое на голове!
Миша встал между ними:
– Уходи, Ерофеев! И имей в виду: никто тебя не боится. Нас много, а ты один. И со всеми ты не справишься.
Сенька обвел всех злобным взглядом, повернулся и пошел к выходу, сопровождаемый смехом и улюлюканьем ребят. Поражение всесильного Ерофеева было для них неожиданным и приятным событием.
В дверях Сенька оглянулся и опять погрозил всем кулаком. Раздался новый взрыв хохота. Тогда, в бессильной ярости,Сенька опустил кулак прямо на шею Акимке.
– А меня за что? – жалобно спросил Акимка.
Глава 38БОРЬБА РАЗГОРАЕТСЯ
На следующий день кто-то сломал четыре яблони в бывшем помещичьем саду. Явился председатель сельсовета с двумя крестьянами, пригласил Мишу в сад, показал ему сломанные яблони, мрачно спросил:
– Твоих ребят работа?
– Нет, – твердо ответил Миша, – никто из ребят не мог этого сделать.
– Кто же их сломал?
– Не знаю.
– Кроме ваших ребят, некому, – сказал председатель. – Разве вы видали кого постороннего?
Никого постороннего Миша не видел.
– То-то и оно, – сказал председатель. – Не было здесь посторонних, и не могло быть. Значит, ваши ребята и сломали.
– Нет! – закричал Миша. – Не станут они ломать деревья.
Председатель покачал головой:
– Ведь вот сломали…
А через несколько дней председатель вызвал Мишу в сельсовет и вручил ему бумагу из губоно. Отряду предлагалось немедленно покинуть усадьбу «ввиду систематической порчи таковой». Бумага была подписана Серовым.
Серов… Кто это такой? Знакомая фамилия… Ах да, это им подписана охранная грамота на усадьбу.
Итак, их выгоняют. Какой позор!
Разве они могут уйти отсюда? Уйти – значит признать свою вину. Какая память останется о них в деревне? И как все бросить: отряд, который вот-вот уже организуется, ликбез, клуб – они уже успели привести его в порядок, закрасив мазню Кондратия Степановича. Нет, они не сдадутся! Они ни в чем не виноваты и докажут свою правоту.
Было решено, что Миша и Славка поедут в город и будут там добиваться отмены распоряжения Серова.
Глава 39БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Товарно-пассажирский поезд тащился медленно, останавливаясь на каждом полустанке. За окном вагона знакомая картина: железнодорожные будки, телеграфные столбы, стаи воробьев на проводах, закрытые шлагбаумы и вереница подвод за ними, баба-стрелочница со свернутым желтым флажком в руке, деревня на косогоре, пруд за насыпью и утки на пруду, на платформе – бородатый мужчина с маленьким блестящим бидончиком в руках, рабочие с ломами и лопатами, старуха, бредущая по тропинке с цветастым узелком, дачники на велосипедах.
Впрочем, наслаждаться пейзажем Миша и Славка особенно не могли: они увидели графиню.
Притиснутая в угол скамьи, она клевала носом у открытого окна, и черная паровозная пыль садилась ей на лицо.
Мальчики не придали бы особого значения встрече с ней, но в другом вагоне они заметили лодочника.
Зачем же они едут оба? И в разных вагонах?
Поезд прибыл в город. Пассажиры заполнили мокрую платформу. Видно, только что прошел дождь. Капли его блестели на урнах, на переплетах вокзальных ферм.
– Я буду следить за лодочником, а ты за графиней, – прошептал Миша. – Только смотри не прозевай.
Не спуская глаз с графини и лодочника, мальчики медленно двигались в толпе. Графиня и лодочник шли отдельно: она впереди, он на некотором расстоянии сзади.
Вот и привокзальная площадь… Извозчики на высоких, неуклюжих пролетках, зазывающие седоков; когда пролетка трогается по булыжной мостовой, ее черный откидной, похожий на гармошку верх прыгает и трясется… Разносчики «фруктовой» с большими бутылями, в которых плещется водопроводная вода, подкрашенная дешевым сиропом. Лоточники с лотками на груди. Беспризорники, сидящие в тени вокзала в ленивых позах и зорко поглядывающие на вещи пассажиров.
Графиня исчезла, но лодочника мальчики не упустили. Он пошел по улице, мальчики – на некотором расстоянии за ним. И когда они шли за ним, то снова увидели шедшую впереди графиню.
Самое странное заключалось в том, что лодочник следил за графиней. Он ловко скрывался за прохожими. Когда графиня задержалась на углу, пропуская длинный обоз, лодочник тоже остановился, даже спрятался за крыльцом дома и сделал вид, будто скручивает папиросу. Мальчики едва успели укрыться за газетным киоском.
Так шли они некоторое время – лодочник за графиней, мальчики за лодочником, – пока все не пришли на улицу, где помещался краеведческий музей.
Это была тихая, пустынная улица. Спрятавшись за углом, мальчики видели, как графиня вошла в музей, как, притаившись за выступом стены, следил за ней лодочник. Потом лодочник перешел улицу и улегся на траве на небольшой лужайке в тени дерева.
Мальчики некоторое время постояли за своим укрытием. Затем решили, что Миша пойдет к Серову, а Славка останется здесь и постарается узнать, зачем графиня пошла в музей и почему лодочник за ней следит.
Глава 40У СЕРОВА
Серов был одет в обычный костюм губернского совработника: галифе, сапоги, защитный френч с накладными карманами. Сидел он за большим письменным столом с круглыми резными ножками.
При взгляде на Серова Мише сразу вспомнился урок геометрии, на котором они рисовали куб и шар. Только там куб и шар стояли рядом, а здесь шар был водружен на куб; к короткому квадратному телу была привинчена большая, круглая, лысая голова. Шеи не было вовсе – ее заменяли несколько толстых складок между головой и туловищем.
Жирные губы, маленькие живые карие глазки и сытая улыбка придавала лицу Серова такое выражение, будто он только что встал из-за обильного стола, но тем не менее не прочь снова вернуться к нему. Его квадратное тело, утолщенное оттопыренными на жирной груди накладными карманами, покоилось в кресле неподвижно, а голова вертелась во все стороны.
Выслушав Мишу, он сокрушенно покачал головой:
– Знаю, знаю… Про все ваши несчастья знаю… Кое-как дело потушил… Могло быть хуже.
Миша остолбенел:
– Какое дело?
– Тут против вас такое поднялось, – Серов крутнул головой, махнул рукой, – такое… Хотели в Москву писать. А я говорю: «Бывает! Бывает! Ребята молодые, неопытные, вот и не поладили с местным населением. Что же, казнить их? Перейдут на другое место, и дело с концом».
– Почему мы должны перейти на другое место?
Придав своему голосу мягкие, дружеские и убедительные
интонации, Серов заговорил об усадьбе, об ее исторической ценности. Это гордость губернии, ее инвентарь хранится в местном музее, в разделе «Быт помещика»; это достояние народа, и его надо оберегать. .
– Долго ли перенести палатки? – убеждал Серов. – И какая разница, где они будут стоять?
– Палатки перенести нетрудно, – ответил Миша, – но почему мы должны уйти? Это несправедливо. Посмотрим, что еще скажет губком комсомола.
Серов на мгновение закрыл глаза. Опущенные веки, сильно припухшие, неестественно большие для таких маленьких глазок, на мгновение превратили его лицо в толстую, неподвижную маску.
И когда он открыл глаза, они уже не перебегали с предмета на предмет, а пристально и отчужденно смотрели на Мишу.
– Знаете, чем это для вас кончится?
Чем?
– Вас исключат из комсомола.
– За что меня исключат из комсомола? – поразился Миша.
– За все, что вы там натворили, – грубо сказал Серов. – Что за вожатый, у которого пионеры разбегаются и попадают в дела об убийстве. Вот какой клубок! Самое выгодное – вовремя уйти. Договорились?
В его голосе Миша услышал желание получить утвердительный ответ.
– Я комсомолец и от комсомола никуда не прячусь, – ответил Миша.
Глава 41ПОБЕДА
Секретаря губкома комсомола Миша поймал на лестнице. Это был русый паренек в кожаной куртке, брюках клеш и серой кепке.
– Тебе чего? – спросил он на ходу у Миши.
Миша пошел с ним рядом и начал рассказывать о своем деле. Но секретаря все время останавливали, иногда он останавливался сам, окликал кого-нибудь и в конце концов объявил, что ничего не понял.
– Ничего я, брат, не понял. Сядем-ка здесь, и расскажи все по порядку.
Они уселись на подоконнике. Миша снова рассказал все по порядку.
На этот раз секретарь понял и сказал:
– С убийством этого крестьянина разберутся и без вас. Что касается усадьбы, то бывшие хозяева не хотят ее отдавать под детдом, а Серов воображает себя ценителем древностей и объективно помогает бывшим помещикам. У меня был директор московского детдома. Усадьбу они получат, Что касается вашего отряда, то Серов слишком много берет на себя. Если ваши ребята в чем-нибудь виноваты, то будут отвечать не перед Серовым, а перед комсомолом. Оставайтесь на месте и никуда не переезжайте.
– А если Серов опять прикажет убираться? – спросил Миша.
– Пусть приказывает сколько угодно, – беззаботно ответил секретарь, – вы ему не подчиняетесь. Хватит ему головотяпствовать. В случае чего сошлись на меня. Понял? Ну и катись! Без тебя дел вагон.
«Боевой парень!» – подумал Миша, выйдя из губкома.
Точно гора свалилась с Мишиных плеч.
Все ясно, все понятно, все честно.
Отряд остается на месте и доведет до конца начатые дела.
Здорово он все провернул!
Глава 42В МУЗЕЕ
Славка дожидался Мишу у музея.
– Все в порядке, – объявил Миша, – мы остаемся в усадьбе. Что у тебя? Видел графиню?
– Пойдем в музей, я тебе кое-что покажу, – ответил Славка.
Маленький вестибюль музея украшали бивни мамонта, свидетельствуя, что в отношении мамонтов эта губерния не отстала от других. Затем тянулась длинная анфилада комнат: животный мир, полезные ископаемые, растительное царство, кустарные промыслы, история края, быт помещика… В отделе «Быт помещика» и стояла обстановка из усадьбы Карагаево: мебель красного дерева, обитая темно-красным атласом, каминный экран, арфа с порванными струнами, два высоких зеркала, манекены в парадных одеждах с орденами, звездами и голубыми лентами, длинные курительные трубки, игральные карты, бильярдные шары и громадные старинные пистолеты…
В середине комнаты стояла на мраморной подставке, огороженной канатом, бронзовая птица. Такая же, как в усадьбе, только поменьше.
– Я как раз стоял в этой комнате, – начал свой рассказ Славка, – смотрю, идет графиня. Я спрятался вот за портьеру… Пыль страшная, того и гляди, чихнешь… Так вот, стою за портьерой и в щелочку все вижу. Старуха сначала сделала вид, будто рассматривает экспонаты, потом подошла к бронзовой птице, что она там делала, я не разглядел, она стояла ко мне спиной. И пробыла возле нее буквально минуту. Потом вышла обратно, повесила канат на место и удалилась.
– Ясно. В бронзовой птице – тайник, – сказал Миша.
Дожидаясь, пока уйдет сторож, мальчики рассматривали экспонаты. Сторож дремал на своем табурете.
Наконец сторож встряхнулся окончательно, сонными глазами посмотрел по сторонам, поднялся и побрел по комнатам.
Славка стоял в коридоре, готовый предупредить Мишу о малейшей опасности. Миша прошел в глубь отделения, решительно снял канат… и вдруг Славка подал ему знак. Миша быстро повесил канат обратно и отвернулся к стене, делая вид, что рассматривает картинки, изображающие быт помещика XVIII столетия.
Подошли две студентки в очках, коротко подстриженные. Вскидывая глаза на развешанные на стенах экспонаты, они что-то записывали в записные книжки, не обращая на мальчиков никакого внимания. Пришлось ждать, пока они пройдут коридор и завернут за угол.
Наконец они исчезли. Миша снова взялся за канат, но появился сторож. Он шел, шаркая огромными рваными валенками, и меланхолически смахивал тряпкой пыль со всего, что попадалось ему на пути. А так как шел он по коридору, никуда не сворачивая, то на его пути мало что попадалось.
Мальчики опять сделали вид, что внимательно рассматривают экспонаты. Для конспирации Миша рассказывал Славке о крестьянской реформе 1861 года: весной он писал о ней домашнюю работу.
Наконец сторож прошаркал за угол.
Миша поднял канат, подошел к бронзовой птице и ощупал ее, отыскивая тайник. Никаких признаков тайника не было. Тогда он стал потихоньку трогать то голову птицы, то ее крылья, шею, лапы, пытаясь установить, что в ней отворачивается или открывается. Но ничего не открывалось и не отворачивалось. Миша крутил, дергал, нажимал – ничего не получалось. Тогда он попробовал приподнять ее – может быть, тайник в подставке. Но птица оказалась наглухо приделанной к подставке.
Раздался звонок. Музей закрывался. Миша лихорадочно дергал птицу, но безрезультатно. Славка опять сделал предупреждающий знак. Миша едва успел выскочить за канат.
– Закрывается, – сказал сторож.
Мальчикам ничего не оставалось, как направиться к выходу
Охая и вздыхая, сторож закрыл за ними дверь.
Глава 43СНОВА ЛОДОЧНИК
На улице уже темнело. Тяжелый выпал денек! Но зато сколько удач!
Правда, они опоздали на поезд. Вечерний уже ушел, придется дожидаться утреннего. Но это мелочь. Ведь лето. Миша предложил пойти в городской парк и переночевать там на скамейках.
– Мы не бродяги, – возразил Славка, – лучше переночевать на вокзале.
– Ладно, – согласился Миша.
Мальчики повернулись и… застыли на месте.
Перед ними стоял лодочник.
– Ба! – сказал лодочник, улыбаясь своей противной улыбкой. – Старые знакомые!
– Здравствуйте, – ответил Славка, вежливый даже по отношению к человеку, которого сам выбросил из лодки.
Миша исподлобья поглядывал на лодочника.
Гуляли? – продолжая улыбаться, спросил лодочник.
– А вам какое дело! – огрызнулся Миша.
Лодочник неодобрительно качнул головой:
– Зачем так грубо! Вижу – земляки. Как не подойти. Или вы обижаетесь на меня?
– Ни на что мы не обижаемся, – проворчал Миша.
– А я думал, обижаетесь. И напрасно. Не вам надо обижаться, а мне. В реке искупали, а вот видите, не обижаюсь. – И он засмеялся одним ртом, в то время как глаза его продолжали настороженно смотреть на мальчиков. – В лагерь?
– Да.
– Прекрасно! – сказал лодочник.
И вместе с Мишей и Славкой зашагал к вокзалу.
Мальчики не знали, как от него избавиться. Но, кроме вокзала, им некуда было идти.
Тускло освещенный вокзал был пуст, только несколько пассажиров дремали на деревянных скамейках с высокими спинками, придерживая руками узлы, мешки, чемоданы, сумки.
– Поезда, оказывается, нет, – сказал лодочник.
– Значит, нет, – невозмутимо ответил Миша, усаживаясь на скамейку.
Рядом с ним сел Славка.
– Что-то надо придумать, – с деланной озабоченностью проговорил лодочник. – Здесь поблизости живут мои знакомые. Пойдемте. Они пустят нас переночевать.
– Нам и здесь хорошо, – решительно ответил Миша.
Лодочник убеждал их пойти с ним, то суля сытный ужин и мягкую постель, то угрожая тем, что все равно в двенадцать часов вокзал закроют и им придется ночевать на улице. Но мальчики отказались наотрез. Лодочник без них тоже не уходил.
Часы пробили девять, потом десять, одиннадцать. Привалившись к жестким деревянным спинкам сидений, мальчики дремали.
Изредка грохотали на путях скорые поезда и товарные составы. За большими окнами на платформе мелькали красные и зеленые огоньки, качались белые огни ручных фонарей. Слышались резкие свистки кондукторов, им отвечали протяжные гудки паровозов.
В двенадцать часов служитель в черном неуклюжем пальто обошел зал, встряхивая за плечо каждого дремлющего пассажира и предлагая очистить зал. Но никто не поднялся с места. А милиционер отвернулся, делая вид, что это его не касается.
Так прошло несколько томительных часов. Сквозь дремоту мальчики чувствовали на себе неусыпный взгляд лодочника. Он то сидел, то прохаживался по залу, выходил на площадь, на платформу, возвращался, но мальчики понимали, что он ни на минуту не выпускает их из виду.
Часы еще не показывали четырех, а уже за окном начало быстро светлеть. Сразу стали видны люди на платформе, смазчики, весовщики…
Вокзал заполнялся пассажирами.
Рабочий поезд, которым мальчики могли доехать до своей станции, отходил в шесть часов. Впрочем, они не собирались уезжать: охота им ехать вместе с лодочником! Через час будет еще поезд, они и уедут.
Часовая стрелка приближалась к шести. Лодочник становился все беспокойнее. Скрытый высокой спинкой сидений, он следил за входной дверью, иногда вставал и через окно смотрел на привокзальную площадь.
– Графиню дожидается, – тихо сказал Славка.
– Точно, – подтвердил Миша.
Появилась графиня. Она пересекла зал и вышла на платформу. Лодочник незаметно последовал за ней. Наверное, чтобы увидеть, в какой вагон она сядет. Вскоре лодочник вернулся:
– Поехали, ребята! Есть у вас обратные билеты?
– Мы не едем. У нас дела, – сказал Славка.
Лодочник нахмурился, исподлобья посмотрел на ребят.
– Как это не едете?.. Почему?
– Не едем, и все, – сказал Миша. – Вам нужно – и поезжайте!
Раздался второй звонок.
– Дело ваше!
Лодочник повернулся и пошел на перрон.
Глава 44ПОЛЕЗНЫЙ БОЛЬНОЙ
У Севы болела голова, ему было трудно глотать и даже дышать. Термометр показывал тридцать девять и девять десятых градуса.
Бяшка, известный знаток медицины (его бабушка служила в амбулатории няней), велел Севе открыть рот, посмотрел и объявил, что у Севы ангина.
– Краснота, и все распухло, – сказал Бяшка. – У тебя гланды вырезали?
Сева отрицательно закачал головой.
– В медицине существуют два направления, – сказал Бяшка, – одно – за удаление миндалин, другое – за прижигание. Я сторонник первого.
Севу укрыли несколькими одеялами, дали горячего чаю с добавочной конфетой и послали доктору записку с просьбой приехать в лагерь.
Доктор приехал на маленьких открытых дрожках. В них была запряжена огромная лошадь, настоящий ломовой битюг Доктор, высокий, толстый, с взлохмаченной бородой и в пенсне с перекинутой за ухо черной ниткой, выглядел на дрожках очень смешно. Казалось, что он двигается вслед за битюгом, только держась за вожжи и зажав между ног крохотные дрожки.
Доктор сказал, что у Севы ангина (Бяшка обвел всех гордым взглядом). Он должен принимать лекарства, и его необходимо перевести из палатки в дом.
– В какой же дом его положить? – недоумевал Миша. – Его дом в Москве.
– Неужели никто из крестьян не согласится подержать его у себя несколько дней? – сказал доктор. – Впрочем… Почему бы не положить его в барском доме? До сих пор он, кажется, пустует.
– Разве она позволит? – возразил Миша.
– Кто «она»?
– Ну, хозяйка, экономка…
– Гм! – Доктор нахмурился. – Идем со мной…
Когда они шли по аллее, Миша взглянул на окно мезонина. Ставни за бронзовой птицей были открыты. Значит, графиня дома. Но сам дом, как всегда, казался необитаемым.
По тому, как доктор уверенно шел по аллее и решительно поднялся по ступенькам веранды, было видно, что он хорошо знает и дом и усадьбу. Миша был убежден, что из этой затеи ничего не выйдет. Старуха предъявит охранную грамоту, и дело с концом! Но встреча с графиней интересовала Мишу. Ему казалось невероятным, что сейчас они откроют дверь таинственного дома и войдут в него.
Но дверь открылась сама, и на веранде появилась старуха.
Она поджидала их в своей обычной позе, закрыв глаза, высоко подняв голову, отчего ее длинный крючковатый нос казался еще длиннее.
Потом она открыла глаза. Миша знал, что она сейчас спросит: «Что вам угодно?»
Графиня действительно открыла рот и проговорила: «Что...» Но в это мгновение она посмотрела на доктора и сразу, смешавшись, замолчала.
– Софья Павловна, – сказал доктор, – заболел мальчик. Лежать ему в палатке нельзя. Прошу приютить его дня на три-четыре.
– Кто за ним будет ухаживать? – спросила старуха.
Миша удивился тому, что она произносит самые обыкновенные слова и что ее зовут просто Софья Павловна.
– Кто-нибудь из них. – Доктор кивнул на Мишу. – Я тоже буду наведываться.
Старуха помолчала, потом опять закрыла глаза.
– Вы считаете возможным являться в этот дом?
– Я исполняю свой долг, – спокойно ответил доктор.
– Хорошо, – после некоторого молчания проговорила старуха. – Когда привезут мальчика?
– Сейчас привезут.
– В людской ему будет приготовлено место. Но прошу никуда, кроме людской, не ходить.
– Ваше право, – ответил доктор.
Старуха повернулась и исчезла в доме.
Глава 45ЛЮДСКАЯ
Севу на носилках принесли к помещичьему дому. Дверь в людскую была открыта. Это означало разрешение войти.
Ребята вошли.
Людская представляла собой большое низкое помещение. Если подтянуться на носках, то рукой можно достать до потолка/ срубленного из старых, почерневших от времени бревен, ровно стесанных, со множеством продольных трещин. Из таких же бревен, проложенных в пазах паклей, были выложены стены.
Все здесь старое, черное, прокопченное. Стол, длинный, узкий, опирающийся на расшатанные козлы, тянулся вдоль всей стены. Его крышка, сбитая из узких толстых досок, рассохлась. За столом виднелась прикрепленная к стене узкая лавка. Больше ничего в людской не было, если не считать подвешенной к потолку длинной, от стены к стене, палки.
Низкая, широкая дверь с облупившейся краской соединяла людскую с домом. Когда Миша тронул ее, то оказалось, что она забита гвоздями, которые едва держались в своих гнездах. Если нажать посильнее, то они вылетят.
Ребята деятельно принялись за устройство «госпиталя», как перекрестил людскую Бяшка: выгребли мусор, помыли окна, набросили на лавку еловых веток и уложили там Севу.
Чтобы не было столкновений со старухой, Миша запретил ребятам ходить по усадьбе и вообще запретил приходить к Севе кому бы то ни было, кроме дежурных. Но сам он заглядывал сюда часто. Должен же он знать состояние Севы… И его интересовал дом. Он подходил к двери и прислушивался. Мертвая тишина стояла за ней.
Иногда Мише казалось, что за дверью тоже кто-то стоит и прислушивается, что делается в людской. Почему ему так казалось, он и сам не знал. Уж слишком напряженной была тишина, слишком таинствен был дом. Когда Миша тронул дверь, пробуя, крепко ли держится она, ему почудилось, что за дверью кто-то следит за ним. Он оставил дверь в покое.
На следующий день старуха уехала в город. Опять будет жаловаться Серову, И конечно, Серов снова попытается их отсюда выжить. А Мише очень не хотелось выселяться: находясь в доме, можно кое-что узнать. Конечно, хорошо, если Сева выздоровеет, но если он выздоровеет, то ребят отсюда выгонят. И когда Миша спрашивал у Севы, как тот себя чувствует, то хотел услышать в ответ что-нибудь успокаивающее по части здоровья и в то же время обнадеживающее в том смысле, что Сева здесь еще полежит.
Но утром Сева сказал, что чувствует себя лучше, а к вечеру объявил, что ему надоело лежать и завтра он встанет.
– Только попробуй! – пригрозил ему Миша. – Ты встанешь, когда разрешит врач. После ангины надо вылежать, иначе может быть осложнение.
С тревогой смотрел Миша на градусник. Как быстро падает температура! Вчера было 39,9, а сегодня утром 36,7. Хорошо, хоть к вечеру опять поднялась до 37,2.
– Видишь, – сказал он Севе, – Это самое опасно^, когда нестойкая температура. Правда, Бяшка?
Бяшка подтвердил, что нестойкая температура самая опасная, главное – вылежать. Лежать и лежать.
Но рано или поздно Сева выздоровеет. И тогда придется убраться из людской. Что же делать?
Но пока Миша думал, что ему предпринять, вернулась из города старуха. Вернулась она в отсутствие Миши, прошла в людскую, стала в дверях и спросила:
– Скоро выздоровеет ваш больной?
У Севы дежурили сестры Некрасовы. Они испугались и поторопились задобрить старуху:
– Ему уже лучше. Он завтра встанет.
Графиня повернулась и ушла.
– Как вы могли это сказать? – негодовал Миша. – Откуда вы знаете, что Сева завтра встанет? А вдруг он не выздоровеет?
– Мы растерялись, – оправдывались сестры Некрасовы, – мы боялись, что она скажет: убирайтесь отсюда вон…
– Я завтра уезжаю в город, – сказал Миша, – и, пока я не вернусь, Сева должен лежать в доме. Даже если врач скажет, что он здоров.
Глава 46НОЧЬ В МУЗЕЕ
Миша уезжал в город, чтобы вновь попытаться открыть бронзовую птицу. Днем это невозможно – то сторож ходит, то студентки, – а ночью никто не помешает. Они с Генкой спрячутся за портьеру, дождутся, когда закроется музей, и тогда спокойно займутся своим делом.
Все шло как нельзя лучше. Музей был пуст.
Мальчики дождались, когда сторож ушел на другую сторону музея, и спрятались за портьеру. И только теперь Миша понял, как трудно было здесь Славке: пыли столько, что невозможно дышать. Миша боялся, что Генка чихнет. Но Генка не чихал.
Послышались шаркающие шаги сторожа.
Мальчики затаили дыхание. Перед портьерой шаги сторожа вдруг стихли. Мальчики стояли ни живы ни мертвы…
Старик закашлялся. Что он делал в комнате, мальчики не видели. Потом снова раздались его шаркающие шаги. Все глуше и глуше… Послышалось звяканье у входной двери – сторож наложил большой металлический крюк. Потом раздался глухой удар – это деревянный засов, и, наконец, скрежет замка – дверь закрыта!
Мальчики сняли ботинки, босиком подошли к двери и тихонько потрогали ее – дверь была заперта.
Ребята обошли музей. Редкий предвечерний свет едва пробивался сквозь складки занавесок. Таинственно темнели картины на стенах, блестели на столах стеклянные ящики футляров. Причудливо застыли чучела зверей и птиц.
Мальчики вернулись в отдел быта помещика. Генка остался в коридоре, готовый в случае опасности предупредить Мишу.
Миша снял канат. Спокойно, не торопясь он исследовал бронзовую птицу, тщательно, сантиметр за сантиметром, ощупал ее, ища какую-нибудь скважину или дырочку: может быть, она открывается ключом? Но ни одного отверстия не нашел. Тогда он попробовал вращать голову, хохолок на голове, одно крыло, за ним другое крыло, лапу, потом другую лапу. Он пытался повернуть каждый коготь на ее лапах, каждое перо на крыльях.
Ничего не вращалось, не открывалось, не двигалось.
Волнение охватило Мишу. Неужели они ничего не узнают? Неужели напрасно остались здесь на всю ночь, прятались, рисковали? Главное – не волноваться. Спокойно. Надо взять себя в руки. Снова начать все сначала. Ведь открывается же она как-нибудь!
– Ну что? – тихо спросил Генка, подходя к Мише.
– Стой на своем месте и не разговаривай!
Генка вернулся на свой пост. Миша снова принялся за исследование. А может быть, никакого тайника в птице нет? Нет, не мог Славка ошибаться. Славка зря не скажет.
Размышляя таким образом, Миша продолжал исследовать птицу. Он старался собрать все свое хладнокровие. Главное, не волноваться, не суетиться, исследовать ее сантиметр за сантиметром.
Миша возился долго. Генка уже несколько раз подходил и просил дать попробовать ему.
– Вот увидишь, Миша, – шептал он, – я враз найду.
В конце концов Миша уступил, только предупредил.
– Смотри, осторожно: сломаешь, тогда все пропало.
– Не беспокойся, – проворчал в ответ Генка.
Хотя Генка сопел изо всех сил, тяжело дышал и поминутно бормотал: «Ага, вот, вот, есть, нащупал» – он тоже ничего не нашел.
Опять взялся Миша – и опять безрезультатно. Первая полоска рассвета легла на пол. Миша посмотрел на свои огромные часы – пять часов утра. А музей открывается в девять.
Они снова начали лихорадочно искать. Теперь они взялись за подставку, небольшую круглую колонну из цветного камня. К ее вершине наглухо была прикреплена птица. Но колонна была совершенно гладкой. Они осторожно наклонили ее. И под колонной ничего не было.
Возможно, Славка ошибся и дело вовсе не в птице? Мальчики осмотрели стол, кресла, все предметы, которые были в комнате. Только шкафы они не могли исследовать – шкафы были заперты.
Поиски не дали никаких результатов.
Половина девятого. В девять откроют музей. Сторож может прийти каждую минуту. Даже странно, почему он не приходит. Ведь надо убрать помещение.
Мальчики проверили, не осталось ли каких-нибудь следов их поисков, и снова спрятались за портьеру, ожидая прихода сторожа.
Глава 47ВТОРАЯ НОЧЬ В МУЗЕЕ
Они стояли в своем укрытии. Все тихо. Миша снова посмотрел на часы. Ровно девять. Что это значит?
Миша поминутно смотрел на часы. Стрелка хотя и медленно, но неуклонно двигалась вперед. Вот уже четверть десятого. Вот уже половина десятого. В чем же дело? Ведь на табличке у входа в музей ясно написано:
«Музей открыт с 9-ти до 7-ми. Перерыв на обед с 2-х до 3-х. Ежедневно, кроме…»
И вдруг Миша оторопело посмотрел на Генку:
– Генка, какой сегодня день?
– Как какой? Понедельник.
– Это вчера, когда мы приехали сюда, был понедельник.
– Правда. Значит, сегодня вторник.
– Вторник, – повторил Миша. – Но ведь во вторник музей закрыт.
– Почему?
– На табличке написано: «Закрыт по вторникам».
– Вот так штука! – протянул Генка. – Вляпались!
– Черт возьми, как же я этого не учел! – сокрушался Миша. – Ведь я знал, что во вторник музей закрыт. Но мы поехали в понедельник, и у меня вылетело из головы, что мы здесь останемся до вторника. Как я не сообразил? Вот дурак!
Они вышли из своего укрытия и направились к двери. Она была заперта. Мальчики прислушались. С улицы доносились оживленные крики, смех. Видно, там играли ребятишки.
Мальчики вернулись в комнаты. Оставалась единственная возможность – окна. Но окна выходили на улицу, и между рамами была укреплена металлическая сетка.
Потянулись томительные часы. Тревожная, бессонная ночь и голод измучили ребят. Миша еще кое-как держался, а Генка, присев на пол, дремал, уткнув голову в колени.
Тогда Миша решил, что они будут спать по очереди. Сначала Генка, потом он. Генка тут же завалился на диван и уснул.
Миша ходил по музею. Гнетущая тишина, спертый воздух одурманивали его. Но он мужественно боролся со сном. Он ходил не переставая, боясь присесть хотя бы на секунду. Немного его развлек отдел фауны. Чучела зверей, птиц, под которыми рядом с русскими названиями стояли мудреные латинские. Насекомые и букашки за стеклом. Мышь полевая, мышь домашняя. И зачем? Мышь полевая еще туда-сюда, но мышь домашняя… Кто ее не видел?
Прошло два часа. Мише хотелось спать. Но он не будил Генку. Если Генка не выспится, то обязательно заснет на дежурстве.
И еще добрых два часа Миша ходил как в тумане.
Наконец он разбудил Генку. Тот долго потягивался, никак не мог сообразить, где он и что с ним.
– Через два часа разбуди меня, – сказал ему Миша, – а главное, не засыпай. Если уж очень захочешь спать, то лучше разбуди меня. Понял?
– Ни о чем не беспокойся, – зевая и потягиваясь, ответил Генка.
Миша лег на диван и тут же заснул.
…Он проснулся сам. Было уже темно. Миша посмотрел на свой «будильник»… Что такое?! Он проспал восемь часов! Миша прошел по коридору, затем по другому, обошел все комнаты. Генки не было.
Куда он делся? Может быть, он завалился куда-нибудь и спит?
Миша обшарил все углы – Генки нигде не было.
Вдруг он услышал храп.
Миша прислушался.
Храп доносился из комнаты, где помещался отдел «Религия – опиум для народа».
Миша похолодел: храп доносился из гроба, который стоял посреди комнаты. На нем было написано, что это рака. В ней якобы хранились чьи-то нетленные мощи, но каждый может убедиться, что никаких мощей в раке нет.
Дрожа от страха, Миша подошел к раке и приподнял крышку.
Так и есть! В раке, подложив ладонь под голову, спал Генка. Миша так его толкнул, что чуть не свалил всю раку.
– Что такого? – оправдывался Генка, вылезая из раки. – Все равно никто сюда сегодня не придет. Зато мы оба отлично выспались.
Выспавшись, они почувствовали себя немного лучше. Если бы не мучительный голод, было бы совсем хорошо.
И снова потянулись часы…
Опять захотелось спать. Ребята то ходили, то дремали, то ходил один Миша, а дремал Генка… В конце концов заснули оба…
Глава 48НЕЗНАКОМЕЦ
Проснувшись утром, Миша первым делом посмотрел на часы. Восемь часов. Он тут же разбудил Генку, и хорошо сделал: не прошло и нескольких минут, как звякнул замок задней двери.
В музей вошел сторож.
Мальчики спрятались за портьеру. Они слышали шуршание веника и звяканье совка – сторож подметал пол. Задняя дверь была открыта, оттуда тянуло утренним свежим холодком, явственно слышались голоса детей. Несколько раз сторож выходил, вынося мусор.
Мальчики едва держались на ногах. Сказались эти две ужасные ночи. Дышать было нечем. Сторож, лентяй, даже форточек не открыл! И время двигалось поразительно медленно.
Когда сторож подметал возле них, мальчики не дышали. Они боялись,что сторож откинет портьеру, ведь здесь столько мусора. Но сторож, видно, решил, что если за портьерой не подметалось год, то какой смысл делать это сейчас? Он даже прошелся веником по Мишиным ногам. Сейчас-то он обязательно откинет портьеру… Но нет! Шаркающие шаги старика удалились. Удалились звуки метлы и совка.
Девять часов! Сейчас сторож откроет музей. Миша лихорадочно отсчитывал минуты: как только старик откроет дверь и пройдет обратно, сразу же надо выйти на улицу.
Звякнул упавший крюк, стукнул откинутый деревянный засов, заскрипел ключ в замке, яркая полоса солнечного света упала на пол в конце коридора. Итак, дверь открыта. Приготовились! Сейчас старик пойдет обратно.
Вот послышались его шаги. Но что это? Он не один, он с кем-то разговаривает.
Миша взглянул в щелку. Впереди шел сторож, за ним высокий человек в зеленом костюме. Он чуть прихрамывал, будто волочил ногу. Шли они по направлению к отделу быта помещика. Туда, где за портьерой прятались Миша и Генка.
Сторож и человек в зеленом остановились против портьеры.
– Рисовать будете? – спросил сторож.
– Немного, – ответил человек в зеленом костюме, вынимая из кармана блокнот и карандаш.
– Прикажете стульчик?
– Спасибо. Не беспокойся. Иди по своим делам.
Сторож прошаркал дальше.
Незнакомец быстро водил карандашом по раскрытому блокноту. Мужчина лет тридцати пяти – сорока, гладко выбритый, с туго приглаженными рыжеватыми блестящими волосами, подтянутый, в зеленом костюме и белом крахмальном воротнике.
Шаги старика стихли.
И тут случилось неожиданное…
Незнакомец положил блокнот в карман, снял канат, подошел к птице, поднял ее голову, вложил туда маленькую записку, закрыл, повесил канат, вернулся на прежнее место и снова начал рисовать. Он проделал это очень быстро, но Миша заметил, что незнакомец поднял голову птицы левой рукой, двумя же пальцами правой нажимал в это время ей на глаза. Вот почему она открылась!
Потом незнакомец положил блокнот в карман и пошел за стариком.
Послышались их приближающиеся голоса. Мимо мальчиков они прошли к выходу.
– Всего хорошего, – сказал незнакомец, пожимая сторожу руку и, видимо, что-то кладя в нее.
Старик изогнулся в подобострастном поклоне и, продолжая низко кланяться, проговорил:
– Благодарю, благодарю… И вам счастливого…
Старик опять прошаркал по коридору. Как только он зашел за угол, мальчики вышли из своего убежища, тихо прошли к входной двери, потом, делая вид, что только вошли, стукнули ею и, громко разговаривая, направились обратно к комнате.
Появился сторож, подозрительно посмотрел на мальчиков:
– Опять пришли?
– В субботу не успели всё закончить, – ответил Миша.
– В этот зал только и ходют, только и ходют, – покачал головой старик.
– Теперь все изучают помещичий быт, – объяснил Миша, – вот и ходят сюда.
– И помещиков-то давно нет, а всё интересуются. Видно, жизнь-то ихняя повантажнее была, – сказал старик и поплелся дальше.
– Старорежимный старикашка, – прошептал ему вслед Генка.
Сторож скрылся за поворотом.
Миша приподнял канат, подошел к птице и, подражая незнакомцу, левой рукой взялся за голову птицы, а двумя пальцами правой руки нажал ей на глаза… Голова птицы открылась.
В углублении лежала записка. Миша схватил ее и прочитал:
«Будущая среда дневным».
Миша положил записку обратно, опустил голову птицы, повесил канат.
Мальчики вышли из музея и быстро зашагали к вокзалу.