ГОЛЫГИНСКАЯ ГАТЬ
Глава 25СЕНЬКА ЕРОФЕЕВ
Жизнь лагеря вошла в свою обычную колею. Но ощущение того, что отряд окружает тайна, не покидало Мишу.
Вина Николая Рыбалина не доказана, но он пока и не оправдан. Зато лодочник ходит как ни в чем не бывало. Встречая Мишу, ухмыляется так, будто тогда, на реке, ничего не произошло. Даже подмигнул один раз.
С лодочником связана графиня. Что-то отправляла в лес. И Ерофеев с ними заодно. Да. Во всем этом надо разобраться: ведь страдает невиновный человек!
Но как действовать? Пойти в лес, узнать, что это за парни? Но где их там искать? Да и опасно. Сам бы он, конечно, пошел. А ребята? Мало ли что может случиться, а он за них отвечает.
Значит, остается только одно: узнать, что отвез лодочник в лес. Узнать через Сеньку Ерофеева. Ведь он тоже перетаскивал мешки в лодку. Конечно, так просто он не скажет. А попытаться надо. Вдруг проболтает…
Генка поддержал этот план:
– Мне Сенька все выложит, будь уверен.
– Что-нибудь сделаешь не то, – усомнился Миша, – так напортишь, что потом и не исправишь.
Но Генка заверил его, что будет осторожен. Разве он не выполнял серьезных поручений!..
Сенька и Акимка сидели на куче бревен, грызли семечки и перекидывались картами. Генка остановился возле них и, изобразив на лице любопытство, стал смотреть на их игру.
– Садись с нами, – предложил Сенька, тасуя колоду.
Генка присел на бревна:
– В карты не играю, а посмотреть – посмотрю.
– Не бойся, – усмехнулся Сенька, – не на деньги. На щелчки.
Генка важно ответил:
– Со мной играть нельзя. Я кого угодно обыграю.
– Так уж обыграешь?
– Точно тебе говорю. Дай колоду.
Генка взял колоду, перетасовал ее и показал карточный фокус. Фокус был несложный. Но Сенька и Акимка были потрясены. Так, во всяком случае, показалось Генке. Уж очень удивленно они смотрели на него.
Довольный своим успехом, Генка деланно равнодушным голосом проговорил:
– Я и не такие вещи могу отгадать. Вот посмотрю на человека и сразу скажу, что он делал сегодня, вчера и позавчера,
– Ну, чего я вчерась делал?
– Ишь ты! Так я тебе и сказал.
– Конечно, не скажешь: откуда тебе знать?
– Так вот, – внушительно сказал Генка, – если я тебе скажу, что ты делал вчера, то ты мне скажешь, что ты делал позавчера.
– Ладно.
– Вчера ты на мельницу ездил, – сказал Генка.
– Верно! – пробормотал Сенька. – Это ты мог и видеть.
– Где я мог видеть? На мельнице я не бываю. Просто посмотрел на тебя и отгадал. А теперь ты скажи, что ты делал позавчера.
Сенька исподлобья посмотрел на Генку:
– Какой ловкий! Думаешь, ты один мастак отгадывать? И другие есть.
– Я что хошь отгадаю, – хрипло проговорил Акимка, большим загнутым пальцем ноги чертя на песке фигуры.
– Верно, верно, – подтвердил Сенька, – Акимка все отгадывает.
– Что же он может отгадать?
– А что хошь. – Сенька повернулся к Акимке: – Вот, Акимка, мы тут одну вещь спрячем, а ты найди. Найдешь?
– А чего ж…
– Ладно. Давай…
Акимка поплелся к сараю.
– Не оглядывайся! – крикнул ему вдогонку Сенька.
Акимка уткнулся лицом в сарай.
– Так, – прошептал Сенька и вытащил из-за пазухи куриное яйцо. – Видал? Пусть ищет. Ввек не найдет.
– Давай его под бревно спрячем, – предложил Генка.
Сенька замотал головой:
– Не годится! Враз найдет! Вот что мы сделаем. Наденем шапки, а под шапку и положим. Пусть ищет. Ввек не найдет.
И не успел Генка ответить, как Сенька приподнял его кепку, осторожно подсунул под нее яйцо и снова надвинул Генке козырек на лоб.
– Здорово будет! – зашептал Сенька. – Ни за что не найдет. А мы ему пять горячих за это влепим.
– Только условие, – предупредил Генка, – повернемся к нему спиной.
– Зачем?
– Чтобы ты ему не подмигнул.
– Ладно, – согласился Сенька.
Они сели спиной к Акимке.
– Давай, Акимка, можно! – крикнул Генка.
Мальчики сидели не оборачиваясь. Сзади них послышались шаги и сопение Акимки.
– Чего отвернулись? – спросил он.
– Ищи, ищи, – ответил Генка, торжествуя в душе.
Ловко он их провел! Эта шутка, видимо, у них давно разыграна. Сенька должен каким-нибудь условным знаком показать Акимке, где спрятано яйцо. А на то, что придется отвернуться, они, конечно, не рассчитывали. Пусть поищет!
И Генка искоса поглядывал на Сеньку, опасаясь, что тот подаст Акимке тайный знак. Но Сенька сидел спокойно, сложив руки на коленях. Спиной он, конечно, ничего не сумеет изобразить! Попался. Теперь-то уж придется рассказать, что делал позавчера.
Мальчики, с надвинутыми на лоб кепками, сидели на бревне не оборачиваясь. Акимка ходил и сопел сзади них.
– Отгадывай скорей, – сказал Генка.
– Сейчас, сейчас, – ответил Акимка.
Он засопел где-то совсем у Генкиного уха, и не успел Генка опомниться, как Акимка из всех сил ударил его ладонью по голове, прямо по кепке. В ту лее секунду липкая, вонючая жижа потекла Генке на лоб и глаза.
Разъяренный Генка вскочил и сорвал с себя кепку. Жижа потекла сильнее, залепляя глаза. Яйцо было тухлым. Генке казалось, что весь он с головы до ног издает нестерпимое зловоние.
– А ты говорил, не отгадает! – покатывался с хохоту Сенька.
Акимка со своим обычным понурым видом что-то чертил на песке кривым пальцем ноги.
Краем рубахи и пучком травы Генка вытер лицо и голову (носовой платок он, как всегда, забыл в палатке).
– Ладно, ваша взяла. В другой раз не разыграете!
– Там посмотрим, – отрезал Сенька. – Больно вы много из себя воображаете! – И злобно добавил: – Подумаешь, комсомольцы!
Глава 26ГВОЗДЬ
В мрачном настроении вернулся Генка в клуб.
– Ну как? – спросил Миша.
– Пока ничего.
~ Не проболтался?
– Нет!
– А почему желтые пятна на лице?
– Они меня, черти, с яйцом разыграли.
– И ты попался?
Я не знал.
– Не знал, как с яйцом разыгрывают… Эх ты!
– Чего же ты меня не предупредил?
– Откуда я знал, что ты попадешься на такой дешевый розыгрыш?
Генка обиделся:
– И ты еще смеешься!
– Ладно! – примирительно сказал Миша. – Все, что нам надо, мы знаем. А пока бери этот плакат, влезай на лестницу и прибей.
Расстроенный Генка взял плакат, подтащил к стене лестницу, зажал в зубах четыре гвоздя и с молотком в руке полез наверх.
Он прибивал плакат, но мысль о постигшей его неудаче не выходила из головы. Теперь Сенька будет над ним смеяться… Очень приятно!
Растравляя себя таким образом, он вбил один гвоздь, потом другой. И когда он вынимал изо рта третий гвоздь, обнаружил, что четвертого гвоздя нет. Куда он делся? Ведь он не выронил ни одного гвоздя. Генка пересчитал прибитые гвозди – ровно три! Затем осторожно пошарил языком за одной щекой, потом за другой – нет!
Генка похолодел: неужели он проглотил гвоздь?
Гвозди маленькие, обойные: проглотишь – и не заметишь. Генка спустился с лестницы и тщательно осмотрел пол. Может быть, он уронил гвоздь? Нет, нигде нет! Генка выпрямился, и в эту минуту у него закололо и перестало. Так и есть – проглотил гвоздь! Что же будет?
Генка хватал себя то за грудь, то за живот. Он уже чувствовал, как гвоздь медленно движется у него по пищеводу. То тут заколет, то там… На каком-нибудь повороте гвоздь застрянет и проколет ему кишки.
– Что с тобой? – спросил Славка.
Едва дыша Генка произнес:
– Проглотил…
– Что проглотил?
– Гвоздь.
Это потрясающее известие было сообщено подошедшему Мише, затем подбежавшей Зине Кругловой, Киту, Бяшке. Через несколько минут все окружили Генку.
– Как же ты его проглотил? – спросил Миша.
Но Генка только разевал рот и делал рукой движения, показывающие, как гвоздь совершает свой путь в животе.
– Может быть, ты его не проглотил? – с надеждой спросил Миша.
Генка растопырил четыре пальца и прошептал:
– Было четыре, осталось три.
– Надо его по спине ударить, – предложила Зина Круглова.
– Что ты, что ты! – закричал Бяшка. – Вобьем гвоздь в кишки. Рвотное – вот единственное средство.
– Рвотное? – ужаснулся Кит. – Ты с ума сошел! Разве можно так просто выдирать гвоздь обратно? Он обязательно застрянет. Помню, я однажды кость проглотил…
– Подожди ты со своей костью! – перебил его Миша. – Нашел время!
– Нужно Генку опустить вниз головой, – предложил Сашка-губан, – потрясти за ноги, гвоздь и выскочит.
Слушая эти приятные советы, Генка поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.
– Вы его в земскую отведите, – посоветовал Жердяй.
_ Что за земская?
– Больница земская. В соседней деревне.
Он не дойдет.
– А вы попросите у председателя подводу.
Миша с Жердяем побежали к председателю сельсовета.
Через некоторое время они вернулись на подводе. Генка сидел на стуле и стонал, поминутно хватаясь то за грудь, то за живот. Ему казалось, что проглоченный гвоздь путешествует по его телу, – то вверх, то вниз, то вправо, то влево.
Генку погрузили на телегу. На ней, держа в руках вожжи, сидел художник-анархист Кондратий Степанович. Председатель сельсовета поручил ему отвезти Генку в больницу. Вместе с Генкой поехал Миша.
Глава 27В БОЛЬНИЦЕ
Всю дорогу Генка стонал, корчился, хватался за живот и мотал головой.
Подрагивание телеги на ухабах и неровностях разбитой мостовой причиняло ему мучительную боль. Он так жалобно смотрел на Мишу, что у того разрывалось сердце от сострадания. Он боялся, что Генка сейчас умрет, и ему казалось, что Кондратий Степанович едет слишком медленно и больше занят своими рассуждениями.
– Ничего страшного в этом гвозде нет, – рассуждал Кондратий Степанович. – Переварится в желудке, и дело с концом. Обойный гвоздь – это что? Ерунда! Вот я когда в Москве жил, оборудовали мы с приятелем Большой театр.
Вы оборудовали Большой театр? – усомнился Миша.
– А то кто же, – невозмутимо ответил Кондратий Степанович. – Оборудовали мы Большой театр. Артисты там, дирижеры – вся, в общем, дирекция. А приятель мой возьми да и проглоти костыль. Большой такой железный костыль. Дюйма, может, два в нем. Не шутка.
– Ну и что?
– А ничего, переварился. Две бутылки водки выпил для лучшего сгорания, вот и переварился костыль. А гвоздочек что?
Ерунда. И ни к какому доктору не надо ехать. Только зря людей обеспокоили.
– Жалко отвезти больного человека? – обиделся Миша.
– Больного не жалко. А тут что, ерунда!
– Зачем же вы поехали?
– Власть.
– Вы же не признаете власти.
– Принуждение.
Миша вспомнил про лодку.
– Когда мы плыли на вашей лодке, то лодочник Дмитрий Петрович набросился на нас, хотел ее отнять.
– Дурак! – коротко ответил художник.
– Кто дурак?
– Дмитрий Петрович. И авантюрист.
– Чем же он авантюрист?
– Клады ищет. А этих кладов здесь давным-давно нет.
При таком сообщении Миша с изумлением воззрился на художника.
– Уж об этих кладах все позабыли, – продолжал Кондратий Степанович, – а он все ищет. Сумасшедший. И Софья Павловна сумасшедшая.
– Кто это Софья Павловна?
– А та, что в помещичьем дому живет. Экономка граф-скал.
– Вот, оказывается, кто она, – протянул Миша. – А я думал, графиня…
– Какая там графиня!.. – Художник хлестнул лошадь кнутом.
Больница стояла на краю села. Большой деревянный дом с несколькими верандами и несколькими входами был окружен множеством подвод. На ступеньках крыльца и на траве сидели крестьяне. Дети всех возрастов бегали, дрались, плакали и шумели невообразимо.
Охая и корчась от боли, Генка слез с подводы и, поддерживаемый Мишей, поплелся к больнице.
Врач, седоватый тучный человек с взлохмаченной бородой, в пенсне с перекинутым за ухо черным шнурком, склонившись, ощупывал лежащего на деревянном топчане человека. Самого человека не было видно, только торчали ноги в огромных сапогах. Врач повернул к мальчикам голову:
– Что такое?
Миша показал на Генку:
– Гвоздь проглотил.
Генка едва втащил ноги в кабинет. Ему казалось, что все здесь – и врач и больница – только мерещится ему, а самого его уже давным-давно нет на свете.
Врач велел мужчине в сапогах встать и, выписав рецепт, отпустил. Потом посмотрел на Генку.
– Когда это случилось?
– Эбе-бе, бе-кур-дае-е, – только и сумел проговорить Генка.
– Час назад, – ответил за него Миша. – Прибивал плакат, держал гвозди во рту и один проглотил.
– Большой гвоздь?
– Обойный.
Доктор снова посмотрел на Генку. В этом взгляде Генка прочел свой смертный приговор.
– Раздевайся.
Генка привычным движением потянул конец галстука, другой рукой придержал узел. И в ту же секунду ощутил в своей ладони маленький холодный металлический предмет…
Неужели гвоздь?! Генка остолбенел.
– Раздевайся быстрее, – сказал врач.
– Сейчас, – пробормотал Генка.
Он чувствовал на своей ладони металлический предмет, но не решался ощупать его. Боялся, что это именно гвоздь, а не что-нибудь другое.
Но ничего не поделаешь, надо раздеваться. Генка нерешительно сжал ладонь. Так и есть! Гвоздь. Он его вовсе не проглотил. Он его уронил. Гвоздь застрял в галстуке. Черт возьми! У него уже ничего не болит… Но как признаться?
Сжимая в кулаке гвоздь, Генка медленно раздевался. Когда он остался в одних трусах, доктор сказал:
– Ложись!
По-прежнему сжимая в кулаке гвоздь, Генка лег на холодную простыню. Доктор присел на кушетку и положил пальцы на Генкин живот. От этого холодного прикосновения у Генки по телу пошли мурашки. Он увидел над собой лицо доктора, пытливо смотревшего на него сквозь стекла пенсне. Неужели доктор понимает, что никакого гвоздя он, Генка, не проглотил? Генка закрыл глаза и лежал, сжимая в кулаке гвоздь и пытаясь засунуть кулак себе под бок.
Доктор легонько нажал на живот:
– Больно?
– Нет.
Доктор нажал еще в нескольких местах. Ничего, кроме холода его пальцев, Генка не ощутил.
– Медленно поднимай руки, – приказал доктор, – и, если почувствуешь резь в животе, скажи.
Генка начал медленно поднимать руки. Чтобы его сжатый кулак не вызывал подозрений, он сжал и второй кулак. Его руки были уже в вертикальном положении. Генка начал медленно опускать их за голову. Никакой рези он не чувствовал. Все, что приказывал ему доктор, он делал автоматически, понимая, что рано или поздно обман обнаружится. Лучше бы он на самом деле проглотил гвоздь!
– Разожми кулаки, – услышал он откуда-то издалека голос врача.
Генка разжал один кулак, тщетно пытаясь во втором кулаке засунуть гвоздь как-нибудь между пальцев. Это ему не удавалось, и он не разжимал кулака.
– Разожми кулаки, – повторил доктор, – оба!
Генка вдруг поднялся и объявил:
– Гвоздь нашелся.
Доктор и Миша с удивлением смотрели на него. Тогда он разжал кулак.
– Вот он!
– Гм! Где же он был? – спросил доктор.
– В галстуке. Когда я развязывал галстук, то и нащупал его там. Я его, оказывается, выронил изо рта прямо на галстук.
– И нигде у тебя ничего не болит?
– Нет, – ответил Генка уже совсем весело, впрочем стараясь не смотреть на Мишу, который с мрачным видом стоял У двери.
– Хорошо, – сказал доктор, – присядь-ка несколько раз.
Генка несколько раз присел. Потом, по приказу доктора, сделал еще несколько движений, перегибался, поворачивался в разные стороны, не понимая, для чего он это делает: ведь гвоздя в нем нет.
Доктор вымыл руки, приказал Генке одеваться и снова сел за стол. Он записал Генкину фамилию и сказал:
– Поедешь в город.
– Зачем? – оторопел Генка.
– На рентгеновское исследование.
– У меня ничего нет, никакого гвоздя! – закричал несчастный Генка.
– Все же надо проверить.
– У меня ничего не болит.
– Предмет мог залечь в таком месте, где не дает болевых ощущений. Временно, конечно. А потом будут неприятности.
Доктор повернулся к Мише:
– Где ваш лагерь?
– В Карагаеве.
– В деревне?
– Нет, в усадьбе.
– Клады ищете?
– Какие клады? – удивился Миша, – Никаких кладов мы не ищем.
– Ладно, идите. А в город его свезите сегодня же.
Они молча вышли из больницы и остановились на крыльце. Генка беззаботно поглядывал по сторонам, делая вид, что ничего особенного не произошло.
~ Ты что наделал? – мрачно спросил Миша.
– А что такого я наделал?
– Еще спрашивает!
– Что я наделал? Думал, гвоздь проглотил. Что же мне надо было – молчать? Молчать и ждать, пока он меня проколет насквозь?
– Но почему именно с тобой случаются все эти истории? – закричал Миша. – То одно, то другое. Всех разволновал, заставил лошадь просить у председателя. Всё! Поедешь в город, и пусть там тебя просвечивают.
Глава 28СЕЛЬСКАЯ ЖИВОПИСЬ
Генка ездил на рентген. Но ничего у него в животе не оказалось. Так, вернувшись из города, он объявил Мише.
В тот же день, к вечеру, вернулись в лагерь Сева и Игорь. Вместе со следователем они выезжали на Песчаную косу.
Мальчики чувствовали себя героями. Ходили по лагерю с таким видом, будто совершили нечто необыкновенное. Они не сумели осуществить свой главный замысел – убежать в Италию бить фашистов, но зато своим участием в следствии по делу Рыбалина поставили себя в исключительное положение.
На Песчаной косе они показали следователю место, где взяли лодку.
Следователь обмерил это место рулеткой, прошел до деревни, потом до железнодорожной станции. Зачем он это делал, Игорь и Сева не поняли.
Миша усмехнулся. Ну и следователь! Ищет на Песчаной косе!.. Надо искать в лесу, там, где прячутся парни. Именно они вместе с лодочником и убили Кузьмина! Миша ни секунды не сомневался в этом.
– Поменьше фасоньте, – сказал Миша Игорю и Севе, – вы такого натворили!.. Вот будут самохарактеристики, тогда вы узнаете… Получите свое…
Самохарактеристики будут через два дня, после того как они закончат клуб. Его осталось только покрасить. В этом деле они получили могучую поддержку в лице художника-анархиста Кондратия Степановича.
Он пришел в клуб, долго смотрел, как ребята работают, потом спросил у Миши:
– Приступать?
– Приступайте. А что вы будете делать?
Кондратий Степанович обвел вокруг себя рукой:
Красить надо. Вкруговую.
Миша вспомнил нелепо раскрашенную избу художника. Опасение, что он испортит клуб, на мгновение закралось в Мишино сердце. Но выражать недоверие человеку, который сам, добровольно предлагает свои услуги, было неудобно.
Все же он спросил:
А Хорошо будет?
– В отличном виде, – пробормотал художник, обводя стены сарая мутным взглядом, – по самому последнему слову… Большой театр делали…
– Денег у нас нет, придется бесплатно, – предупредил Миша.
– Бесплатно так бесплатно, – вздохнул художник.
– Красок тоже мало.
Кондратий Степанович опять вздохнул:
– Пожертвуем свои. Немного осталось. Одолжил леснику, да теперь с него не получишь.
– Какому леснику?
– Кузьмину, убитому.
– Разве он был лесником?
– Был. До революции. У графа служил. Доверенное лицо…
Вот что!.. Кузьмин служил у графа лесником. Значит, он хорошо знал лес… Опять лес! Тот самый лес, куда парни утащили привезенные лодочником мешки. Таинственный лес! Эта легенда о Голыгинской гати, о мертвецах без головы – не выдумана ли она для того, чтобы отпугнуть всех от леса? Ясно: надо идти в лес и посмотреть Голыгинскую гать. Там ли по-прежнему эти подозрительные парни и что они делают?
Мишины размышления прервал Кондратий Степанович, объявивший, что красить он будет сегодня ночью. Никто не помешает, не будет пыли, и вообще он привык творить ночью. Но ему в помощь нужны два мальчика.
Миша выделил для этой цели Бяшку и Севу.
Подходя на следующий день к клубу, ребята еще издали увидели около него большую толпу народа.
Что такое?
Ребята ускорили шаг. По улыбающимся лицам крестьян, по их смеху и шуткам Миша понял, что в клубе что-то произошло.
И когда он сам вошел в клуб, то не знал, плакать ему или смеяться.
Клуб был размалеван самым диким и невообразимым образом: изогнутые линии, круги, полосы, треугольники, просто кляксы, то бесформенные, то напоминающие морды диких зверей. Скамейки – полосатые, как зебры. Занавес – похожий на фартук маляра. Балки, поддерживающие крышу, – одна черная, другая красная, третья желтая. Под каждой балкой – по лозунгу: «Анархия – мать порядка», «Да здравствует чистое искусство!», «Долой десять министров-капиталистов?».
Кондратий Степанович с гордым и независимым видом расхаживал по клубу. Так же гордо и назависимо держались Бяшка с Севой. Они объявили Мише, что это последнее слово в живописи. Так теперь рисуют во всех странах. Так рисовал и Маяковский, пока был художником. Бяшка попробовал объяснить Мише значение какой-то кляксы, но запутался и ничего объяснить не смог.
В кучке крестьян стояли Ерофеев и председатель сельсовета – молодой парень, демобилизованный красноармеец. Председатель посмеивался над художеством Кондратия Степановича, но Ерофеев сказал:
– Смешно-то смешно, да ведь денежки общественные. Приедут товарищи из губернии или из уезда, как мы им такое покажем? Значит, все надо переделывать. Опять расход. Не годится на ветер деньги бросать.
– Большие ли тут деньги? – возразил председатель.
– Хоть и небольшие, а народные, – сказал Ерофеев.
– Деньги пропали, не о чем теперь говорить, – нахмурился председатель.
– Разве я о деньгах? – возразил Ерофеев. – Я о том, что нельзя ребятишкам такие вещи поручать. Кондратий Степанович что? Любит он малевать, все мы знаем. А комсомол в ответе. Надо бы прийти в сельсовет, посоветоваться: можно такое дело Кондратию Степановичу поручать? А молодые люди на себя понадеялись. Вот и нехорошо.
Глава 29САМОХАРАКТЕРИСТИКИ
Самохарактеристики – это самообсуждение. Каждого комсомольца обсуждают на общем собрании ячейки. Любой может выступить и сказать о нем все, что хочет. Какие у него достоинства и недостатки (в основном, конечно, какой он комсомолец, какой товарищ, как выполняет задания и поручения, каковы его моральные качества: честен ли он, правдив, смел, бескорыстен… А тот, о ком говорят, должен молчать. Возражать тут нечего. Слушай, что тебе говорят, мотай на ус и исправляйся. Иначе на следующих самохарактеристиках тебя еще больше раскритикуют.
Процедура не слишком приятная. Сиди и слушай, как тебя честят. Особенно плохо тем, кто стоит в начале списка. На них направляется первый пыл. Впрочем, и последним неважно: те, о ком уже отговорили, наваливаются на тех, кто стоит в конце списка. Но личные счеты никогда не сводились. Достаточно было ребятам почувствовать даже оттенок этого, как все начинали кричать: «Личные счеты!», «Личные счеты!» Они были чутки и непримиримы к неправде, неискренности, несправедливости. Да и у кого бы повернулся язык сказать неправду здесь, в коллективе, перед лицом своих товарищей.
Все побаивались самохарактеристик. Даже самые лучшие, самые безупречные. Каждый знал за собой тот или иной недостаток и понимал, что товарищи знают не только об этом недостатке, но и о многих других, которых он сам за собой не замечает. Перед самохарактеристиками все вели себя по-разному.
Одни оставались такими, какими были раньше, другие менялись до неузнаваемости.
Например, Генка. Просто удивительно было смотреть, в какого невинного барашка превратился он в тот день и час, когда узнал, что предстоят самохарактеристики. Такой стал добрый, хороший, внимательный, услужливый! Особенно он старался сдружиться с теми, от кого ожидал критики. Но критиковали его обычно все. И он пытался расположить к себе всех.
Всем он теперь ласково улыбался. Ни на кого не повышал голоса. Если кто в чем провинится, говорил:
«Мало ли что с кем случается? Надо быть терпимым к недостаткам других людей». И при этом заискивающе заглядывал в глаза провинившемуся: мол, запомни, как я тебя защищал. Даже как-то отдал свою порцию обжоре Киту.
Повелительные наклонения исчезли из его речи, ничего не приказывал, кротко говорил: «Я бы на твоем месте сделал так», или: «Это дело, конечно, твое, но я бы поступил таким образом…»
Особенно заискивал он перед «борцом за справедливость» Бяшкой. Ходил с ним в обнимку, старался достать ему медикаменты (Бяшка ведал санитарной частью), убеждал нерях выполнять Бяшкины распоряжения.
Но именно от Бяшки ему и досталось больше всех на самохарактеристиках.
После обеда все уселись на лужайке в тени деревьев.
Миша произнес вступительное слово. Он указал на сложное международное положение Республики, на гнусные происки капиталистов и империалистов и о необходимости в связи с этим повышения ответственности каждого комсомольца перед коллективом и перед самим собой. Самохарактеристики, сказал Миша, должны помочь каждому комсомольцу и пионеру увидеть свои недостатки и побыстрее изжить их.
Первым по списку шел Генка.
Слово взял Бяшка. Он встал, сделал серьезное лицо и сказал:
– За последнее время мы подружились с Генкой. Но именно потому, что я его друг, я обязан прямо сказать о его недостатках… Самое главное в Генке – это неустойчивость характера. Не может он сдержать себя. Чувствует, что не надо этого делать, не надо этого говорить, а делает и говорит. Комсомолец должен обдумывать и взвешивать свои поступки. А Генка не умеет ни обдумывать, ни взвешивать. Поэтому он и попадает в разные истории.
И хоть бы кто-нибудь защитил бедного Генку! Даже Зина Круглова, девочка, с которой он дружил, вскочила и быстро затараторила:
– Генка недисциплинирован. Как может такой человек быть помощником вожатого отряда? Вместо того чтобы подавать пример, он сам нарушает дисциплину.
История с тем, как он дразнил Игоря и Севу, говорит сама за себя. А случай в Москве с бабушкой Игоря, а гвозди эти несчастные? Генке пора подумать о своем авторитете.
– Генка груб, – сказала Некрасова Надя.
– Генка легкомыслен, – добавила Некрасова Вера.
Генка любит дразнить! – в один голос прокричали Игорь
и Сева.
– Генка болтлив и не дает никому слова сказать, – объявил Кит.
Генка с сожалением подумал о зря отданных Киту порциях каши.
А Наташа Бойцова сказала:
– Генка хвастлив и любит все приписывать себе одному.
Последним о Генке говорил Славка:
– Я думаю, что главная беда Генки в том, что он слишком импульсивный человек. Все его действия подчинены мгновенному чувству, то есть импульсу. А наши поступки должны быть подчинены не импульсу, а трезвому учету обстоятельств.
Здесь Славка пустился в длинные рассуждения о воле, характере, импульсах и даже добрался до «категорического императива» Канта, о котором прочитал в какой-то философской книге. Книгу он не понял, но слова «категорический императив» ему очень понравились.
Наконец Славка выбрался из чащи философских рассуждений и закончил Генкино обсуждение словами:
– Перед Генкой стоит серьезная задача: переделать самого себя. Он, безусловно, честный комсомолец, предан делу революции, но его недостатки мешают ему приносить обществу ту пользу, которую он мог бы приносить.
Про Кита сказали, что его обжорство – это уже не физический, а моральный недостаток.
– Чего можно ожидать от человека, который думает только о еде? – сказал Игорь про Кита. – Он весь во власти своего желудка. Со временем из него вырастет мещанин-чревоугодник, он будет заботиться только о своем материальном благополучии. Вспомним комсомольцев гражданской войны! – с пафосом воскликнул Игорь. – Подумаем о комсомольцах капиталистических стран, особенно фашистской Италии. Разве они думают о еде? Представим, что среди них есть вот такой Кит. И вот он попадает, скажем, в сигуранцу или дефензиву. Его там допрашивают и пытают голодом. Разве Кит выдержит пытку голодом? Скажи, Кит, выдержишь?
Кит поник головой.
Славка заметил Игорю, что вопросов задавать нельзя. Критиковать – критикуй, а если задавать вопросы, то получится перебранка и ненужная полемика.
– Нет, Кит не выдержит пытки голодом, – с горечью произнес Игорь. – А такой человек не может быть комсомольцем.
Перешли к обсуждению Игоря и Севы.
Их побег возмутил всех ребят. Разве они дети? Разве не понимают, что ни в какую Италию они бы не попали, никаких бы фашистов не побили? Вся их затея не только смешна. Она вызвана желанием порисоваться, показать себя героями, а разве это большевистское качество?
– Это попахивает этаким мелкобуржуазным индивидуализмом, – сказал Миша. – Что хочу, то и делаю, а на остальных мне наплевать! Что мне до товарищей, до родных! Пусть волнуются, пусть беспокоятся, а я вот исполню свою прихоть! Значит прихоть дороже окружающих. Значит, личные интересы поставлены выше общественных. Это называется эгоизмом. А эгоизм – самая отвратительная отрыжка буржуазной идеологии.
Глава 30САМОХАРАКТЕРИСТИКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
На следующий день обсуждение начали с утра.
О Славке Генка сказал так:
– Славка, конечно, хороший комсомолец. Честный, справедливый и добросовестный– Но, – Генка поморщился, – нерешительный он какой-то. Не способен к быстрому действию. Во всем сомневается… «А почему?», «А зачем?..» Так не годится! – Генка взмахнул кулаком. – Во всем нужны решительность, смелость, быстрота! Где у Славки волевые качества? Главный недостаток Славки – это замедленная реакция. – Генка обвел всех победоносным взглядом: когда надо, и он умеет щегольнуть ученым словом. – Вот. Надо тренировать свою волю. А с чего начать? Начать надо с физкультуры. Славка не занимается спортом, не развивается физически, даже увиливает от утренней зарядки. А что сказано? Сказано: «В здоровом теле – здоровый дух». Вот как сказано. И это надо помнить.
Но остальные хвалили Славку. Его любили в отряде. Хвалил его и Миша, но заметил, что. Славка немного мягкотелый. Правда, он вырос в интеллигентной семье, отец его «спец». Но надо перевоспитываться и приобретать пролетарские, рабочие качества.
– А я не понимаю, – сказала Зина Круглова, – какие это особые рабочие, пролетарские качества? Человек остается человеком, будь он рабочий, служащий или интеллигент. Социальное происхождение здесь ни при чем.
– Нет, при чем! – воскликнул Генка. – Интеллигенция – это промежуточная прослойка, и она колеблется.
Славка обиделся:
– Выходит, я промежуточная прослойка?
…Сидели до самого вечера. Всех разобрали по справедливости, даже самого борца за справедливость – Бяшку Баранова, уж очень он кичится своей борьбой за правду. Эта борьба превращается у него в самоцель. Его уже не столько возмущает неправда сама по себе, сколько привлекает поза борца за справедливость.
Миша, как и все, участвовал в-обсуждении. Но его все время занимал вопрос: будут обсуждать его или не будут?
Вожатого отряда, например Колю Севостьянова, никогда не обсуждали. Теперь вожатый Миша. Значит, и его не должны обсуждать. С другой стороны, он такой же комсомолец, как и другие ребята. Но сам факт его обсуждения покажет, что он хоть и вожатый, но еще не настоящий, не такой, как, допустим, Коля Севостьянов. Однако запретить обсуждать себя Миша не мог. Ребята расценят это как зазнайство. Ладно, пусть решают сами
Обсуждения кончились. Славка сказал:
– Список исчерпан. Остался один Миша. Он вожатый, и вожатого мы, как правило, не обсуждаем. Но Миша наш товарищ, одноклассник и член нашей комсомольской ячейки. Как мы поступим? Миша, твое мнение?
– Пусть ребята сами решают, – ответил Миша не без тайной надежды, что все устали и будут рады на этом закончить.
Но большинство высказалось за обсуждение. Против был только Кит: ему хотелось ужинать. Сказать об этом прямо, после того как его только что раскритиковали за обжорство, он не мог, а потому он предложил не обсуждать Мишу. Но остальные с ним не согласились. Киту осталось только бросить грустный взгляд на котелки.
Первой взяла слово Зина Круглова.
– Я не собиралась выступать о Мише, – сказала она, – но меня поразила его нескромность.
Миша с удивлением воззрился на Зину.
– Да, да, – продолжала Зина, – у Миши спросили, надо ли его обсуждать. Я думала, он скажет: «Конечно, надо. Чем я отличаюсь от остальных?» Но вместо этого он сказал: «Пусть ребята решают». Таким ответом Миша поставил себя в исключительное положение, он выделил свою персону из коллектива. Это нескромно.
Миша усмехнулся, но в душе признал справедливость этого обвинения. Надо было прямо сказать, чтобы обсуждали, и все. А он хотел увильнуть от обсуждения.
Потом слово взял Бяшка.
– Мы давно знаем Мишу, – сказал он, – знаем и его достоинства и недостатки. Но вот мы увидели Мишу в новой роли – вожатым. В общем он справляется со своими обязанностями. Но у него есть один крупный недостаток: он любит секретничать с Генкой и Славкой. Это секретничанье отдаляет Мишу от коллектива.
Кит проворчал:
– Как актив, так обязательно секретничают! И потом, Миша делает поблажки некоторым лицам.
– Кому, например?
– Генке, вот кому.
– А…
Миша встал и сказал:
– Вот что, ребята. Насчет Генки, я думаю, Кит не прав. Я никому не делаю исключения, а Генке тем более. Насчет же секретов – в этом есть доля истины. Но вспомните историю с кортиком. Если бы я не держал ее в секрете, то мы бы ничего не нашли.
– Тогда мы еще не были комсомольцами, – возразила Наташа Бойцова.
– Это правильно, – согласился Миша, – и я вам все расскажу. Но секрет! – Миша оглянулся и понизил голос: – Дело идет о том, чтобы спасти брата Жердяя, его неправильно обвиняют в убийстве. – Мишин голос перешел на шепот: – У нас есть некоторые данные, лодочник не зря тогда на нас напал. Но надо проверить. И поэтому никому ни слова! Вот и весь наш секрет…
Миша выпрямился, опять повысил голос:
– Итак, самохарактеристики закончены. Каждый учтет, что о нем говорили, и постарается исправиться. Ученые говорят, что человеческий характер складывается к восемнадцати годам. Так что времени для перевоспитания осталось не так уж много, и надо торопиться. Предлагаю закончить наш сбор «Молодой гвардией».
Все встали и запели:
Вперед заре навстречу,
Товарищи в борьбе,
Штыками и картечью
Проложим путь себе…
Глава 31СЛЕДОВАТЕЛЬ В ЛАГЕРЕ
Миша рассказал на сборе не все. Он только поделился своими подозрениями насчет лодочника, но умолчал о старухе, о Ерофееве и парнях в лесу. Но и того, что он рассказал, было достаточно. Все горели желанием разоблачить злодея лодочника. Ребятам теперь был известен каждый его шаг. И каждый его шаг толковался очень многозначительно, о чем немедленно сообщалось Мише. В конце концов Мише так это надоело, что он запретил ребятам даже подходить к лодочной станции. Но разве ребят остановишь? Тем более что вскоре вся деревня была взбудоражена приездом следователя.
Следователь приехал в сельсовет и вызывал туда лодочника, Ерофеева, нескольких крестьян, даже художника Кондратия Степановича. Потом следователь явился в лагерь якобы затем, чтобы поговорить с Игорем и Севой. Игорю он задал только один вопрос: «Ну, как живешь?» На что Игорь ответил, что живет хорошо. Севе нездоровилось, и он лежал в палатке. Следователь посмотрел на него и отошел от палатки со словами: «Раз болен, пусть спит», хотя Сева вовсе не спал.
Следователь долго ходил по лагерю, интересовался распорядком: когда встают, когда ложатся, куда уходят на прогулки или на игры, кто в это время остается в лагере. И есть ли ночью дежурные, и каков маршрут их обхода.
Вообще этот маленький человек вел себя очень странно: тщательно осмотрел все тропинки, обследовал кусты, даже, как показалось Мише, обнюхал деревья. И что он здесь высматривает, непонятно! Лодочник – у своих лодок, парни – в лесу, а он ходит здесь и чего-то вынюхивает.
– Может быть, вы и лес осмотрите? – насмешливо спросил Миша,
Следователь спокойно ответил:
– Лес большой, как его осмотришь…
– Именно потому, что он большой, там и спрятаться легче.
Продолжая осматривать дорожку, следователь сказал:
– Но ведь это только твои подозрения.
– Что?
– Лодочник и парни в лесу.
– Николая Рыбалина вы тоже только подозреваете, а арестовали.
– Против него улики, а против этих нет улик.
– А все же Николай не виноват, – объявил Миша.
– Никто и не говорит, что виноват. Есть улики, вот и держим. А парни копают и пусть их копают.
– А что они ищут? – спросил Миша, удивленный тем, что следователь знает об этих парнях.
Следователь засмеялся:
– То, что обычно ищут в лесу: клад. Я родился в этих краях, и, сколько помню себя, здесь всегда искали клады, так землю перекопали, что и пахать не надо. Граф был богач и чудак. Добывал на Урале драгоценные камни, вот и говорят люди, что зарыты здесь драгоценности. Никто никогда ничего не находил. А вот верят.
– Может быть, Кузьмин знал, где зарыт клад, но не хотел рассказать, они и убили его, – предположил Миша.
Зачем же убивать? – возразил следователь. – Наоборот, если он знал, то они всячески оберегали бы его, в надежде, что рано илл поздно он им расскажет. Только никакого клада нет.
– А почему лодочник напал на нас?
Следователь пожал плечами:
– Трудно сказать. Он утверждает, что из-за лодки: думал, что лодка Кузьмина. Врет, конечно. Но к делу это не имеет отношения. Лодочника мы знаем: старый рецидивист. Специальность – валюта и драгоценные камни. Но не убийца. Нет, убивать он не будет. Тем более, что недавно из отсидки.
Как же так! Известно, что лодочник вор, рецидивист, а он расхаживает на свободе как ни в чем не бывало.
И, точно угадав Мишины недоумения, следователь сказал:
– Закон есть закон. Сажать его пока не за что. А скажи-ка, – он повернулся к Мише, – не попадался, ли тебе здесь, в усадьбе, совсем незнакомый человек, мужчина средних лет, не местный житель?
– Как будто нет, не видал.
– Подумай, – настаивал следователь. – Может быть, видел, совсем случайно, мельком. Здесь, на реке, в деревне… Возможно, твои ребята видели?
Миша напряг память, но никого не мог вспомнить.
– Нет, я никого не видел.
– Не видел – значит, не видел, – оборвал разговор следователь. – Я просто так спросил.
Глава 32НАДО ИДТИ В ЛЕС
Следователь уехал.
Такому следователю заниматься делами о похищении кур, а не искать убийцу. Надо самим все выяснить и доказать невиновность Николая и, наоборот, виновность лодочника. Короче – надо, во-первых, выяснить, кто такие Карагаевы, и, во-вторых, идти в лес.
В Москву, в библиотеку, выяснить, кто такие Карагаевы, Миша послал Славку, а сам отправился к Жердяю.
Жердяй топором обтесывал колья и подпирал ими обвалившийся плетень.
– Хозяйствуешь?
– Приходится.
– От брата есть что?
– А что от него может быть? В тюрьма сидит.
– Слушай, Жердяй, – сказал Миша, – у меня есть новый план. Если мы его выполним, то сумеем доказать, что твой брат ни при чем..
– Какой такой план? – вздохнул Жердяй.
– Ведь– Кузьмин раньше служил у графа лесником.
– Ну и что?
– Раз он служил лесником – значит, имеет отношение к лесу. Так ведь?
– Выходит, что так.
– А кто прячется в лесу? Парни, которым лодочник возил мешки. Так?
– Выходит, что так, – повторил Жердяй, напрягая всю свою сообразительность, чтобы понять, к чему клонит Миша.
– Значит, – заключил Миша, – есть связь между убитым лесником и этими парнями в лесу.
Как ни далеко было следствие от посылки, но Жердяю оно показалось убедительным. Может быть, потому, что он никогда не изучал логики.
– И верно, – сказал Жердяй, разинув в удивлении рот.
– Вот видишь, – продолжал Миша, торопясь укрепить в Жердяе это убеждение, – значит, надо узнать, что делают в лесу эти парни.
– Как же мы узнаем?
– Пойдем ночью в лес.
– Это на Голыгинскую-то гать? – ужаснулся Жердяй. – Ни за что не пойду! Убей – не пойду. И не говори больше, не упрашивай.
Миша был готов к этому отказу. Но без Жердяя в лесу делать нечего.
– Эх ты, родного брата не хочешь выручить!
– Кабы я знал, что это брату поможет…
– Наверняка поможет, – настаивал Миша. – Ты только подумай. Я посторонний человек и то хочу помочь – иду ночью в лес. А ты родной брат и не хочешь, боишься. И не стыдно тебе?
Жердяй молчал.
– Ты о матери подумай. Ведь убивается она? А, убивается?
– Убивается, – мрачно ответил Жердяй.
Вот видишь! А если его, невиновного, засудят? Ведь она сойдет с ума с горя. И тебе ее не жаль. Эх, ты!
– Я идти не отказываюсь, – сказал Жердяй, – только на самую гать не пойду. Дойдем до гати, и все.
– Ладно! Ты нас только туда, остальное мы сами сделаем.
– И еще кто пойдет?
– Генка. Только смотри, Жердяй, никому не говори!
– Зачем я буду говорить?
– Матери своей не говори. Никому, понял?
– Понял.
– Пойдем сегодня ночью.
Уж сегодня?
А зачем откладывать? Приходи вечером в лагерь. Как все заснут, мы втроем и пойдем.
– Ладно, приду, – ответил Жердяй и снова взялся за топор.
Глава 33СЛАВКИНЫ РОЗЫСКИ
К вечеру Славка вернулся из Москвы и рассказал следующее:
– Графы Карагаевы – родственники знаменитых Демидовых. Был такой тульский кузнец Демид Антуфьев. Его сын Никита поставлял оружие Петру Великому. За это Петр подарил ему уральские заводы, дал дворянство и фамилию Демидов. Дочка одного из Демидовых вышла замуж за графа Карагаева.
– Кому это интересно? – презрительно скривился Генка.
– Слушай. Демидовы были самые богатые люди в России. Даже королевы за них выходили. Был такой Анатолий Демидов, так он женился на родной племяннице императора Наполеона.
– Уж это ты врешь!
– Честное слово! И Анатолий Демидов, чтобы тоже быть именитым, купил в Италии княжество Сан-Донато и стал именоваться князем Сан-Донато.
Такому сообщению не мог поверить даже Миша, хотя и знал, что Славка никогда ничего не выдумывает. Но, может быть, он прочитал какой-то вымысел и уверовал в него? Как можно купить целое княжество, можно сказать, целое государство?
Но Славка настаивал на своем. Он даже обиделся:
– Если вы мне не верите, то поезжайте на Урал. Там увидите железнодорожную станцию, которая называется Сан-Донато.
– Зачем же обижаться? Рассказывай.
– Я не обижаюсь. Но если бы ты при такой жаре целый день просидел в Румянцевской библиотеке, то тоже бы обиделся.
– Ладно, рассказывай, – примирительно сказал Миша.
– Так вот. Демидовы были очень богатые люди. Владели на Урале заводами и рудниками. И были большими чудаками. Например, один Демидов, Прокофий, устроил в Петербурге такое пьянство, что пятьсот человек умерли от перепоя…
– Вот врет! – взвизгнул Генка и хлопнул себя по коленкам.
– Честное слово! Этот Прокофий был в Англии и за что-то обиделся на англичан. Тогда он вернулся в Россию и скупил всю пеньку, чтобы не досталась англичанам. Ведь они импортировали из России главным образом пеньку, вот он их и проучил.
– Проучил… за свои денежки.
– А что для него деньги? Вот, например, другой Демидов – Павел. В тысяча восемьсот тридцать пятом году подарил царю Николаю Первому алмаз, который стоил ровно полмиллиона рублей…
– Видно, был большой подхалим, – заметил Миша.
Генка опять не поверил:
– Один камешек стоит полмиллиона рублей золотом? Больно дорого!
– Представь себе – полмиллиона, – продолжал Славка. – Это был знаменитый алмаз Санси… Вот интересная история. Этот алмаз был вывезен из Индии лет пятьсот назад и принадлежал Карлу Смелому Бургундскому. Карла убили на войне, и алмаз подобрал один швейцарский солдат. Но он не знал цену алмаза, думал, что просто красивый камень, и продал какому-то священнику за один гульден, то есть за один рубль. Священник, не будь дурак, загнал алмаз португальскому королю Антону. Король Антон, тоже хороший спекулянт, продал его за сто тысяч франков французскому маркизу Ле-Санси. С тех пор алмаз называется Санси. Теперь слушайте, что произошло дальше. Слуга Санси вез к нему этот алмаз. На слугу напали разбой-ники и убили его. Но слуга успел проглотить алмаз. Санси велел вскрыть труп своего слуги и нашел алмаз в его желудке.
– Веселенькая история! – заметил Генка, протягивая руку к животу в том месте, где, по его предположениям, был желудок.
– Затем, – продолжал Славка, – короли опять начали спекулировать алмазом. Санси продал его английскому королю Якову Второму, Яков Второй – французскому королю Людовику Четырнадцатому, потом он попал к Людовику Пятнадцатому. В общем, его долго перепродавали, пока, наконец, в тысяча восемьсот тридцать пятом году Павел Демидов не купил его для Николая Первого… Вот какая история…
Мальчики помолчали. Потом Миша сказал:
– Ты, конечно, провел серьезное исследование. Но какое это имеет отношение к усадьбе?
– А то, что одна из дочерей Демидова вышла замуж за Карагаева.
– Ну и что?
– Может быть, алмаз Санси вместе с приданым перешел к графу Карагаеву.
– Но ведь Демидов отдал алмаз Николаю Первому?
– Он мог ему отдать поддельный. Ведь все там было построено на жульничестве.
Генка свистнул.
– Наверно… Попробуй надуй Николая Первого с его Бенкендорфом.
– Видишь ли, Славка, – сказал Миша, – конечно, трудно предполагать, что алмаз попал к графу. Но допустим даже, что это так. Что же из этого?
– Как что? – возмутился Славка. – Возможно, как раз его и ищут. Ведь все говорят, что здесь всегда искали клады. Может быть, и сейчас ищут.
– Может быть, – согласился Миша. – Но это только подтверждает, что мы должны идти в лес. Этот ли алмаз или что-нибудь другое, но факт, что ищут. А когда ищут драгоценности, то и убивают друг друга. А нам важно узнать, кто убил Кузьмина, и тем самым оправдать Николая.
– Разве я возражаю? Я только указываю на то, что именно ищут.
– Вот и хорошо, – заключил Миша. – Значит, сегодня ночью мы пойдем в лес.
Глава 34КОСТЕР
Сегодня ночью они пойдут в лес, на Голыгинскую гать. Все понимали: если лодочник проведает, что мальчики отправились на гать, то он может их проследить, а потом в лесу и убить. Он и его парни на это способны. Убили же они Кузьмина.
У всех на лицах было серьезное, таинственное и даже несколько торжественное выражение, какое бывает перед важным и опасным предприятием. Все вели себя как нельзя лучше и всячески старались угодить Мише и Генке – кто знает, в каком виде они вернутся и вернутся ли вообще. Мише надоели эти жалостливые взгляды, и он ушел на реку, на то место, где любил сидеть вечерами и смотреть на пламенеющий за дальними горами закат.
К тому же у Миши была тайна: он сочинял стихотворение.
Раньше Миша не сочинял стихов. Это занятие казалось ему несерьезным. Другое дело, когда стихи пишут настоящие поэты: Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Или современные поэты: Маяковский, Безыменский… Это поэзия. А то, что сочиняют ребята, не более как плохо рифмованные слова. К школьным поэтам Миша относился иронически. Конечно, без стихов нет и стенгазеты. Частушки для «Синей блузы» тоже нужны – критика недостатков получается острее. Но вот стихи из-за «настроений» Миша терпеть не мог, не мог терпеть и самые эти «настроения».
«Настроения» бывали обычно у мальчиков, далеких от общественной жизни. Впрочем, случались «настроения» и у комсомольцев, хотя и реже. «Настроения» заключались в том, что парень ходит грустный, скучный, как в воду опущенный, все ему кажется мелким, ничтожным, неинтересным. Да и сама жизнь представляется ему совершенно ненужной. Говорит он философскими изречениями: «Жизнь коротка и неинтересна», «Все пройдет», «Все повторяется», «От жизни надо брать все». В общем, несет вздор. Как правило, такой «упадочник» говорит об одиночестве, о том, что никто его не понимает и никогда не поймет, и читает при этом упадочные стихи. Да и сам сочиняет стихи – о загадочном мире, о бренности жизни и прочее в таком же упадочном духе. Как только кто начинает сочинять стихи – значит, у него начались «настроения».
И вдруг, совершенно неожиданно для себя, Миша начал сочинять стихи. Вернее, сочинил одно стихотворение. И то не до конца, никак не мог подобрать рифмы к двум последним строчкам. Конечно, не упадочное стихотворение, а настоящее, революционное.
Оно зародилось в те часы, когда он сидел на берегу реки вечером, смотрел на пламенеющий за дальними горами закат и вспоминал маленькую железнодорожную станцию, удаляющиеся огоньки, поезда, эшелон красноармейцев, Полевого и большой плакат, на котором был нарисован рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар.
Неожиданно возникла рифма «шар земной – рабочий молодой», потом другая: «мосты – бойцы»… И в итоге двухнедельного труда появилось стихотворение, несовершенство которого Миша сознавал, но которое все же ему нравилось. И он надеялся со временем подобрать последние две строчки.
Вот это стихотворение:
Пока живы, не забудем
Все, что видели тогда:
Эшелон на бой уходит
За Республику Труда.
Широко раскрыты двери,
И толпой стоят в дверях
Бойцы в разорванных шинелях
И в стоптанных сапогах,
И, опутанный цепями,
Пламенеет шар земной,
И молотом тяжелым цепи рубит
Рабочий молодой.
Хоть крут подъем, и взорваны дороги,
И падают убитые бойцы,
Мы рельсы выложим, нарежем шпалы,
Туннели вырубим и наведем мосты.
Борьба лишь начата, и нам передан молот,
Цепями все еще опутан шар земной…
Последние две строчки Миша никак не мог сочинить. Не подбирались рифмы. К слову «земной» можно бы подобрать – в крайнем случае опять повторить «молодой», – но к слову «молот» Миша никак не мог найти рифму. А менять это слово Миша не хотел. Уж очень красиво звучало:
Борьба лишь начата, и нам передан молот…
Молот, молот… Какую рифму к нему подобрать?
Миша мусолил карандаш, напрягал воображение, но ничего подходящего найти не мог… Все слова, которые приходили ему на ум, не годились. Молот, долот, сколот, проколот…
Искал Миша рифму и вечером, на костре.
Костер в этот вечер был не похож на другие костры. Обычный разговор не вязался. Никто не шутил, не рассказывал веселых историй. Зина Круглова попробовала было пересказать смешной ответ одной крестьянки на уроке ликбеза, но ее рассказ не показался ни смешным, ни интересным. Все сознавали ответственность момента.
Торжественное, романтическое состояние охватило и Мишу Его так и подмывало прочитать свое стихотворение. И в то же время было стыдно: вожатый, а сочиняет стишки. Но они так вертелись у него на языке, что он не удержался и сказал:
– Мне сейчас припомнилась история с кортиком: Полевой, Никитский и все другие. И как-то само собой сочинились стихи. Если хотите, я их прочту.
Миша встал и, немного волнуясь и боясь, что он забудет какую-нибудь строчку, прочитал стихи.
Ребята молча слушали. Молчание царило еще некоторое время после того, как Миша кончил читать. Потом Генка спросил:
– А где же конец?
– Конца я еще не сочинил, – ответил Миша.
Ему вдруг стало стыдно. Стихи казались теперь плохими, скверными. Все пышно, выспренно, не доходит до сердца. Зря он их читал! Кой черт его дернул? Зачем? Ведь он не собирается быть поэтом. Вот и ребята молчат. Понимают, что стихи плохие, но не говорят, не хотят его обидеть. Миша опустил руку в карман, незаметно измял и разорвал листок со стихами на мелкие кусочки.
– Что ж, – сказал Славка, – стихи неплохие. Только конца нет и размер не всюду правильный. Потом, нет рифмы между первой и третьей строчками.
– Зато по идее хорошо, – возразил Генка. – Я как услышал эти стихи, так сразу вспомнил и станцию, и эшелон, и комиссара Полевого.
Миша сказал:
– Я знаю, что стихи плохие, но мне хотелось вас немного позабавить и оживить наш скучный костер. Вот я взял и на ходу сочинил стихи.
– Прямо сейчас вот и сочинил? – усомнился Генка.
– А то когда же? Прямо в уме и сочинил. – Миша встал. – Всё! А теперь спать, по палаткам. И имейте в виду: ничего с нами не случится. А если к утру не вернемся, тогда ищите нас в лесу. У Голыгинской гати.
Глава 35ОПАСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Лагерь затих. Миша, Генка и Жердяй выбрались из палаток и пошли к лесу.
Полная луна освещала спящий лагерь. Миша отчетливо видел верхушки деревьев. И синее небо над ними. И звезды.
– Как к лесу пойдем: берегом или лугами? – шепотом спросил Жердяй, дрожа не то от холода, не то от страха.
– Берегом, мимо лодочника, – тоже шепотом ответил Миша.
Три маленькие фигурки двигались по полевой тропинке, ведущей к реке. Впереди Жердяй, за ним Миша и последним Генка. Жердяй шел легко, неслышно. Миша решительно шагал за ним. Генка же, успевший в палатке заснуть, теперь плелся сзади, зевая и чувствуя себя очень несчастным оттого, что не выспался. Он был храбрый мальчик, но любил поспать.
Не доходя до реки, Миша велел ребятам подождать, а сам ползком подобрался к лодочной станции. Луна заливала ее своим светом. Лодки не воде казались черными спящими рыбами. Но никого на станции не было. Тихо. Ни голоса, ни плеска.
Так же ползком Миша вернулся к друзьям, и они отправились дальше.
До леса было верст пять. Дорога сначала вилась вдоль берега, потом углубилась в поля. В свете луны все казалось причудливым и таинственным. Что-то шелестело в пшенице. Таинственные зверьки перебегали дорогу.
Два быстрых зеленых глаза показались впереди и исчезли.
– Заяц, – прошептал Генка, стряхивая с себя сонливость.
– Кошка, – сказал Жердяй.
Лес возник перед мальчиками черной, мрачной громадой.
– Как пойдем? – спросил Жердяй дрожащим голосом.
Он еще надеялся, что Миша побоится идти в лес и они вернутся в лагерь.
Но Миша и не думал возвращаться.
– Веди нас к болоту.
Вслед за Жердяем мальчики обогнули опушку и углубились в лес.
Сразу стало темно. Бугристые корневища деревьев на тропинке казались клубками черных уснувших змей.
Лес жил ночной, потаенной жизнью. Невидимые, проносились меж деревьев птицы. Это козодой или летучая мышь. Часто раздавался сухой, отрывистый хруст ветки, как будто кто-то подкрадывался. Но Жердяй шел вперед, и мальчики двигались за ним. Если Жердяй не останавливается – значит, опасности нет.
Шли они долго. Миша совсем потерял направление. Без Жердяя, конечно, не выбраться отсюда. И как Жердяй здесь ориентируется?
Между тем лес становился все реже, деревья ниже и мельче. Мальчики вышли еще на одну опушку.
Жердяй остановился и обернулся к Мише. Лицо его казалось мертвенно-бледным.
– Сейчас будет болото, а там Голыгинская гать, – пролепетал Жердяй.
– Пойдешь? – тихо спросил Миша.
Жердяй отрицательно качнул головой.
– Хорошо. Останешься здесь. Будешь нас ждать. Не побоишься?
Жердяй кивнул головой в знак того, что он согласен остаться здесь и ждать ребят.
– Покажи, как идти.
Жердяй протянул руку вправо и зашептал:
– Пойдете краем леса. Как дойдете до четырех дубов, так возьмете влево, там просека… Просеку пройдете, увидите болото… Тут и начинается гать… А я здесь посижу, – добавил Жердяй и присел под березой, привалившись к ней спиной.
Миша и Генка осторожно двигались по опушке, прижимаясь к лесу, чтобы их не было видно. Луна светила со стороны поляны, и тени мальчиков сливались с тенями деревьев.
Вдруг Генка схватил Мишу за руку:
– Тише! Слышишь?
Прижавшись к дереву, мальчики оглянулись. Мише тоже показалось, будто кто-то крадется за ними. Они прислушались. Все стихло.
Мальчики двинулись вперед и опять услышали, что за ними кто-то крадется.
Они опять остановились. Раздался едва слышный хруст ветки. Мальчикам казалось, что лес полон таинственных людей, которые крадутся за ними. Они почувствовали себя беззащитными, окруженными врагами. Генка прижался к Мише. Миша слышал, как у Генки бьется сердце. Сам он тоже порядком перепугался, и, не будь рядом с ним Генки, перед которым он не мог оказаться трусом, Миша бросился бы бежать со всех ног.
Они стояли, затаив дыхание, им чудились таинственные звуки, шорохи, осторожные шаги, хруст ветвей, шепот людей, и казалось, что какие-то тени двигаются в поле, на опушке, меж деревьев.
– Вернемся, – едва слышно, одними губами прошептал Генка.
– Боишься? – так же шепотом спросил Миша.
Генка кивнул головой:
– Боюсь…
Тогда, с радостью в душе, но с таким видом, будто он уступает Генкиной трусости, Миша пожал плечами и тихонько стал пробираться назад.
Но не успел он сделать и шага, как увидел за деревом фигуру человека. Миша замер. Человек вышел из-за дерева. Это был Жердяй. Так вот кто крался за ними! Чудак! Только зря напугал их.
– Боязно одному сидеть, – пожаловался Жердяй.
– Так какого же ты черта… – с негодованием начал Генка, обрадованный тем, что есть на кого свалить свой испуг.
Но Миша сделал ему знак молчать. Он сам злился на Жердяя, но сейчас не время разговаривать и не место: их могут услышать.
Втроем мальчики почувствовали себя увереннее. И уже перед Жердяем ни Миша, ни Генка не хотели обнаружить своего страха. Миша снова повернул к Голыгинской гати. Генка и Жердяй осторожно двинулись за ним.
Они шли по-прежнему молча, прячась в тени деревьев. Наконец вышли к просеке. Если бы не Жердяй, Миша никогда бы не догадался, что это просека, настолько густо заросла она молодым ельником.
Движением руки Миша приказал Жердяю идти впереди и показывать дорогу. Тот жалобно посмотрел на него, но подчинился. Только поминутно оглядывался, чтобы убедиться, что Миша здесь, рядом с ним.
Они прошли еще с версту. Лес перешел в мелколесье. Чувствовались гнилые запахи болота.
Вдруг Жердяй остановился и стал внимательно всматриваться в землю. Миша и Генка тоже наклонились и увидели рядом с собой глубокую яму, длиной аршина в три и шириной в аршин. Рядом высился холмик свежевыкопанной земли.
Мальчики вгляделись. На некотором отдалении виднелась другая яма, потом третья. Жердяй развел руками, показывая, что этих ям раньше не было.
Мальчики прошли еще немного. Просека кончилась.
Жердяй остановился, протянул вперед дрожащую руку:
– Гать…
Луна освещала темное, бугристое болото. Местами из него торчали не то бревна, не то поваленные деревья. Белесые испарения поднимались над болотом, образуя таинственные движущиеся фигурки. Изредка перебегали огоньки – зеленые, синие, желтые… И хотя Миша знал, что это болотные огни, и больше ничего, а белесые движущиеся фигуры, похожие на мертвецов в саванах, не более как испарения, подымающиеся с болот, но и ему было жутко.
Мальчики стояли безмолвные, окаменевшие перед жуткой картиной ночного болота. Им казалось, что вот сейчас один из этих белесых движущихся призраков приблизится к ним и они увидят мертвого графа и страшную бородатую голову у него в руках.
Совсем рядом мальчики услышали глухие равномерные удары. Как будто кто-то стучал под землей. Жердяй от страха присел и уткнул голову в колени.
Миша и Генка тоже присели. Но, как они потом говорили, не от страха, а для того, чтобы их не заметили люди, производившие эти звуки.
Удары повторялись через короткие, но равномерные промежутки времени.
Миша прислушался. Когда первый страх прошел, он сообразил, что удары доносятся не из-под земли, а откуда-то справа, из леса, и совсем близко.
Он сделал Генке и Жердяю знак оставаться на месте, а сам, пригибаясь к земле, ползком стал двигаться в сторону, откуда слышались странные звуки. Но за ним пополз Генка, а за Генкой – Жердяй.
Они проползли шагов двести. Удары слышались все ближе и ближе. Теперь было ясно, что где-то копают и отбрасывают землю. Между деревьями мелькнула полоска лунного света. Внезапно все смолкло. Миша осторожно раздвинул ветки…
Перед ним была крошечная полянка, а в середине полянки – яма. Два бугра земли высились по ее краям. Возле ямы сидели два человека и курили.
Это было совсем близко. Удивительно, что эти люди не услышали приближения мальчиков.
Как ни меняется лицо человека при лунном свете, Миша узнал парней, которым лодочник передал мешки.
Один парень плюнул на окурок, бросил его, поднялся, взял лопату и прыгнул в яму. То же сделал и второй парень. И все это без единого слова.
Снова раздались равномерные удары лопат.
Миша сделал Генке и Жердяю предупреждающий жест и начал тихо отползать назад. Генка и Жердяй поползли за ним.
Через несколько минут три маленькие юркие тени промелькнули по краю просеки, направляясь в обратный путь, к лагерю.