з особо испытанных и верных элементов для водворения порядка и ареста зачинщиков в вышедших из повиновения полках. Для этого главный комиссар Кронштадта Ильин лично связался со штабом Троцкого.
Так получилось, что восстание началось как бы само собой, без всякой инициативы с нашей стороны. Первым делом требовалось арестовать комиссаров и коммунистов, и вот они и идут сами к нам в руки, в форт Красная Горка, как мышь в мышеловку!
Однако допустить коммунистов в расположение полков, куда они направлялись для ареста зачинщиков, — значило бы нарушить все планы восстания. «Прибывшую группу пропустить в форт и сразу арестовать», — так подумал я и тут же согласился со всеми принятыми на совещании мерами.
Немедленно по окончании совещания я отбыл на форт.
Вызвав к себе своего помощника капитана Лощинина, я рассказал ему о совещании в селе Каваши и приказал быть готовым к перевороту, который назначил на час прибытия коммунистов (ориентировочно два часа ночи).
Чуть позднее я получил известие о предполагаемом прибытии карательного отряда численностью в сто двадцать человек, и в три часа ночи поезд с коммунистами из Кронштадта показался на территории форта.
Внутри форта железнодорожный путь делает петлю перед домом, который я занимал как комендант крепости. В этом месте поезд с коммунистами и совершил первую остановку. Из вагона вышел один человек, затем поезд с отрядом коммунистов отправился далее на конечную станцию, куда по замыслу карателей следовало доставить подавителей восстания, то есть непосредственно в солдатские части.
Я неплохо знал повадки этих людей по прошлому опыту. В подобные отряды набирались либо слепые фанатики, либо отъявленные негодяи, палачи по призванию. Однако и те и другие отличались необыкновенным мужеством и легко шли на смерть.
Тем временем ко мне постучали. Когда открылась дверь, я увидел на фоне зеленовато-серого неба северной белой ночи человека хорошего роста. Вооруженный до зубов, он был одет в длинную кавалерийскую шинель, так полюбившуюся большевикам. «Товарищ комендант, я — глава карательного отряда и явился к вам дать инструкции для подавления восстания в первом и втором Кронштадтских крепостных полках», — спокойно произнёс он, совершенно не ожидая того, что произошло впоследствии. Он говорил с Неклюдовым, тем самым комендантом, добровольно явившимся на форт обратно из отпуска, проехав ряд областей, занятых белыми! Тем самым товарищем Неклюдовым, что явился на форт в один из самых тяжелых и критических для советской власти моментов и стал затем во главе красного форта.
Я приблизился к нему, пристально глянул в звериные глаза. Выражение его лица соответствовало серьезности момента. Передо мной был один из дьяволов, через чьи руки за время революции прошли тысячи невинных жертв. Он не колебался, когда приказывал отвести к стенке или бросить в грязную воду порта любого, кого счёл виноватым перед революцией. Старик или юноша, военный или гражданский шпак — ему всё едино. Сколько крови видел он за это сравнительно короткое время, сколько рук подымалось к нему, моля о пощаде, и, может быть, иногда из милости или чтобы ускорить дело, он сам направлял из своего нагана свинец в грудь очередной жертвы. И вот теперь он стоял передо мной. Нас разделяло не более полуметра. Он оказался в моей власти.
«Я возьму тебя живым», — думал я, продолжая пристально смотреть ему в глаза. Но в то же время я знал: живым он не сдастся. Перед смертью он попытается порвать врага. Меня!
Как назло, оружия у меня под рукой не случилось. Я размышлял в поисках выхода из сложившейся ситуации.
— Вы и ваши люди вооружены хорошо? Предстоит серьезное дело, товарищ, — сказал я.
— Да. У всех револьверы и шашки.
— А вы лично? — продолжал я как можно хладнокровнее.
— Вот видите, — отвечал он, указав глазами на свой наган, висевший на боку в кожаной кобуре.
— А он заряжен, ваш наган? — спросил я с показным любопытством. — Можно посмотреть?
— Пожалуйста, — сказал он, улыбнувшись.
Тяжёлое оружие легло мне в руку. Отступив на шаг, я быстро поднял дуло нагана и направил ему в грудь.
— Руки вверх! — произнес я громко и раздельно.
Он отступил, но рук не поднял. На его лице было самое наивное удивление.
— Вы шутите… — начал было он.
— Руки вверх! — повторил я.
Он повиновался. Он понял, в чем дело.
Под дулом нагана я заставил его перейти к письменному столу и стал так, чтобы стол разделял нас. Затем я нажал кнопку звонка и, передав наган явившемуся вестовому, отдал приказ об аресте начальника карательного отряда.
В это же самое время происходил и арест самого отряда. Вдоль деревянной платформы были расставлены пулеметы. Когда коммунисты стали выходить из вагонов, был отдан приказ: «Бросай винтовки». Раздалось щелканье взводимых пулеметных затворов, а затем и стук бросаемых винтовок. Коммунистов взяли под стражу люди пулеметной команды, которые отвели их в специальное помещение и посадили под замок.
Туда же отправили и их начальника, арестованного мной. Интересный факт: стоило лишь главному карателю оказаться в одной комнате со своими подчинёнными, как его же люди набросились на него и избили, обвинив в измене.
Затем я приступил к передаче приказаний по телефону во все отдельные части, вызывая их командиров, сообщая им о происшедшем перевороте и приказывая произвести немедленный арест всех комиссаров и коммунистов, находившихся в их частях.
Не было ни одного случая отказа в повиновении. Вскоре на форт стали поступать арестованные. Всего их было триста пятьдесят семь человек. Затем я сообщил в Кронштадт начальнику штаба Балтийского флота Рыбалтовскому о совершившемся перевороте. Рыбалтовский ответил, что сделает всё необходимое, и он выполнил своё обещание.
К семи часам утра гарнизоны фортов Обручев, Риф, Тотлебен, Константин, а также флот подняли восстание. Все комиссары были арестованы.
К сожалению, мне неизвестно, что происходило в это время в самом Кронштадте. Я послал две радиограммы, одну Русскому флоту, другую — английским судам, поздравляя с переворотом. Кроме того, я попросил у англичан поддержки.
Поддержки мы так и не получили, но об этом позднее.
Утро прошло в переброске перешедших и восставших частей на новые позиции. В районе Ораниенбаума — Систо — Палкино были произведены аресты всех чрезвычайных комиссий.
Казалось, дело выиграно и достаточно минной дивизии в составе нескольких миноносцев, отправленных в русло Невы, чтобы поднять восстание в Петрограде. Однако в два часа дня в ответ на мое требование коменданту Артамонову сдать город и гражданские учреждения, на рейд вышел дредноут «Петропавловск» и открыл огонь по форту Красная Горка.
Удар «Петропавловска» как гром с ясного неба ознаменовал начало второго акта трагедии.
Да, «Петропавловск» ударил по форту Красная Горка, а это значит, что на кораблях и в порту взяли верх большевики. Большевики находились и у нас на форту. И мы справились с ними. Однако, очевидно, в Кронштадте и на кораблях не удалось создать той атмосферы доверия и той готовности к перевороту по одному знаку, какая царила у нас…
Я снова снесся с Кронштадтом по телефону и вызвал коменданта Артамонова. Впоследствии я узнал, что во время нашего разговора рядом с ним сидел чрезвычайный комиссар, присланный из Смольного. С наведенным на Артамонова дулом револьвера и телефонным приёмником у уха, комиссар действовал так, что ни одного слова из нашего разговора не могло ускользнуть от него. Это обстоятельство сделалось мне известным лишь много позже, когда я уже стоял вместе с остальными у мостов через Нарову.
Тогда же меня чрезвычайно поразил тон, с каким Артамонов говорил со мной по телефону. Каждое его слово диктовалось комиссаром. Я дал ему сорок минут на размышление, угрожая в противном случае открыть огонь по самым важным объектам в городе из двенадцатидюймовых орудий.
Через некоторое время Кронштадт попросил продления срока, по истечении которого я открыл огонь по штабу крепости, минной лаборатории, военной гавани, артиллерийской лаборатории, складу мин на форту «Петр» и пароходному заводу.
В ответ на мой обстрел я получил уже два залпа, потому что к дредноуту «Петропавловск» присоединился «Андрей Первозванный».
Условия стрельбы не были одинаковы для обеих сторон. Во-первых, против меня действовали двенадцать двенадцатидюймовых орудий «Петропавловска» и четыре двенадцатидюймовых орудия «Андрея Первозванного». Во-вторых, отвечать мы могли только при корректировке стрельбы с привязного аэростата. Дело в том, что крепость была устроена для врага, наступающего на Петроград, а не из Петрограда, благодаря чему обстреливавшие нас суда, подходя с правого фланга и оставаясь на определенной дистанции, были недоступны для орудийных наводчиков. Тем не менее судя по последующим донесениям, наша стрельба оставалась довольно точной, в особенности хороши были попадания по еще более отдаленному Кронштадту, где наши снаряды ложились в непосредственной близости от намеченной цели.
В толпе у мостов через Нарову нашлись перебежчики из Петрограда. Они рассказывали, что выстрелы с Красной Горки посеяли в городе панику. Части войск, составлявшие гарнизон Кронштадта, стали колебаться. Возможно, ещё несколько выстрелов — и Кронштадт выкинул бы знамя восстания!
Сознаюсь, я отдал приказ о прекращении обстрела, потому что не хватило воли. Петроград — это не только большевики. Петроград — это мирные жители, которые могли пострадать от разрывов наших снарядов. Возможно, со временем я стану думать иначе. Ну да поглядим. Сделанного не воротишь…
Тем временем тучи над нашими головами продолжали сгущаться. Стали поступать донесения, что к Ораниенбауму стягиваются пехотные части Петрограда и броневые поезда.
Большевики сжимали Красную Горку в стальных тисках. Но мы верили: не все ещё потеряно, ведь на западе, у пограничных с фортом деревень, продвигаются белые части, а по ту сторону залива дымит трубами английский флот. Он сдержит наконец обещание, придёт на помощь!