Якобы её пугают мои разногласия со Стариком.
Якобы возможно наложение какого-то мифического партийного взыскания с отстранением от должности и даже изгнанием из партии. Она толкует о каких-то «перегибах». Злата и этого боится, забывая о том, что республика сейчас живёт и работает по законам военного времени. И — да! Порой законы эти пишутся кровью невинных жертв на скрижалях истории.
Она часто плачет и корит меня. Всё попусту. Она лишь портит себе здоровье. Я стараюсь её ободрить. Злата крайне нервна, легко возбудима, однако не составляет труда отвлечь её простыми женскими интересами. Она просто помешана на украшениях. Собирает их и складывает в коробки, потому что носить всё это немыслимо. Её гардероб превысил все представления о разумной целесообразности, но она продолжает рыскать по комиссионкам, роясь в барахле и скупая, скупая, скупая… Прошло немало времени и было потрачено немало сил, прежде чем Злата наконец успокоилась. Некоторое, весьма непродолжительное время её увлекала партийная работа. Но скоро интересы снова переменились. Жена отдалилась от меня. Многое в её жизни сделалось для меня тайной. Пришлось принимать меры, выяснять. Я подозревал худшее, однако, обыскав её комнату, обнаружил всего лишь книги и журналы по спиритизму и оккультным практикам на всевозможных европейских языках. Тогда я счёл, что, возможно, спад её нервозности является следствием увлечения спиритизмом.
Так, успокоившись относительно увлечений жены, пусть мелкобуржуазных, но с точки зрения пролетарской идеи почти невинных, я погрузился в борьбу. Потекли дни и ночи кропотливой, часто опасной работы без каникул и праздников. Собрания, митинги, чтение фронтовых сводок, работа над статьями, переписка с товарищами, решение сложнейших вопросов жизнеобеспечения самого Петрограда и обороняющих его войск — вот моё дело, моя семья, моя жизнь!
С женой я виделся ежедневно. Постоянно чувствуя её поддержку, я тем не менее был вынужден время от времени отодвигать её на периферию собственной жизни. Нет, я не оставлял Злату без внимания, приставив к ней надёжных людей из числа проверенных партийцев. И вот, в разгар весны, когда так называемые «белые дивизии» при поддержке эстонских империалистов, усилили напор на наши линии обороны, внезапно получаю донесение, в котором говорится о каких-то тайных собраниях. Ключевой фигурой этих собраний является какой-то обнищавший буржуй. Из донесений следовало, что товарищ Злата встречалась с этим типом и при посторонних, и наедине. Между нами состоялся не один продолжительный разговор. Однако все попытки урезонить жену заканчивались самым безобразным обывательским скандалом.
Не в состоянии разрешить возникшую проблему самостоятельно, я обращаюсь к компетентным людям. Тут же нашлась и соответствующая ищейка, из бывших — то ли филёр царской охранки, то ли бывший городовой пристав. Одним словом, чёрт знает кто, но пронырливая сволочь по фамилии Тимашов. Этот Тимашов зачем-то привлёк к делу нескольких своих приятелей, так же бывших сотрудников охранки. Сообща они разыскали интересного моей жене медиума, сущего голодранца, совершенно деклассированный элемент. Тимашов донёс о якобы спиритических сеансах, которые устраивал этот молодчик по всему Питеру. Я встревожился пуще прежнего. Под соусом якобы спиритизма можно подать любой, самый чёрный заговор против революции. Но чтобы в подобном деле участвовала моя жена? Нет, в такое я не мог поверить и обратился к товарищам по партии в ВЧК.
Кадровые чистки — неизбежная часть нашей повседневной работы. Молодое государство нуждается в специалистах. Однако на их воспитание требуется время. Поэтому временно приходится использовать старые кадры. Наследие царизма тяжко. Работы непочатый край. К каждому спецу из бывших проверенного комиссара не приставишь. Рук на всё просто катастрофически не хватает. Отсюда и временные трудности, и отдельные провалы, и перегибы.
Через неделю я мимоходом и случайно узнал, что все филёры, участвовавшие в деле моей жены, расстреляны. Что поделать! Помнится, Старик весьма метко высказался на этот счёт: «Лес рубят — щепки летят». Буквально так и сказал. И это ещё одно свидетельство того, какую трудную работу мы выполняем, и какая тяжелая борьба нам ещё предстоит. Право слово, лес валить легче. Тем не менее я решил проявить осторожность и не стал применять к новоявленному спириту чекистские методы. На дне души копошилась чертовски занозистая мыслишка: что если на допросе этот буржуазный выкормыш заявит о близости со Златой? Нет, он не мог, он конечно же не мог быть любовником моей жены. Любовник производное от слова любовь, а любви между ними не могло быть. Злата тщеславна и не влюбится в подонка, но близость может осуществляться и без любви…
В конце концов, я пришёл к мысли, что устал от Златы. От вечных забот о ней, от жизни с оглядкой на неё, в то время как строительство нового общества требует полной, безоглядной отдачи. А товарищ Злата тянет одеяло семейной жизни на себя. Такой ли должна быть подруга партийного и государственного вождя? Должна ли она быть корыстной, мнительной, суеверной?
Сомнения вгрызались в мою печень, когда я выгораживал буржуазного выкормыша, пытаясь оградить его от избыточного служебного рвения товарищей из ЧК. Я не посылал к нему на дом латыша с винтовкой, но отправил товарища Штиглер, стенографисточку, помощницу Златы, передав через неё не приказ, но пожелание явиться в Смольный в указанный день и час.
И настали день и час нашей встречи. До этого я знал его лишь понаслышке, из донесений расстрелянных филёров, да товарищ Штиглер рассказала мне кое-что. При этом стенографисточка так трепетала от отвращения ко лжи и напрасным наветам, так уморительно потели её ладошки, что я буквально и безоговорочно поверил каждому её слову. Злата была более категорична. «Побойся Бога» — так выразилась жена. Бог повсюду! Вот он, симптом зачумлённости русским! Я испугался, поняв, что и сам нет-нет да и задумываюсь о праведности и греховности. Неужели и я подцепил эту хворь? Да, вопрос о Божьем бытии внезапно взволновал и меня. Впрочем, ненадолго. Окончательное решение этой задачки я отложил до обсуждения с товарищем Томасом…
— Лето наступило. Летом люди меньше умирают от испанки и тифа.
От сочного баса товарища Томаса вибрировали оконные стёкла. Его слова прекратили мои размышления о Божественном и досадном.
— Мне показалось, или вы сказали об этом с сожалением? — проговорил я, оборачиваясь.
Я пытался понять настроение товарища Томаса, но тот расположился весьма выгодно, боком к свету, и теперь выражение его лица скрывала тень от гардины. Нас в кабинете трое: товарищ Томас, я и спирит-неудачник, явившийся со значительным опозданием. Он пытается оправдаться перерывами в движении трамваев. Его речи бессвязны, а оправдания нелепы. Он труслив и неловок, раздавлен и жалок. Являясь без сомнения буржуйским недобитком, он носит бурлацкое имя Тарас Бурмистров.
— Лето одна тысяча девятьсот девятнадцатого года. Трамвайные пути зарастают травой, — проговорил мой робкий визитёр, приводя ещё одно, глупейшее из оправданий. — Трава, представьте себе, прорастая, портит пути. От того и трамваи ходят редко. Как тут не опоздать?
Я смотрю на Бурмистрова. Этот беспомощно барахтался в потоке света, льющегося из окна. Одет вполне благопристойно — в пиджачную пару. Сорочка свежая, но он постоянно поддёргивает рукава пиджака, пытаясь скрыть печальный факт — запонки он, видимо, давно уже пропил, так же как и булавку для галстука, и теперь тот топорщится, ввергая визитёра в ещё большее смущение. Манжеты сорочки обтрепались от частых стирок, и этот факт умножает неловкость моего гостя.
В целом, я остался доволен его жалкими потугами. При первом же взгляде на него все подозрения в любовной связи со Златой улетучились утренним туманом.
Итак, убивать этого Бурмистрова не имеет никакого смысла. Пока. Для начала и как минимум надо выяснить причины интереса Златы к этому субъекту. В то же время нет никакой физической возможности выслушивать его многословные враки.
— Видите ли, я слишком занят. Через полчаса мне выступать перед товарищами. Народ уже собирается.
Он молчит, глядя на меня, как агнец на раввина перед закланием.
— Итак…
— Итак?
— Вам известно, кто я такой?
— Так точно. На табличке возле двери написано. И госпожа… товарищ Штиглер пояснила мне. Да я и, едучи сюда, вполне сознавал… Возможно, ваш интерес ко мне связан с занятиями госпожи… товарища Златы…
— Так и есть. Мне небезразличны занятия… гм… моей жены. Я интересуюсь этим делом не только как председатель Петросовета, но и как муж. Вы не подумайте, что это допрос. Я сам не провожу допросов. Этим у нас занимаются другие товарищи. Это просто частная беседа. Так, по-приятельски. Вот и находящийся здесь товарищ Томас — мой приятель. Он присутствует здесь как раз, как специалист по оккультным занятиям. Назвать ваши занятия наукой язык не поворачивается.
Визитёр ещё раз оправил свою жалкую одежонку, облизнул губы, смахнул пот со лба, зачем-то потрогал волосы. Я наблюдал суетливые телодвижения затравленного борьбой за выживание животного. Несчастный грызун средь стаи хищников. Он так надеялся, что его не заметят. Спрятался в норе своего мещанского быта, затаился, но голод заставил его выбраться наружу. Таким был и я до известного времени. Особенно неприятно то, что он напоминает мне меня же самого, прячущегося, вечно гонимого… Ах, как он посматривает на товарища Томаса. Каждый взгляд его мимолётен и скользок, но я уверен — он уж успел оценить стати нашего соратника и помощника. И есть же на что любоваться: волевой лоб, твёрдый подбородок, взгляд прямой и холодный. Надо признаться, пронизывающий взгляд. Лицо аскета в обрамлении пышных бакенбард. Фигура опытного бойца-фехтовальщика. В одежде утонченный и изысканно-элегантный стиль настоящего джентльмена. Конечно, товарищ Томас далёк от пролетарской среды и, возможно, не вполне разделяет наши убеждения и цели. Но его проницательность, опыт и безупречная честность дают ему право быть причастным к тяжёлой борьбе с капиталистическим спрутом, повадки которого ему известны не понаслышке. Вот и сейчас он подносит к губам изысканный фарфор с вензелями князей Юсуповых с таким неподражаемым шиком, на который способно лишь существо, чьи лёгкие при самом первом вздохе приняли в себя туманы Альбиона.