Утратившее к вечеру яркость дневное светило просовывало тонкие пальцы своих лучей меж гардин. В лучиках роились сонмища бесцветных пылинок. Закатный свет всегда мягче рассветного. Покойней, приятней для глаз. Я смотрел за окно, на пыльные кроны, как в первый раз. Наверное, так смотрит на мир только что рождённый человек, ни на что ещё не надеясь, не ведая страха, тщеславного зуда и иных беспокойств, свойственных зрелости.
В глубине кабинета пыхтел и возился англичанин. Мы оба, как пара заговорщиков. Я только что совершил подвиг, выстоял под пыткой, а он, мой спаситель, теперь пытается хоть чем-то скрасить болезненный досуг пострадавшего за идею.
Я прислушивался к его возне с равнодушием смертельно усталого человека. Неподалёку звенела и плескалась вода. Возможно, он разливал вино по бокалам. А может быть, это простая вода? Вот уж не хотелось бы. Вот что-то тяжёлое тащат по полу. Что же это может быть? Думать трудно. Строить догадки тошно. Голова словно заполнена гниющей мякиной, в которой копошатся чрезвычайно болезненные черви. От малейшего мозгового усилия они начинают вгрызаться в череп и жалят, и язвят. Возможно, я должен отвлечься от созерцания пыльных крон и пылинок. Возможно, нужно предложить англичанину помощь или составить компанию за бокалом вина. Возможно, следует оставаться любезным со столь полезным для дела революции товарищем, но сил на это у меня нет.
Тем не менее я жду, что англичанин заговорит, и вскоре он произносит первую фразу:
— Похоже, он окончательно умер.
— Похоже? А что же, по-вашему, до этого он был не вполне мёртв? — не без колкости отзываюсь я.
— Среди белого дня труп в кабинете председателя Петросовета — по-моему, это не очень хорошо, — бубнит англичанин, и я наконец оборачиваюсь на его голос.
Так вот почему он так шумно возился и пыхтел! Ему удалось водрузить труп бедолаги Бурмистрова на мой великолепный, обтянутый свиной кожей диван. Англичанин даже прикрыл его лицо свежей салфеткой с моего стола.
— Не позвать ли латыша? — предложил англичанин и повторил ещё раз, очевидно, для вящей значительности: — Среди бела дня труп в кабинете председателя Петросовета — это не очень хорошо.
Я приблизился к мертвецу, приподнял салфетку, бегло оглядел заострившиеся черты.
— Кажется, он говорил, что вдовец и имеет дочь. Точнее, имел, — проговорил англичанин.
Он рассматривал лицо покойника с полным равнодушием. Ни недоумения, ни жалости, ни даже брезгливости.
Пораженный его хладнокровием, я подумал о том, как мало на самом деле знаю о товарище Томасе. Возможно, и он воевал на фронтах Великой войны, и вид мёртвого тела для него не в новинку. Сам-то я испытывал по меньшей мере сильное смущение. Голод в Петрограде, общая скудость во всех городах и весях разорённой войной страны, тиф и испанка, неустроенность и разлука с близкими, удавка так называемого Белого движения на шее юного Советского государства — и это далеко не полное перечисление бедствий, связанных с рождением общества справедливости. Мне доводилось видеть голодных детей и их родителей, болтающихся на фонарных столбах подвешенными за шеи.
Однако в бывшем Смольном дворце, в кабинете председателя Петросовета — в моём личном кабинете, до сегодняшнего дня никто не умирал.
— Пожалуй, стоило бы позвать часового, — не теряя хладнокровия, повторил товарищ Томас.
— Позвать латыша? — переспросил я. — Зачем? Он так вот просто вынесет из моего кабинета труп? На плече?
— Вы правы, Григорий Евсеевич. Нужны два человека с носилками. О-о-о! Да на вас лица нет! Присядьте-ка в кресло, не то и упадёте, пожалуй. Только вашего обморока нам и не хватало. Товарищ Зиновьев необходим партии здоровым и дееспособным. Ещё пару шагов осталось. Вот так. Вам удобно? Голова всё ещё кружится? С вашего позволения, я попрошу крошку Штиглер вызвать врача. Заодно и решим вопрос с этим вот… гм… трупом.
Я действительно чувствовал недомогание. И даже появление Златы не сразу облегчило моё состояние. Вслед за женой явился и врач, и ещё какие-то громко топающие люди с носилками. Все они наперебой бормотали «сердечный приступ» да «грудная жаба». Мне не хотелось слышать эти нехорошие слова. Мне хотелось ещё раз поговорить с Луцием Домицием Агенобарбом императором Нероном, потомком древнего плебейского рода. Хотелось задать некоторые уточняющие вопросы. Но как это сделать, если Тарас Бурмистров мёртв?
— Послушай! — сказал я склонившейся ко мне Злате. — Мне срочно нужно попасть на спиритический сеанс. Понимаешь, остались невыясненными некоторые чрезвычайно важные для общего дела вопросы…
— Дорогой, сейчас это невозможно.
— Послушай, Злата. Моё не очень хорошее самочувствие не должно, не может стать помехой в партийной работе. Я должен выяснить всё до конца…
— Дорогой!
Её руки обвили меня. Грудь прижалась к груди. Однако в объятиях Златы не присутствовало и тени эротизма. Оказывается, я всё ещё помню каково это — оказаться в материнских объятиях. Материнские объятия — самые нежные, успокоительные, отгоняющие страхи объятия — я ещё раз изведал их теплоту. При этом я всё ещё был распростёрт в креслах, а жена сидела у меня на коленях. Постепенно приходя в себя после пережитого ужаса, я начал понимать, что наша поза слишком уж интимна при таком широком собрании товарищей. Действительно, в кабинет набежало слишком много громко топающих и пахнущих карболкой посторонних. Пришлось отстранить жену, чтобы узнать, кто все эти люди.
Ими оказались трое чрезвычайно озабоченных товарищей в белых халатах. Тесёмки болтались на их согнутых спинах. Все трое сосредоточенно склонились над вытянутым струной Бурмистровым. Тут же толклись ещё двое, одетые в косоворотки и фартуки, с картузами на головах, обутые в кирзу. Оба носили большие, ямщицкие бороды и пахли не карболкой, как белохалатники, а дёгтем. В углу я заметил прислонённые к стене носилки.
Товарищ Томас расположился в сторонке, озабоченно посматривая то на белохалатников, то на меня. Заметив, что я начал приходить в себя после перенесённого шока, он сказал:
— Это врачи и сотрудники ближайшего к Смольному морга. Штиглер телефонировала куда надо, и они быстро явились. Вам, дорогой товарищ Зиновьев, врач не нужен. Вы просто напуганы — и только. Испуг вызван внезапной смертью нашего горе-медиума. Вообразите, умер у вас на глазах от разрыва сердца. А ведь не старый ещё человек…
С воспоминаниями о сеансе вернулось головокружение, и я подумал: ещё немного — и я вывалюсь из просторных кресел самым позорным образом. Однако Злата, буквально ловившая каждый мой вздох, тут же пришла на помощь.
— Дорогой, Бурмистров мёртв, — горячо зашептала мне на ухо жена. — Скончался внезапно от сердечного приступа. В числе наших знакомых другого медиума нет.
— Послушай, но товарищ Штиглер приглашала же меня к себе на квартиру, на Охту, — ответил я, деликатно высвобождаясь из её ставших слишком тесными объятий. — Если собралась ревновать, имей в виду: мне известно, что ты сама бывала на Охте. И не думай, будто я не знаю о твоём увлечении спиритизмом.
— Тебе надо успокоиться, Герш. Смерть Бурмистрова слишком потрясла тебя. Ты взволнован. Повторяю: другого медиума пока нет. Торопиться на Охту, на квартиру Штиглеров, незачем. Вот и товарищ Томас говорит… Впрочем, муж Ларисы, Владислав Штиглер — неплохой медиум.
Вынос тела Бурмистрова я наблюдал, уже стоя на ногах. Злата и Томас поддерживали меня с обеих сторон.
— Вам не стоит принимать предложение Штиглер, — бормотал англичанин. — Ни сейчас, ни позже, вам нечего делать на Охте. И не перечьте мне, товарищ, а лучше вспомните обстоятельства гибели товарища Урицкого.
— Вы предполагаете новый заговор? — отозвалась Злата. — Но на квартире Штиглеров всё чисто. Милое местечко. Хозяева — обаятельная молодая пара. Свили гнёздышко среди дачных садов. Ах, ты не видел, Герш, какие у них в саду пионы! Кругом разруха. Город обезлюдел. Классовая борьба достигла максимального накала, а у них в саду пионы! Я бывала там несколько раз…
Её слишком многословное воодушевление раздражало меня. Образ мёртвого Бурмистрова затмил упомянутый Златой Владислав Штиглер. Чёрт знает кто, какой-то дворянчик из немцев, Тверской уроженец. Видел я его пару раз. Хитрющий, как чёрт знает что.
— Я бы сказал: повадилась таскаться на Охту! Тоже мне, кисельный берег. Мне таки даже любопытно посмотреть, что это за дача и что там за пионы. Да и с Владиславом Штиглером хотелось бы сойтись поближе. Экий он чаровник.
В раздражении я выдернул локоть из лапок Златы.
— Герш, умоляю тебя!
— Товарищ Зиновьев, призываю к осторожности! Эстонцы в Пскове, генерал Родзянко в Гдове, а в подворотнях Петрограда идейные монархисты плетут заговоры, — строго заметил англичанин.
Я вздохнул. Действительно, красный террор, объявленный Стариком и Дзержинским в сентябре прошлого года, на некоторое время дал свои плоды. Впрочем, к чему могут привести половинчатые, необдуманные меры? Статистика преступлений и вынесенных по ним приговоров не впечатляет и не даёт желаемого результата, потому что монархическое подполье в Петрограде продолжает существовать и осуществляет свою разлагающую деятельность практически безо всяких помех.
Тем временем тело Бурмистрова уже вынесли из приёмной в коридор. Следом за телом Штиглер выпроводила и троих санитаров. Я видел, как она сунула в карман одного из белых халатов очередной промасленный свёрток. Подкармливает, добрая душа. Товарищ Злата и я подкармливаем чету Штиглеров, а те передают эстафету дальше, но отнюдь не пролетарским элементам, а белохалатным интеллигентикам в пенсне, которые вроде бы знают нечто из естественных наук, несмотря на то что под их руками люди мрут, как мухи. И какие люди! Лучшие люди! Внезапно вспомнился Старик, так и не оправившийся от раны, нанесённой ему истеричкой Каплан.
Итак, дверь в коридоры Смольного закрылась, и моя приёмная погрузилась в привычную тишину, такую глубокую, что я слышал, как шелестят ворсинки ковра под мягкими подошвами Златы. Жена никогда не носила готовую обувь. Всегда шила на заказ. Двигалась она бесшумно со стремительностью удирающей от хищника лани. Вот и сейчас она то ли подошла, то ли подбежала к своему рабочему столу и присоединилась к Штиглер, которая уже перекладывала с места на место какие-то отпечатанные на «ундервуде» листы. Обе сосредоточенно склонились над бумагами. Похоже, Злата и думать забыла и обо мне, и о своей недолгой нежности.