Таким образом, приложив ухо к тонкой перегородке — особенно хорошая слышимость оказалась возле небольшого отверстия в стене, через которое был продет шнур с колокольчиком для вызова прислуги — я мог слышать прения членов новообразованного Северо-Западного правительства, волею Господа, сделавшихся заложниками тех, кого до недавнего времени считали союзниками и друзьями.
Обязанности председательствующего с первых же минут принял на себя его высокородие Степан Георгиевич Лианозов. Прочие почти безропотно подчинились ему. Все, кроме пресловутого Горна, который своим воистину большевистским лукавством вносил сумятицу в стройные рассуждения барственных заседателей.
— Требование генерала Марша было высказано в ультимативной форме. Следовать его приказам недопустимо! — верещал Горн.
— Об отказе выполнить требования Марша не может быть и речи, — возражал господин Кузьмин-Караваев. — Конечно, всё произошло слишком неожиданно. Подумать только, запереть нас в комнате для совещаний… Да-с! Тем не менее плачевное положение на фронте для нас не является сюрпризом. Все мы знаем, до какой степени расстройства дошли дела, как в войсковых частях, так и в тылу. Уверен, генерал Марш исполнит свою угрозу, если мы не сформируем правительство и не выработаем в кратчайшие сроки требуемое им соглашение.
— На всё про всё этот солдат отвёл нам сорок минут… — промямлил некто.
Возможно, это был Филлипео, а может быть, и кто-то другой.
— Откажемся — прощай надежда отбить у большевиков Петроград, — сказал Лианозов.
— Прибытие ещё двух пароходов против полного и окончательного развала такими трудами созданной армии…
— Необходимо незамедлительно приступить к написанию меморандума относительно Эстонии…
— Спасая таким образом Петроград, мы нарушаем целостность империи…
— Бошы уже оторвали у России изрядный кусок. И Финляндия отвалилась.
— Наши постановления не более легитимны, чем декреты большевиков. Такие решения незаконны…
— Предлагаю начать работу над меморандумом незамедлительно. Отведённое нам время истекает. Вот-вот явится Марш и тогда…
Прислушиваясь к голосам за стенкой, я никак не мог пропустить повторное явление заслуженного солдата армии Его Величества короля Георга. Тяжесть его шагов такова, что неровен час проломит подмётками сапог половицы. При его появлении узники задвигали стульями, повскакали с мест, приветствуя высокопоставленную над ними особу.
— Мы приветствуем вас, сэр Марш! — воскликнул Чёрт. — Северо-Западное правительство приветствует вас!
— Тьфу ты, Сатана! — вырвалось у меня.
Да-да! Мгновенно опознав его по голосу, я не на шутку перепугался. С чего бы это вдруг ему заговорить? Почему до сих пор молчал? Зачем сидел, как мышь в норе, не замечаемый никем? Когда и вернулся в совещательную комнату? Почему я не слышал его шагов? Вмешаться бы, пресечь подобное своевольство своими крепкими ещё кулаками. Однако генерал Марш опередил меня, дав отповедь наглецу:
— Сэр Малькольм? Разве именно вас деятели русской идеи уполномочили делать объявления от своих известных русскому обществу имён?
Я пытался представить себе замешательство не к ночи поминаемого сэра Малькольма, и у меня ровным счётом ничего не получалось. Может быть, всё-таки ворваться и навести порядок? Вспомнилось мне, как мой генерал не единожды и в моём лишь присутствии и публично с горькой насмешкой поминал некоторые свойства «русской интеллигенции». Мне-то, простому суоми, невдомёк такие тонкости. Как говорят русские, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Зачем и мне вторгаться в их, русские дела? Однако теперь-то я понял. Вот она «интеллигенция» — с виду всё красиво и культурно: белые воротнички, красивая речь, пенсне на носу. А на деле, как гниющий изнутри зуб, с виду бел и кусается, а гнилое нутро воняет и саднит.
Нет, я обязан вмешаться. И начхать, что дело русское, а сам я — нет! Лианозов, вон, армянин, Моргулиес и Горн — евреи. Филлипео, как говорят русские, невесть кто. Но все участники именно русского дела. Почему же я, суоми, не имею права? Хватит стоять, прижавшись ухом к стене. Пора действовать!
Тут же, зачем-то прихватив тёплый ещё утюг, я ринулся к двери. Пальчики Аану вцепились было в фалды моего сюртука.
— Ты что задумал, старый? — взвизгнула она. — Там барские дела!
На борьбу с женой ушло несколько, как впоследствии оказалось, решающих дело секунд. Наконец её объятия ослабели, давая мне необходимую свободу. Я снова ринулся к двери, но так и не смог её отворить, ударившись лицом о гранитную грудь генеральского адъютанта Леонтия Разумихина.
— Куда вы, дядя Киасти?
Переросток обратился ко мне на языке суоми, чем окончательно сбил с толку и более того, вверг в полнейшее замешательство. Ах я — старый дурак! Позабыл, что в нашей каморке есть ещё одна дверь, ведущая в гостиничный коридор!
— Талдомский волк тебе дядя, барчук! — брякнул я.
— Тамбовский, дядя Киасти! — рассмеялся молодчик.
— Он собрался с англичанами драться, господин Леонтий! — вставила свои пять копеек Аану.
Я уставился на жену: не стреляет ли глазами, не играется ли в переглядки с молодым адъютантом моего генерала.
— Драться с представителями английской миссии? — Леонтий округлил глаза в притворной удивлении.
Лукавый недоросль считает меня старым дураком, а себя, ясное дело, — умником. Конечно, разным языкам обучен, тело имеет огромное и сильное, не лишен отваги, но разумением сущий ребёнок, не более четырнадцати лет от роду. Аану он нравится за румянец на щеках и незлобивый нрав. Но как быть с ленью и бестолочью? Как, спрашиваю я вас, столковаться с эдакой беспечностью ко всему, когда кругом война, и стреляют, и гибнут целыми армиями?
— Дядя Киасти, не надо врываться на совещание правительства. Очень может быть, что не всё происходящее вам по нраву, но Николай Николаевич прибудет в Ревель не позднее двенадцатого августа. Сейчас он в Нарве. Надо потерпеть одни только сутки, и Николай Николаевич всё решит.
— Там чёрт знает что творится!
— Уважаю вашу набожность. Сам верю в Бога и Чёрта, как полагается истинному православному христианину. Но Николай Николаевич всё решит. Я как раз явился, чтобы узнать положение дел. Всё ли готово к его прибытию?
Говоря так, недоросль Леонтий своей широкой грудью всё дальше отжимал меня от двери, а за стеной гудела перепалка. Если уж мне не суждено оказаться в комнате совещаний, чтобы навести там свой, справедливый порядок, то можно же хотя бы послушать. Надо оставаться в курсе происходящего, чтобы ровно через сутки доложить обстановку генералу Юденичу… Но Леонтий не доверял моему смирению и, наступая на меня, наконец оттеснил от двери, прижав спиной к стене возле отверстия для шнура. Гул возбуждённых голосов мы слышали и до этого, но разобрать отдельные слова не представлялось возможным. Все мы трое, и Леонтий, и Аану, и я, могли слышать только невнятное «бу-бу-бу». Однако вблизи дыры голоса стали внятны, и я разобрал окончание фразы. В широко распахнутых глазах Леонтия также читалось понимание, и только Аану оставалась равнодушной к судьбам русского дела. А что ещё можно ожидать от женщины суоми?
— … Принимают на себя обязательство в кратчайший срок образовать правительственную власть и впредь до её образования, берут на свою ответственность общее руководство русским делом.
— Степан Георгиевич — молодец! — прошептал я. — Слышите, как рассуждает? Сейчас он и Марша за ремень, как вы, русские говорите, заткнёт, и самого Чёрта туда же!..
— Это не Лианозов. Это его превосходительство, генерал Суворов, — прошептал Леонтий.
А за стеной продолжало бушевать.
— Это общие слова! Ни о чём! Вам, господа, было предложено закончить формирование правительства в течение сорока минут… — рычал генерал Марш.
— Это Марш. Приказывает интеллигентам повиноваться.
— Да тише ты! Дядя Киасти, я тоже интеллигент!
— … Распределить портфели и подготовить соглашение с отражением в нём двух важнейших пунктов. Первое: факта образования правительства. Второе: факта предоставления суверенитета Эстонии.
Прижатый к стене грудью Леонтия, я всё же мог видеть его любопытствующее лицо. Я нарочно принюхивался, но воротничок его кителя и девически гладкий подбородок пахли лавандовой водой. Иных запахов я не смог учуять. Странно. Дело идёт к вечеру, а генеральский недоросль всё ещё трезв.
Леонтий же, как совершенно трезвый человек, прислушивался к происходящему за стеной. А там среди прочих выделялся чей-то визгливый голосишко, больше похожий на брёх французской шавчонки, чем на человеческую речь:
— Но за столь короткое время подготовить меморандум невозможно! Нам не предоставили стенографиста! Нам не предоставили секретаря!
— Конечно, без стенографиста и секретаря русское дело невозможно. Николай Николаевич будет очень рад этому, — прогудел Леонтий.
— Это кто ж такой репейнится?
— Ерепенится, дядя Киасти. Так говорят русские.
— Русское дело в опасности! — продолжал визгливый голос. — Нас заставляют подписывать документы, разрушающие Российскую империю!
— Постойте, Максим Максимович! — остановил говорившего Лианозов. — Господин Марш, сэр. Мы, собственно, образовали Северо-Западное правительство. Председательство над сим органом я принял на себя. Однако написание меморандума о его образовании и об отделении Эстонии требует времени больше, чем отведённые нам сорок минут. Так же действительно необходимы секретари…
— Будто сами писать не умеют… — со школярской непочтительностью хмыкнул Леонтий.
— Не стоит волноваться о написании соглашения, — будто услышав его, проговорил генерал Марш. — Соглашение о формировании Северо-Западного правительства готово. Вот оно.
— Желательно бы ознакомиться, — ответили ему.
— Документ составлен британскими юристами при соблюдении всех норм права и готов к подписанию. Господин Караваев, будьте любезны!
— Позвольте, господин Марш! Это уж чересчур! — возмутился Кузьмин-Караваев.