— Осталось что-то ещё? Марш желает независимости для Казани?
— Оставь свои шутки, Леонтий! Дело, в сущности, о пустяках…
Наново забыв обо мне, генерал уставился в письмо. Однако на этот раз он вооружился пенсне. Несколько минут прошли в полной тишине, пока Николай Николаевич прочитал бумагу, как говорится, от корки до корки. При этом он изменил свой маршрут, начав движение от двери до моих коленей и обратно.
— Дружочек, поспешите в Псков, — сказал Николай Николаевич, в который уже раз останавливаясь возле меня.
Меня подбросило вверх.
— Слушаюсь!
А что ещё я мог бы ответить?
Генерал сделал кругом, отошёл к окну и застыл там.
— Николай Николаевич…
В ответ молчание.
— Аану толковала о каком-то полковнике. Вот переборчивая ба… женщина. Ей только полковников подавай… а я вот думаю, это не из дивизии ли Булак-Балаховича? Посланец? По какому случаю?
Я ждал выговора за выпитый сидр и болтливость, напоминания о субординации, возможно, что-нибудь ещё, но генерал продолжал стоять у окна спиной ко мне. Как же, должно быть, хороши ревельские виды, если лучшие офицеры Русской армии так увлечены ими. Подойти разве и тоже полюбоваться? Генерал молчал, занятый собственными размышлениями. За окном грохоча огромными колёсами по брусчатке улицы Суур-Карья проехал тяжело груженный ломовик. В соседней комнате звенела посуда, слышались тихие голоса: прислуга обсуждала портовые новости, щедро пересыпая тавастский диалект специфическими словечками портового жаргона, по преимуществу, бранными.
Толковали, дескать, транспорты-то пришли, но команды разгружать их не поступало. Так и болтаются на рейде, словно отправленные на карантин. Но шлюпки снуют, и на чёрном рынке уже стали появляться различные заокеанские товары: в основном бельишко, обувка, обмундирование и алкоголь. Оружия совсем немного, и оно не выдерживало сравнения с германскими и отечественными образцами. Я рассмеялся: финская прислуга, привезённая генералом Юденичем в Ревель из Гельсингфорса, полагает изделия тульских ружейников «отечественным продуктом».
Казалось, и генерал тоже прислушивался к их голосам. Усы его шевелились, пряча улыбку, но вся поза — поникшие плечи, устало сгорбленная спина, подбородок, опущенный к груди, — выражали усталость и сомнения.
— Я имел беседу с Киасти. Он утверждает, что транспорты постепенно распродаются, — замечаю я на всякий случай.
— Разворовываются, — отозвался Юденич. — На транспортах американские команды, а американцы — нация воров и уголовников. Танки! Если мы станем медлить, они украдут и наши танки.
Обрадованный тем, что генерал наконец отрешился от своей печальной озабоченности и поддерживает разговор, я решился задать наиболее волнительный для меня вопрос:
— Что же следует предпринять в этом случае?
— Действовать следует энергично, — отвечает генерал. — Юрий действительно прибыл. Очень кстати. В ближайшие дни ты познакомишься с ним.
— Скоро? Александра Николаевна устраивает приём?
Юденич обернулся, но его взгляд был устремлён не на меня, Леонтия Разумихина, но в какую-то неведомую мне перспективу. Возможно, что-то действительно случилось в Пскове, иначе зачем бы генералу упоминать о вотчине «батьки» Балаховича?
— Так что относительно распродажи имущества с транспортов?
Похоже, он действительно, так же, как и я, прислушивался к разговорам прислуги.
— Распродаётся всё. В том числе и оружие. Только…
— Задорого?
— Цены баснословные! Расплачиваются керенками.
Я достал из кармана галифе толстую пачку керенок, в существование которой не поверила Аану, и продемонстрировал её генералу. Лицо генерала застыло. Усы свирепо ощетинились.
— В карты выиграл? — тихо спросил он.
Святый Боже! Признаться, более всего я, Леонтий Разумихин, боялся этой его тишайшей интонации, означавший абсолютный и всесокрушающий гнев.
— Был грех, признаю. Но я по маленькой!
— И столько выиграл?
— Англосаксы не ставят на кон фунты стерлингов и американские доллары, потому…
Тут я ещё раз оступился, пустившись в длительные разъяснения относительно подробностей карточной игры и взаимных расчётов с младшими чинами военных миссий союзных держав. При этом я самым беззаконным образом размахивал пачкою злополучных и со всей очевидностью сильно раздражающих генерала керенок.
Наконец, как я того и ожидал, Николай Николаевич оборвал мой бред на полуслове:
— У тебя в руке, сударь мой, пачка фальшивых банкнот, отпечатанных в Псковской губернии. Ты, сударь мой, ставишь их против полноценной валюты Британской империи и Северо-Американских Соединённых Штатов…
— Англосаксы ставят, не я…
— Молчать! — генерал перешёл на шёпот. Поневоле пришлось заткнуться. — Ты, сударь мой, из героев герой, но этот факт не отменяет твоего шулерства и сопливой, детской, не похожей ни на что безалаберности. Которую неделю ты бездельничаешь в Ревеле?
Я открыл было рот, надеясь оправдаться, но шёпот генерала лишил меня этой возможности.
— Молчать! Вот я тебя приставлю к делу, а точнее, к Юрию. Англосаксы, как ты их любовно именуешь, крайне недовольны ротмистром Булак-Балаховичем. Слишком много за ним… разных дел. Говорят, американцы — сами висельники из висельников — засняли на киноплёнку одну из казней, регулярно учиняемых им на городских улицах Пскова. Фильма будто называется «Смерть настоящего большевика». Это об удавлении в петле на глазах у обывателей. Будто эдакую пакость некоторое время показывали в Северо-Американских Штатах в синематографах да потом запретили. Здравый смысл торжествует даже в царстве потомков каторжан. Когда-нибудь он обязан восторжествовать и на земле многострадальной России.
Генерал достал из кармана огромный синий платок, протёр им макушку, лоб, брови и усы. Воспользовавшись паузой, я поспешил вставить свои пять копеек:
— Позволю себе заметить один, как говорят французы, nuance. Мне доводилось слышать, будто в этом году Станислав Никодимович Булак-Балахович произведён в достаточно высокий чин. Между тем вы упомянули его как ротмистра.
— Из Великой войны вышел в чине ротмистра, значит, и есть ротмистр. Ты же знаешь, я нынешних скороспелых чинов не признаю. А произвол «батьки» — подумать только мы сами породили «зелёного» полковника! — надо пресечь. Тогда транспорты наши. И танки наши. И обеспечение армии наше. Полковник отправляется в Псков с особыми полномочиями для взятия под арест ротмистра Булак-Балаховича. В кутузку его и держать взаперти до прибытия чинов корпуса генерала Родзянко, которые явятся из Гдова. Если не успеете в Псков раньше них, то по прибытии не допускать самосуда.
— Повесить вешателя — милое занятие.
— Но не для нас. Береги чистоту белого знамени, Леонтий.
— Выходит, я поступаю в распоряжение полковника?
Твёрдое лицо Николая Николаевича смягчилось и приобрело любимое мною выражение размышляющего о высоких материях моржа.
— Ты не знаком с Юрием, но есть нечто объединяющее вас обоих. К тебе, Леонтий, равно как и к Юрию, я отношусь, как к сыновьям. Но в моих глазах он старший. Поэтому ты слушайся его, Леонтий.
— Юрий это…
— Это и есть Полковник. Я сплоховал перед тобой, несколько раз назвав его по имени. И ты, Леонтий, это имя забудь. Полковник — это просто Полковник.
— Так точно. Полковник, ваше превосходительство! — Я вытянулся во фрунт. — Готов нынче же явиться ко двору Александры Николаевны в чистом белье и трезвый.
Усы Юденича дрогнули, переносица пошла складками. Милая гримаса. Так он делал всегда перед лицом неискренности или фиглярства.
— Офицерская выправка так и не пристала к тебе, Леонтий. А что до приёмов Александры Николаевны, то Полковник на такие собрания не ходок. Не пристало ему… по должности и роду занятий.
— Где же я встречусь с ним? Вы нас сведёте? Это излишне.
— Он сам тебя найдёт. Аану укажет ему адрес твоей квартиры.
— Он придёт ко мне на квартиру?
Генерал ответил уклончиво:
— Он придёт, и тут ты, Леонтий, должен показать себя солдатом. На сборы времени не будет. Уяснил? О месте и времени встречи с Полковником тебе сообщат дополнительно. Ты получишь специальный мандат. Ах, не люблю это словцо, но иначе не назовёшь. Мандат определяет твои и Полковника полномочия по прибытии в Псков. Размахивать им на каждом углу не надо. Булак-Балахович, скорее всего, использует подобную бумагу на растопку печи в личном сортире. Мандат скорее предназначен для штабистов Балаховича, чтобы в случае чего не дошли до иступления.
— Так точно!.. Но как я узнаю его? Опишете внешность? Может быть, особые приметы?
— Он носит кортик Нелидова. Никогда с ним не расстаётся. Кортик — это пароль, который я сам ему передал, чтобы любое из моих доверенных лиц могло Полковника опознать. Ты опознаешь Полковника по гравировке на рукояти кортика. Наградное оружие я приготовил для вручения Дмитрию Дмитриевичу Нелидову. Приготовил, да не вручил. Полковник с Нелидовым ни разу и не встречался. Повторяю и запомни, Леонтий: кортик с гравировкой в честь капитана Нелидова — наш пароль.
— Пароль! Особая тайная примета! Как чёрная метка у Стивенсона!
Признаю, я не совладал с собой. Ноги сами пустились в пляс. Некоторое время я носился по гостиной, ударяя каблуками в зеркальный паркет, ощущая себя героем романов Стивенсона или Майн Рида. Дверь, ведущая в комнату прислуги, приоткрылась, явив нам недоумевающее лицо Киасти. Из-за плеча генеральского гранд-лакея выглядывала любопытствующая мордашка Аану.
— Остынь. Ишь, глаза-то разгорелись. И прекрати грохотать сапогами. Вы оба, ты, Леонтий, и Полковник, нужны мне живыми, а потому вам обоим не следует забывать, что Балахович опасен. В деле с ним важны холодный расчёт и дисциплина. Ты подчиняешься Полковнику. И никаких авантюр, девок, карточной игры и…
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
— … и сухой закон.
— Есть, сухой закон!
— Разве что кокаин. Я слышал, Балахович падок до него.