— Я — Полковник. А это… — Он ещё раз сунул рукоять с гравировкой к моим глазам. — … Пароль. Специально для вас, любителя романных приключений. Романтично, не так ли? Разъезжающему в моей пролётке разгильдяю, юному и нетрезвому, я ещё должен предъявлять пароль.
— Извините, но капитана второго ранга Нелидова я не припоминаю. Экскурсией на Талабские острова командовал полковник Пермикин. Эх, весёлое было дело!
— Возможно, в ту ночь вы так же, как нынче, накачали себя сидром.
— Минуточку! Мне настрого запрещали, ссылаясь на конспирацию, называть вас по имени. Тем не менее вы представились. Это странно. Как же конспирация?
— В этом мире много странного. Мне говорили о вас, что, несмотря на сопливый возраст, вы чрезвычайно умны, хоть и подвержены некоторым слабостям. Пожилые — относительно вашего возраста, конечно — женщины и сидр, а при возможности и более крепкие напитки составляют круг ваших юношеских интересов. И это при отличном знании практически всех европейских языков.
— Минуточку!..
— Ни одной минуты! Трогай, Солнышко. Нам надо поскорее оказаться во Пскове.
И он взял в руки вожжи.
Лошадка тронула с места, в то время, как её хозяин продолжал сидеть на облучке задом наперед.
— Если вы в самом деле такой полиглот, как вас аттестуют, то не могли не понять, что эти эстонские бродяги-дезертиры намереваются вас ограбить?
Сказав так, Полковник извлёк из моей ослабевшей ладони пустую фляжку и закинул её в кусты на обочине. Лошадка заметно прибавила шагу, будто хозяин избавил её от излишней ноши. Я попытался возразить, но Полковник был неумолим:
— Объявляю сухой закон вплоть до окончания операции, целью которой является взятие под стражу ротмистра Балаховича, — проговорил он.
Пришлось смириться. Впрочем, не без капризов.
Когда лошадка доставила нас на ближайшую мызу, я решился испытать твёрдость Полковника, запросив молока, хлеба и прочей снеди, которая могла оказаться в распоряжении хозяйки мызы для продажи таким, как мы, проезжим скитальцам. Хозяйка, со свойственной эстляндским бабам подобострастием, мрачноватым и фальшивым, продемонстрировала нам свой товар: бокастую крынку молока, огромный ломоть хлеба и небольшую миску со свежим мёдом. При виде еды я испытал мучительный спазм — желудок внезапно вспомнил, что не получал пищи с вечера давно уже минувшего, вчерашнего дня.
— Нет ли колбасы? — стараясь сохранять равнодушный вид, поинтересовался я.
Немолодая, тощая эстонка со сведёнными к переносице глазами и обвисшими щеками, но чисто и опрятно одетая, лепетала что-то, с опаской поглядывая на портупею и кортик Полковника. Дескать, хочет получить плату в марках, но если я думаю расплатиться керенками, то цена совсем другая будет. И она назвала сумму, которая показалась бы феерической даже самому расточительному моту.
— У меня нет денег, — раздражённо бросил Полковник.
Чего и следовало ожидать! Пришлось распаковывать свой багаж и доставать оттуда пухлый пакет с керенками.
При виде керенок эстонка нахмурилась пуще прежнего и подняла цену неимоверно. Я попытался торговаться, но она осталась неумолима. Таким образом, по получении хлеба и молока — самых простых и необходимых любому человеку продуктов — моя «мошна» заметно похудела. А тут ещё и Полковник приложил руку, ловко выхватил из моего же пакета несколько купюр разного номинала. Деньги исчезли в одном из карманов его френча. Всё произошло молниеносно, так, что я не успел и глазом моргнуть. Кобыла приняла с места, разрушив мои надежды на комфортный и основательный обед. Таким образом голодовка продолжилась. А как же иначе? Мыслимое ли дело принимать пищу в трясущейся и раскачивающейся пролётке? Полковник остановил наш экипаж лишь после длительных уговоров в пустынном поле под купой огромных лип. Здесь я смог насладиться, вкушая простую, но свежую снедь, в то время как Полковник бродил окрест. Он рассматривал горизонт с тревожащей бдительностью. Это обстоятельство несколько подпортило мне удовольствие. Увлечённый едой, я хранил невежливое молчание. Полковник нарушил его первым.
— Это просто для справки, — проговорил он. — Вы — настоящий грабитель, потому что ваши керенки — всего лишь раскрашенная бумага, и чайная ложка молока стоит стократ дороже их всех.
Удовлетворённый пустынностью окрестного пейзажа и моим лютым молчанием, он отдал команду к продолжению путешествия. Кобыла понеслась к намеченной цели размашистой рысью. А я, честно признаться, думал отнюдь не о задачах, поставленных перед нами Верховным командованием Северо-Западной армии. Из ума не шли золотые, волосок к волоску, косы Аану и её идеально белый, гладкий пробор. Расплести, разметать по матовой белизне льняного, пахнущего зимней свежестью белья, а потом…
Второй день нашего путешествия катился к вечеру, как камень с горы, когда я стал понемногу забывать о крайне некомфортной ночёвке на сеновале скотного двора очередной мызы. Очень уж шумно показалось мне там от квохчущих кур и жующей, шумно дышащей скотины, беспокойно от снующих в сене мышей, которые, как говорят, переносят тиф и прочую заразу. Полковник тоже не спал. Всё светил электрическим фонариком в какие-то бумаги, уяснить содержание которых мне так и не удалось.
Наутро мы поднялись ни свет ни заря. Отправились по зябкому туману, что называется, несолоно хлебавши. Святый Боже! Ведь не назовёте же вы сухую корку подового хлеба, второпях запитую ледяной водой, нормальной пищей для хорошего солдата? Мы миновали границу Эстонии (или Эстляндии, так именовал эту страну Полковник, всецело солидаризируясь в своих представлениях о политическом устройстве Северо-Запада с генералом Юденичем) натощак, лавируя в хитросплетении лесных стёжек и полевых дорожек. Оказалось, что кобыла по кличке Солнышко превосходно разбирается во всём этом. Однако моё несчастное, лишенное нормального питания и привычной порции сидра сознание напрочь отказывалась ориентироваться в хитросплетениях полей, перелесков, ложков и речушек. Именно скитаясь по лабиринтам не слишком-то тучных северных пажитей и покосов, кроме типичных для этих мест сельских пасторалей мы обнаружили странные картины рытья протяжённых канав, забивания столбов, возведения иных фортификационных сооружений, защищённых на всём протяжении спиралями колючей проволоки. Всё выглядело так, словно эстонская сторона в ближайшем обозримом будущем отнюдь не намеревалась участвовать в успешном наступлении на Петроград, но ждала нашествия многочисленных орд, вероятно, большевистских.
— Всё правильно. Политика заложничества, практикуемого большевиками, даёт свои плоды. Седьмая армия РККА значительно пополнена. В руках Бронштейна и Ульянова склады вооружений. Если они предпримут натиск, сдерживать его будет непросто…
Так рассуждал я. Полковник же молча рассматривал огромные бобины колючей проволоки, предназначенные к использованию на фортификационных сооружениях по границе с Псковской губернией. При этом сам рубеж, уже обозначенный рвом и многочисленными столбами, на значительном протяжении пока никак не охранялся. Мы встретили лишь совершенно русских смурных крестьян, согнанных эстонским правительством на строительство странных сооружений. Ни воинских командиров, ни каких-либо иных начальников при крестьянах не наблюдалось. Несмотря на это, работали они сноровисто. «Не хотим видеть на своих шеях комиссаров», — так отвечали они на расспросы.
Полковник долго следовал вдоль рва. Встречные крестьяне кланялись нам, очевидно, принимая за волостное начальство.
Солнышко пересекла ров по временным мосткам в том месте, где строительство укреплений только начиналось. Рабочий день уже закончился, и никто не любопытствовал относительно наших намерений. Полковник пересёк ров в совершенно безлюдном месте, после чего мы углубились в туманы, висящие над берегами озёр Псковской губернии. Так мы погрузились в вечерний туман на русской стороне бескрайней северной равнины.
Томимый нетерпением, я готовился засыпать Полковника тысячами вопросов. После увиденного пояснения требовались мне, как воздух. Как же могло так статься, что перед самым наступлением наши первейшие союзники возводят такие вот укрепления? Означает ли это, что сражение за Петроград обречено на неудачу?
Так, снедаемый трудными вопросами, я ёрзал за спиной Полковника, пока тот правил кобылкой с облучка, что твой ямщик. Кобылка неслась, часто перебирая ногами. Рессоры скрипели. Пролётка раскачивалась на ходу, словно колеблемая чудскими волнами лодчонка. И быть бы мне убаюканным, если б не досадное отсутствие сидра и снедавшие меня сомнения. От волнения я позабыл даже о голоде. Наконец нарыв моих сомнений прорвался чередой вопросов, прозвучавших в весьма эмоциональном ключе. Полковник натянул вожжи. Кобылка перешла на шаг. На миг мне почудилось: вот сейчас он обернётся и отхлещет меня вожжами или, хуже того, пристрелит. Вообще-то я не слишком и надеялся получить ясный ответ хотя бы на один из своих «трудных вопросов». Однако Полковник ответил. Он заговорил не оборачиваясь. Голос его звучал глухо, но внимательный и заинтересованный слушатель — я! — трепетно внимал каждому его слову.
— На что надеяться? Только на промысел Того, чьё имя вы часто поминаете всуе. Что предпринять? Бороться до последнего, ведь иного пути у нас нет. Сбежать ли в Европу? Да успеется, пожалуй. Может быть, для кого-то эмиграция — выход, но не для нас. И ещё: никто и не думает спасать Россию. Разодрать, унизить, утопить в крови междоусобицы — такие намерения есть, и противостоять им будет очень непросто. Эта война будет нами проиграна. Разве не ясно? Эстонцы знают об этом, равно как и прочие… союзники…
Слово «союзники» слетело с его уст тоном неприличнейшего ругательства, и очередной вопрос стал мне поперёк глотки, так и оставшись незаданным. Впрочем, Полковник задал его вместо меня.
— Вы хотите сказать, что мы участвуем в безнадежном деле? — проговорил он. — В этом я с вами не могу согласиться. Арест Балаховича и уничтожение печатного станка, фабрикующего фальшивые керенки, — дело, в успехе которого я уверен.