Так получилось, что восстание началось как бы само собой, без всякой инициативы с нашей стороны. Первым делом требовалось арестовать комиссаров и коммунистов, и вот они и идут сами к нам в руки, в форт Красная Горка, как мышь в мышеловку!
Однако допустить коммунистов в расположение полков, куда они направлялись для ареста зачинщиков, — значило бы нарушить все планы восстания. «Прибывшую группу пропустить в форт и сразу арестовать», — так подумал я и тут же согласился со всеми принятыми на совещании мерами.
Немедленно по окончании совещания я отбыл на форт.
Вызвав к себе своего помощника капитана Лощинина, я рассказал ему о совещании в селе Каваши и приказал быть готовым к перевороту, который назначил на час прибытия коммунистов (ориентировочно два часа ночи).
Чуть позднее я получил известие о предполагаемом прибытии карательного отряда численностью в сто двадцать человек, и в три часа ночи поезд с коммунистами из Кронштадта показался на территории форта.
Внутри форта железнодорожный путь делает петлю перед домом, который я занимал как комендант крепости. В этом месте поезд с коммунистами и совершил первую остановку. Из вагона вышел один человек, затем поезд с отрядом коммунистов отправился далее на конечную станцию, куда по замыслу карателей следовало доставить подавителей восстания, то есть непосредственно в солдатские части.
Я неплохо знал повадки этих людей по прошлому опыту. В подобные отряды набирались либо слепые фанатики, либо отъявленные негодяи, палачи по призванию. Однако и те и другие отличались необыкновенным мужеством и легко шли на смерть.
Тем временем ко мне постучали. Когда открылась дверь, я увидел на фоне зеленовато-серого неба северной белой ночи человека хорошего роста. Вооруженный до зубов, он был одет в длинную кавалерийскую шинель, так полюбившуюся большевикам. «Товарищ комендант, я — глава карательного отряда и явился к вам дать инструкции для подавления восстания в первом и втором Кронштадтских крепостных полках», — спокойно произнёс он, совершенно не ожидая того, что произошло впоследствии. Он говорил с Неклюдовым, тем самым комендантом, добровольно явившимся на форт обратно из отпуска, проехав ряд областей, занятых белыми! Тем самым товарищем Неклюдовым, что явился на форт в один из самых тяжелых и критических для советской власти моментов и стал затем во главе красного форта.
Я приблизился к нему, пристально глянул в звериные глаза. Выражение его лица соответствовало серьезности момента. Передо мной был один из дьяволов, через чьи руки за время революции прошли тысячи невинных жертв. Он не колебался, когда приказывал отвести к стенке или бросить в грязную воду порта любого, кого счёл виноватым перед революцией. Старик или юноша, военный или гражданский шпак — ему всё едино. Сколько крови видел он за это сравнительно короткое время, сколько рук подымалось к нему, моля о пощаде, и, может быть, иногда из милости или чтобы ускорить дело, он сам направлял из своего нагана свинец в грудь очередной жертвы. И вот теперь он стоял передо мной. Нас разделяло не более полуметра. Он оказался в моей власти.
«Я возьму тебя живым», — думал я, продолжая пристально смотреть ему в глаза. Но в то же время я знал: живым он не сдастся. Перед смертью он попытается порвать врага. Меня!
Как назло, оружия у меня под рукой не случилось. Я размышлял в поисках выхода из сложившейся ситуации.
— Вы и ваши люди вооружены хорошо? Предстоит серьезное дело, товарищ, — сказал я.
— Да. У всех револьверы и шашки.
— А вы лично? — продолжал я как можно хладнокровнее.
— Вот видите, — отвечал он, указав глазами на свой наган, висевший на боку в кожаной кобуре.
— А он заряжен, ваш наган? — спросил я с показным любопытством. — Можно посмотреть?
— Пожалуйста, — сказал он, улыбнувшись.
Тяжёлое оружие легло мне в руку. Отступив на шаг, я быстро поднял дуло нагана и направил ему в грудь.
— Руки вверх! — произнес я громко и раздельно.
Он отступил, но рук не поднял. На его лице было самое наивное удивление.
— Вы шутите… — начал было он.
— Руки вверх! — повторил я.
Он повиновался. Он понял, в чем дело.
Под дулом нагана я заставил его перейти к письменному столу и стал так, чтобы стол разделял нас. Затем я нажал кнопку звонка и, передав наган явившемуся вестовому, отдал приказ об аресте начальника карательного отряда.
В это же самое время происходил и арест самого отряда. Вдоль деревянной платформы были расставлены пулеметы. Когда коммунисты стали выходить из вагонов, был отдан приказ: «Бросай винтовки». Раздалось щелканье взводимых пулеметных затворов, а затем и стук бросаемых винтовок. Коммунистов взяли под стражу люди пулеметной команды, которые отвели их в специальное помещение и посадили под замок.
Туда же отправили и их начальника, арестованного мной. Интересный факт: стоило лишь главному карателю оказаться в одной комнате со своими подчинёнными, как его же люди набросились на него и избили, обвинив в измене.
Затем я приступил к передаче приказаний по телефону во все отдельные части, вызывая их командиров, сообщая им о происшедшем перевороте и приказывая произвести немедленный арест всех комиссаров и коммунистов, находившихся в их частях.
Не было ни одного случая отказа в повиновении. Вскоре на форт стали поступать арестованные. Всего их было триста пятьдесят семь человек. Затем я сообщил в Кронштадт начальнику штаба Балтийского флота Рыбалтовскому о совершившемся перевороте. Рыбалтовский ответил, что сделает всё необходимое, и он выполнил своё обещание.
К семи часам утра гарнизоны фортов Обручев, Риф, Тотлебен, Константин, а также флот подняли восстание. Все комиссары были арестованы.
К сожалению, мне неизвестно, что происходило в это время в самом Кронштадте. Я послал две радиограммы, одну Русскому флоту, другую — английским судам, поздравляя с переворотом. Кроме того, я попросил у англичан поддержки.
Поддержки мы так и не получили, но об этом позднее.
Утро прошло в переброске перешедших и восставших частей на новые позиции. В районе Ораниенбаума — Систо — Палкино были произведены аресты всех чрезвычайных комиссий.
Казалось, дело выиграно и достаточно минной дивизии в составе нескольких миноносцев, отправленных в русло Невы, чтобы поднять восстание в Петрограде. Однако в два часа дня в ответ на мое требование коменданту Артамонову сдать город и гражданские учреждения, на рейд вышел дредноут «Петропавловск» и открыл огонь по форту Красная Горка.
Удар «Петропавловска» как гром с ясного неба ознаменовал начало второго акта трагедии.
Да, «Петропавловск» ударил по форту Красная Горка, а это значит, что на кораблях и в порту взяли верх большевики. Большевики находились и у нас на форту. И мы справились с ними. Однако, очевидно, в Кронштадте и на кораблях не удалось создать той атмосферы доверия и той готовности к перевороту по одному знаку, какая царила у нас…
Я снова снесся с Кронштадтом по телефону и вызвал коменданта Артамонова. Впоследствии я узнал, что во время нашего разговора рядом с ним сидел чрезвычайный комиссар, присланный из Смольного. С наведенным на Артамонова дулом револьвера и телефонным приёмником у уха, комиссар действовал так, что ни одного слова из нашего разговора не могло ускользнуть от него. Это обстоятельство сделалось мне известным лишь много позже, когда я уже стоял вместе с остальными у мостов через Нарову.
Тогда же меня чрезвычайно поразил тон, с каким Артамонов говорил со мной по телефону. Каждое его слово диктовалось комиссаром. Я дал ему сорок минут на размышление, угрожая в противном случае открыть огонь по самым важным объектам в городе из двенадцатидюймовых орудий.
Через некоторое время Кронштадт попросил продления срока, по истечении которого я открыл огонь по штабу крепости, минной лаборатории, военной гавани, артиллерийской лаборатории, складу мин на форту «Петр» и пароходному заводу.
В ответ на мой обстрел я получил уже два залпа, потому что к дредноуту «Петропавловск» присоединился «Андрей Первозванный».
Условия стрельбы не были одинаковы для обеих сторон. Во-первых, против меня действовали двенадцать двенадцатидюймовых орудий «Петропавловска» и четыре двенадцатидюймовых орудия «Андрея Первозванного». Во-вторых, отвечать мы могли только при корректировке стрельбы с привязного аэростата. Дело в том, что крепость была устроена для врага, наступающего на Петроград, а не из Петрограда, благодаря чему обстреливавшие нас суда, подходя с правого фланга и оставаясь на определенной дистанции, были недоступны для орудийных наводчиков. Тем не менее судя по последующим донесениям, наша стрельба оставалась довольно точной, в особенности хороши были попадания по еще более отдаленному Кронштадту, где наши снаряды ложились в непосредственной близости от намеченной цели.
В толпе у мостов через Нарову нашлись перебежчики из Петрограда. Они рассказывали, что выстрелы с Красной Горки посеяли в городе панику. Части войск, составлявшие гарнизон Кронштадта, стали колебаться. Возможно, ещё несколько выстрелов — и Кронштадт выкинул бы знамя восстания!
Сознаюсь, я отдал приказ о прекращении обстрела, потому что не хватило воли. Петроград — это не только большевики. Петроград — это мирные жители, которые могли пострадать от разрывов наших снарядов. Возможно, со временем я стану думать иначе. Ну да поглядим. Сделанного не воротишь…
Тем временем тучи над нашими головами продолжали сгущаться. Стали поступать донесения, что к Ораниенбауму стягиваются пехотные части Петрограда и броневые поезда.
Большевики сжимали Красную Горку в стальных тисках. Но мы верили: не все ещё потеряно, ведь на западе, у пограничных с фортом деревень, продвигаются белые части, а по ту сторону залива дымит трубами английский флот. Он сдержит наконец обещание, придёт на помощь!
Для ослабления натиска большевиков на восточную часть наших позиций были переброшены две полевые батареи из состава артиллерийского дивизиона. Они вели огонь в сторону Ораниенбаума, в то время как двенадцатидюймовым батареям было приказано разбить железнодорожную станцию Ораниенбаума и Спасательную. Стрельба велась с расстояния в двадцать вёрст и корректировалась с привязного аэростата. Обе станции были разрушены.