Он запнулся на полуслове, словно одумавшись, но мысль его, подхваченная другим опалённым войной юнцом, понеслась вскачь:
— Если б не предательство. Ты это хотел сказать, Павел? Да-да, предательство. Подтверди же, Неклюдов! Сколько было в штабе Родзянко тайных большевистских сторонников? Сколько у нас фальшивых «соратников», которые используют эту войну в целях наживы?
— Война, по сути, и есть один из способов наживы. Пожалуй, самый неприличный, — тихо проговорил я, дописывая последнюю строку, уже домысливая продолжение истории Николая Неклюдова.
Испещрённые неровными строчками листки моего блокнота чрезвычайно занимали меня и только меня. Подвыпившие, осоловелые от обильной пищи мичманы заскучали. На кого-то навалилась истома, и он задремал, уронив голову на скатерть. Кто-то вспомнил о существовании женщин и принялся глазеть в немытое окно на проходящих по панели дам. Кто-то продолжал спорить о тактических противоречиях Родзянко и Юденича, а один из мичманов помянул недобрым словом генерала Ветренко, который якобы не выполнил приказ Юденича, не перерезал железнодорожную ветку[22]. Это ослушание позволило большевикам перебросить подкрепления и…
Они толковали о предательстве и поражении, о страшных, в общем-то, вещах, с беспечностью многое повидавших воинов, а я рассматривал их лица, лица людей, думающих и говорящих на русском языке, сражающихся за русскую идею, припоминая фамилии. Игнатов — потомок старого дворянского рода. Одна из бабок непременно немка или полька, может быть, и матушка его зовётся Ядвигой Карловной, а возможно, и обе бабки при рождении не крестились в православную веру. Ягодкин — милое веснушчатое личико, но приставь к нему бороду и выйдет купеческий сынок, отцовское подспорье у скобяного прилавка где-нибудь в приволжском мордовском селе. Ковралович — глаза синие, как волны Балтики ясным летним днём. Об этом знаю точно — коренной петербуржец. Возможно, дед его, выкрест, в незапамятные времена женился на финке. Каждый думает на русском языке. Каждый перед решительным штурмом Пулковских высот исповедался и причащался. Ковралович вместе со мной любовался золотящимися куполами Исаакия Далматского. Да! Оказавшись на Пулковских высотах в ясную погоду, когда осенний воздух кристально прозрачен, мы смогли разглядеть купола собора. И я слышал тогда, как Ковралович молился о победе! Я и сам молился, к собственному стыду, путая знакомые с малолетства слова. Почему же Господь не внял? Кто разгадает смысл его жестокого промысла?
Мичманы, весело гомоня, убрались на улицу. Их оживлённые, несмотря ни на что, совсем юные лица неопровержимо свидетельствовали о том, что драма Северо-Западной армии уже принадлежит прошлому, в то время, как они, несомненно, устремлены в будущее. Возможно, к Деникину на Дон, а если не туда…
Внезапно я услышал тишину, повисшую в кафе. Где-то совсем близко, за стеной, лилась вода, и судомойка тихо переговаривалась с кем-то на эстонском языке, звенела посуда.
— Я должен ехать в Ревель, — сказал кто-то.
— Скоро? — отозвались ему тихо.
— Скоро. И ты поедешь со мной.
А в ответ ещё тише:
— Я больше не смогу. Уж лучше остаться здесь…
— Не понял… Ты отказываешься?
— Я натерпелась в Петрограде… Облавы. Ты не слышал о дочке Кюрца?[23]
— Ерунда. Эстонское правительство жаждет мира с большевиками, но в Ревеле большевиков нет.
— … Сначала Владислава выдали, а потом и Владимира Ялмаровича…
— Тебе нужно лучше питаться, тогда нервы придут в порядок, успокоятся.
— Ты не представляешь, как это было. В последние дни, после ареста Владислава, я каждую ночь ночевала на новой квартире. Буквально ушла с Охты с саквояжем. А перед этим бежала из Смольного, хоть Злата и клялась мне, что меня не тронут. «Жена не отвечает за мужа. Если муж преступник, жена отрекается от него и доказывает партии преданность революционному делу своими героическими поступками и неустанным трудом», — так сказала она. Такие представления у них. Жена не отвечает за мужа, а муж за жену. Да кто же поверит в такое? Мы прятались даже друг от друга. Все встречи прекратились. Связь производилась черед дочку Кюрца. Ты знал его? Маргарита прикидывалась торговкой с лотка. Продавала игральные карты. По их сочетаниям и расположениям мы узнавали новости и получали распоряжения. Впрочем, что это я опять… Чекисты обшаривали подвалы и подворотни, устраивали облавы на рынках. Знаешь, в Петрограде появились такие барахолки. Мальцевский рынок, Бассейная улица. Маргарите всего пятнадцать лет. Зачем-то она взяла с собой на рынок маленький пистолет. Началась облава. Маргарита испугалась и каким-то непостижимым образом обронила пистолет. Тут её и схватили.
Я хотел было вскочить, услышав глухие всхлипы. Женщина плачет. Надо же бежать на кухню и просить у прислуги хоть стакан воды. Но слова незнакомца развеяли мой порыв.
— Не плачь. Кюрц всё ещё пишет донесения Юденичу. Маргарита никого не выдала. Её отец написал, что она расстреляна. Люндеквист тоже попался, но его судьба пока неизвестна. Ну да что тут гадать? Для всех, кто попался ЧК, исход один. Но мы-то с тобой не попались, а потому…
— Что?..
— Едем в Ревель. Тотчас же. Ешь же колбасу. Ты голодна и замерзнешь в дороге.
— Кого это ты разглядываешь, Александр Иванович? — спохватился Неклюдов и, не дожидаясь ответа, проследил за моим взглядом, устремлённым на парочку за столиком рядом с пианино.
Они сидели, склонясь друг к другу, сцепив руки и взгляды. Пережившие долгую разлуку, измеряемую не только географическим расстоянием, но и судьбой, но всё ещё влюблённые друг в друга. Супруги, ни дать ни взять. Она — Лариса Штиглер. Он…
Да его, пожалуй, и не узнать. Так порой меняется от роли к роли лицо большого артиста. Куда и подевалось выражение охотящегося хищника. Взгляд не то чтобы ласковый, но усталый и, главное, открытый. Распахнутый навстречу миру взгляд. Жесты не стремительные, но нежные. Он трогал ладонью золотые волосы своей возлюбленной с осторожностью. Таково первое прикосновение к новорожденному дитяти любящего отца.
— Таинственная личность, судя по всему, — проговорил я.
Неклюдов с самым заговорщицким видом приложил палец к губам.
— Это именно тот, о ком не полагается знать никому, но о котором теперь знают все.
— Загадочно. Романный персонаж. Злодей или праведник?
— Говорят, на нём много крови.
— Новый Кассий Калхаун или все-таки Морис Джеральд?
— Пожалуй, и то и другое понемногу. Да-а-а… Эта война породила множество литературных образов. Будет что описывать литераторам на много лет вперёд, а потомкам читать. Вы думаете о потомках, Александр Иванович?
— Пожалуй. Немного. У меня, как вы знаете, две дочери.
Я посмотрел в сухое, обветренное лицо Неклюдова. Глаза блестят, что, впрочем, и неудивительно после двух выпитых графинов. Облик в целом скорее умиротворённый, чем боевитый, и это вполне правильно после непривычно обильной трапезы. Но всё же в выражении этих глаз наблюдается нечто звериное, хищное, алчное. Точно такое же выражение я видел у возлюбленного Ларисы Штиглер совсем недавно, в собственном редакционном кабинете. Война, войне, войны, войной, для войны и от войны. Судьба стать героем Великой войны. Отдаться ей всецело, без остатка, с пелёнок и до гробовой доски. Все герои Великой войны похожи один на другого печатью мученичества на лицах.
Неклюдов между тем, быстро позабыв о легендарном сподвижнике, продолжил свой рассказ теперь уже только для меня.
…А вот я всё время думаю о генерале Родзянко.
Во время моего свидания с ним выяснилось, что он был совершенно неправильно информирован о происходящем на форту Красная Горка. И, как следствие, мой приход был для него не только неожиданным, но даже до известной степени враждебным. Оказалось, что генерал даже собирался меня предать суду, как предавали суду любого передававшегося на сторону белых из частей Красной армии.
Пришлось напомнить генералу Родзянко о присутствии в расположении его частей шести тысяч воинов, видевших во мне одном своего начальника. После напоминания намерение судить меня немедленно пропало…
А дальше разочарование следовало за разочарованием. У Родзянко не оказалось для нас продовольствия. К счастью, эстляндское военное командование, после обмена телеграммами, пошло навстречу, и все необходимое было доставлено.
Затем генерал Родзянко устроил смотр моим частям.
Из пехотных частей был образован Красногорский полк, часть артиллеристов пошла на пополнение уже существовавших батарей, а из другой части были сформированы еще три батареи.
Из матросов был создан Андреевский полк во славу Андреевского морского флага. Матросы этого полка — необыкновенно мужественные люди, дравшиеся героически. Жаль, что все полегли на подступах к Ямбургу.
Перед своим наступлением на Петроград генерал Юденич, как раз прибывший к армии из Ревеля, вызвал меня к себе. Советовался относительно возвращения Красной Горки. Действительно, я не терял связи со своей бывшей крепостью, и настроение её гарнизона было мне известно. При победном наступлении войск генерала Юденича в переходе Красной Горки на белую сторону не приходилось сомневаться. Однако крепость должны были брать лишь русскими частями — это обстоятельство, на мой взгляд, являлось главным условием победы.
Как раз в этом пункте мы не могли столковаться с генералом Юденичем. «Военное эстонское командование берет на себя задачу овладения крепостью, а англичане будут помогать мониторами», — так заявил он. Я возразил: мониторы ничего не смогут поделать против двенадцатидюймовых крепостных орудий. Тут имеет значение не только калибр, но и дальность полета снарядов. Касательно же участия в деле эстонцев и ингерманландцев у меня уже имелся печальный опыт.
Уже после перехода к Родзянко мне стало известно, что командир Ингерманландского полка расстреливал моих связников, вследствие чего моё появление с шестью тысячами войска и стало для Родзянко сюрпризом. Ты, Александр Иванович, и сам теперь знаешь, насколько «любят» нас, русских, эстляндцы.