Жест мой показался сэру Уинстону забавным, и он снова вытащил сигару изо рта.
— Должен вам передать ещё и это. Считаю себя обязанным.
С этими словами он выложил на стол продолговатый, обёрнутый тёмным сукном предмет. Подарок? Улика? Голубые глаза сэра Уинстона смотрели на меня неотрывно. Он даже помахал ладонью, чтобы разогнать разделявшую нас дымовую завесу.
— Изумлены? Думаете, подвох? А вы разверните. Уверен, вещица эта вам знакома.
Он говорил тоном лёгкой насмешки, но всё-таки это был скорее приказ, чем просьба. Пришлось разворачивать сукно, рассматривать кортик с именной надписью: «Капитану Д. Д. Нелидову в память…»
Делая вид, что совершенно не удивлён увиденным, я держал кортик в руках. Действительно, чему тут удивляться? Наградное оружие. Своего рода приз за особые заслуги.
— На кортике помимо имени капитана Нелидова, который, по нашим сведениям, в настоящее время бороздит воды Чёрного моря, на кортике начертано и ваше имя. Кортик — награда за предательство. Ведь Нелидов предал большевиков, уведя у них из-под носа часть Чудской флотилии[26], не так ли? За это ему полагалась особая награда, но она так и не была вручена. Почему?
— Наша встреча с Нелидовым так и не состоялась. Перипетии войны, знаете ли…
— О, да! И вы нашли кортику иное применение. Но какое?
Мне удалось сохранить невозмутимость, сделать вид, что смысл последней фразы, произнесённой сэром Уинстоном, ускользнул от меня. В крайнем случае всегда можно сослаться на проблемы с пониманием лондонского произношения.
— Возможно, нам всё же нужен tolmach, — проговорил сэр Уинстон.
— Не думаю. Собственно, моих знаний английского языка достаточно для принесения благодарности Его Величеству королю Георгу и всем англичанам, помогавшим нам в борьбе с большевизмом. Мой личный выбор — выход из дела. Но соратники мои пока сражаются…
— «Пока» — ключевое слово вашей речи. Все вы сражались, как львы, и ни один из вас не верил в победу. Хочу сказать вот ещё что. Собственно, это и является целью моей встречи с вами. По моему мнению, Россия непобедима — слишком много пространства и людей. Россия — одна из самовозобновляющихся систем, которые недавно открыли наши учёные. Любая самовозобновляющаяся система неуничтожима извне. Но она может быть разрушена изнутри, так сказать, самоуничтожиться. Поэтому враги России будут стремиться посеять зерно ненависти на ваших чернозёмах, чтобы русские стали убивать русских. Ведь русский — это poniatie rastiagimoe. Как враг кичащегося интернациональностью большевизма, я вас предупреждаю: хозяева сэра Эдверсейра будут снова и снова пытаться разодрать Россию на клочки, стравливая русских с русскими. Заставят вас стыдиться собственной русскости. Этому надо уметь противостоять. Кто такой сэр Эдверсэйр, спросите вы? Отвечу: о повадках сэра Эдверсейра лучше спросить простых людей, вашего денщика или судомойку. Простые люди, как дети, — им очевидно многое из того, что скрыто от нас. Высокая образованность часто мешает чувствовать мир. От себя лишь добавлю: сэр Малькольм Эдверсейр — действительно gogolevsky personach.
Мы допили чай и доели ужасающую закуску. От запаха и дыма сигар голова моя кружилась, и я очень обрадовался, когда сэр Уинстон дал понять, что аудиенция завершена.
Я вышел в тихий, полутёмный коридор с кортиком капитана Нелидова в руках. Невручённая награда холодила мне пальцы — металл ножен не хотел принимать тепло моих ладоней. Я шёл, наугад отыскивая путь в бесконечных залах и коридорах Foreign Office. Здание Министерства иностранных дел Великобритании напоминало сложную систему озёр-залов, соединённых друг с другом протоками-коридорами…
Дело было уже в независимой Эстонии.
Мы оба, Александра Николаевна и я, завершили приготовления к отъезду в Европу. Отъезд наметили на 27 января 1920 года, а накануне в зале для приёмов гостиницы «Коммерц» устроили прощальный вечер, на котором среди прочих гостей присутствовали и генералы Владимиров и Глазенап. Около 23-х часов неожиданно явился ротмистр Булак-Балахович в сопровождении шести своих людей. Станиславу Никодимовичу, находившемуся в тот момент в весьма доверительных отношениях с правительством обновлённой и независимой Эстонии, срочно потребовалось выяснить положение финансовых дел распущенной мною Северо-Западной армии. Выяснять отношения непосредственно в номере гостиницы «Комерц» он не желал и потребовал немедленного отъезда с ним неведомо куда. Дежуривший неотлучно в моей приёмной капитан Покотило не допустил Балаховича ко мне. Через него я и передал свой отказ от участия в каких-либо переговорах.
Несмотря на это, Булак-Балахович снова появился ночью в гостинице, на этот раз с тремя эстонскими полицейскими, которым капитан Покотило вынужден был сдать свое оружие. Мне же пришлось проследовать в полицейский участок. Здесь-то я и узнал, что моя выездная виза аннулирована. Затем, в сопровождении всё тех же полицейских, меня доставили на вокзал, где посадили в вагон. Я успел заметить, что вагон находится в составе товарного поезда, который немедленно отправился в сторону советской границы.
Впоследствии я узнал о тревоге, поднятой близкими мне людьми. Генералы Владимиров и Глазенап, адмирал Пилкин добились самого энергичного вмешательства глав французской и английской военных миссий. Их демарши на следующий день вынудили эстонское правительство послать вдогонку за моими похитителями поезд с вооруженной командой.
Это случилось, кажется, на станции Тапа. Я заметил Юрия первым — всю дорогу я не отходил от окна, неведомо зачем рассматривая унылые эстляндские пейзажи. Ни сна, ни аппетита. Готовился ли я к смерти? Возможно. Однако, пытаясь отвлечься от мрачных дум, я глядел на убегающие пейзажи, изучал станционные строения, рассматривал обывателей на станциях и полустанках. Так продолжалось до тех пор, пока я не узнал ужасную доху и сильно заношенную фуражку. Юрий просто стоял на перроне станции Тапа, провожая отсутствующим взглядом катящиеся мимо вагоны. Неподалёку от него вертелись какие-то личности, с ходу показавшиеся мне странными. Однако они отлично сочетались с унылым пейзажем Эстляндской станции. О, да! Юрий умел находить себе правильных помощников при любых обстоятельствах. Помню, узрев его на перроне крошечной станции, я понял: спасение близко и неизбежно.
Текли минуты. Наш состав не трогался с места, а ведь до этого двигался с курьерской скоростью. Не ускользнуло от меня и беспокойство присных Балаховича, которые утроили своё внимание ко мне, заставив отойти от окна и даже заперли дверь моего купе. Из их перешёптываний я понял: следом за нами прибыл литерный состав с вооружёнными людьми, а из Ревеля телеграфом пришёл приказ, и станция Тапа наш состав не выпускает.
Безоружный, запертый в купе, я чувствовал себя беззащитным на случай спонтанной перестрелки. Однако моё беспокойство длилось недолго. Окно купе было высажено рукоятью этого вот самого кортика с надписью «Капитану Д. Д. Нелидову за…» и т.д. Юрий явился в моей темнице уже без дохи, которую имел обыкновения скидывать в решительные и ответственные моменты. Бросив на ходу: «Здравия желаю, ваше превосходительство», — он ударил ногой по замку двери. Грохот получился ужасный, однако дверь не поддалась. А в окно уже лезли соратники Юрия. В валенках и грубых кирзовых сапогах, рваных опорках, крестьянских армяках и невероятного вида шапках, но с босыми, а порой и весьма интеллигентными лицами, они представляли собой довольно странное и даже комическое зрелище. Всего их набралось около полудюжины и каждый вооружен до зубов.
— Да, с конспирацией у нас неважно. Балаган-с, — пробормотал мой верный Покотило.
Так в несколько секунд в купе образовалась невообразимая толчея. За окном метались чины в форме эстонских полицейских. Возможно, тоже ряженые. Доносились отрывистые команды на эстонском языке и отборнейшая русская брань. Юрий продолжал время от времени ударять ногой в дверь купе, надо полагать безо всякой надежды открыть её подобным образом.
Надо заметить, что моя импровизированная темница являлась довольно просторным помещением в три окна, с отдельной уборной. Капитан Покатило, добровольно решившийся разделить мою участь, занимал смежное с моим, но отдельное помещение. Однако при создавшейся толчее в случае перестрелки в столь ограниченном пространстве могли быть нежелательные и многие жертвы.
— Стоит ли затевать такую суету, — проговорил я. — Не лучше ли нам просто покинуть помещение через окно.
— Мне нужен Балахович, — прорычал в ответ Юрий. — Пусть явится, каналья… Балахович непременно явится. Он уже информирован о прибытии литерного поезда. Да-да! Генерал Этьеван и полковник Вильсон[27] отправили вдогонку специальный литерный поезд. Не случись этого…
Речь Юрия прервало несколько картинное явление Балаховича. В клубах пара и в сопровождении нескольких человек в кавалерийских шпорах, папахах и бурках, он возник в дверях купе.
Далее произошла сцена, достойная описания в романе.
За спинами Балаховича и его свиты топтались чины эстонкой полиции и незнакомый мне полковник в английской военной форме. Балахович и его присные странным образом оказались без оружия. Англичанин протолкался вперёд и тотчас приказал всем присутствующим разоружиться. В ответ на это Юрий бросил кортик на пол. Его соратники, напротив, приказу англичанина не подчинились и направили имевшиеся у них стволы в грудь Балаховича и его приспешников. «Вешатель», «зелёный генерал», «партизанщина» — вот самые деликатные из эпитетов, которыми был награждён Станислав Никодимович Булак-Балахович присутствующими в моём купе офицерами. Юрий ярился, требовал от Балаховича объяснений относительно произошедших убийств добровольцев Северо-Западной армии. Апеллируя к англичанину, Юрий требовал незамедлительного ареста Балаховича. Тогда-то я и заподозрил, что мой верный помощник имеет к Балаховичу какие-то личные счёты. Повинуясь напору Юрия, эстонские полицейские приняли бравого ротмистра под руки. Но Юрий не унялся. Он требовал обыска, который и был произведён под гомерический хохот обыскиваемого. В результате обыска на моём письменном столе образовалась довольно значительная кучка предметов — разнородный хлам, обычно носимый в карманах. Странное дело, но именно этот хлам заинтересовал Юрия, который принялся перекладывать предметы с места на место, тщательно изучая каждый из них.