ом), и приступила к работе по воссоединению своей группы. И Джилл Эмери, и Кэролайн Рю ушли. Курт порекомендовал барабанщицу Пэтти Скимэл, некогда игравшей в сиэтлской группы «Sybil», которую Кортни и Эрик сразу же решили нанять. Басистка Лесли Харди сыграла несколько концертов и играла на одном сингле, «My Beautiful Son», но «Hole» постоянно прослушивали басисток на всём протяжении её пребывания в группе. Им больше всего понравилась Кристен Пфафф из миннеаполисской группы «Janitor Joe», но она не горела желанием бросать свою работу или свой родной город.
Кортни составляла списки того, что она хотела для их с Куртом викторианского дома в Сиэтле. Лебеди, павлины, пузатые свиньи и решётки с розовыми чайными розами остались мечтами, но они купили глицинию, черепах, водяные лилии, оранжерею для выращивания орхидей и, наконец, двадцатикалиберную винтовку «Remington».
Тем временем в их квартире на Норд-Сполдинг Курт принимал наркотики, запершись в шкафу под лестницей. «Я знал, что я всё время соблазнял [Кортни], - рассказывал он Азерраду. — Я всё время был под кайфом. Мне просто приходилось делать это постоянно. Я не переставал о них думать. Я знал, что если бы я тогда бросил, я бы в итоге делал это снова всё время, по крайней мере, следующие нескольких лет. Я полагал, что из-за этого я просто сожгу себя, потому что я всё же не испытывал ощущения законченного героинщика. Я был всё ещё здоров. Я просто сидел дома, дремал и спал. Я всегда делал что-то артистическое. Я нарисовал много картин и написал много песен».
(Курт уничтожал большую часть своих работ, но его уцелевшие картины, скульптуры и коллажи такие же дикие, как и его голос. Старинная витрина заполнена деревянными фигурами на шарнирах, которые кажутся ожившими, бьющимися в агонии. Викторианская куколка в розовом платье, передняя часть её фарфоровой головы срезана, чтобы показать элементы черепа, включая единственный глаз в середине лба. Холст в золотой оправе с небесно-голубым фоном, и тревожащей пятёркой фигур: кот без передних лап, две тонких, как палки, марионетки, дёргающих за свои нити, крошечный ангел или фея, и призрачная светящаяся фигура без лица. Из низа живота у последней, слева, выходит транспарант, на котором написано: «ГИПЕРПИЛОРИЧЕСКАЯ ФИСТУЛА, ректальный абцесс, ГАСТРОЭНТЕРИТ, конъюктивит, РАЩЕЛИНАПОЗВОНОЧНИКА». И, конечно, вкладыш к «Nevermind», передняя и обратная стороны обложки «In Utero» и передняя сторона обложки «Incesticide».)
В это время он написал большую часть «In Utero» с Кортни в качестве вынужденной слушательницы и иногда — соавтора (она написала часть «Pennyroyal Tea»). Он так и не видел свою группу. Крист жаловался другим на наркоманию Курта. Дэйв хранил молчание и не приходил. Никто не хотел видеть будущих родителей. Они жили в своём собственном тихом мире втроём: Кортни, которая была в отключке, будучи беременной после первого триместра, Бин, слушающая приглушённые гитарные риффы, Курт, просто ловивший кайф.
По-видимому, у него было то, что известно в некоторых кругах как героиновый метаболизм. Он был у Чарли Паркера; он был у Уильяма С. Берроуза. Это система, которая процветает благодаря героину, которая может направлять обычно истощающий силу наркотик на энергию и творчество. «Я был гораздо несчастнее во время всех этих туров, когда меня рвало каждую ночь, я не ел и совершенно не принимал наркотиков, — рассказывал Курт Азерраду. — Я был гораздо большим ублюдком и негативным человеком. Они не могли почти всё время меня преследовать. Я просто смотрел перед собой и концентрировался на том, чтобы меня всё время не рвало, чтобы всем было трудно со мной общаться. Но когда я начал принимать наркотики, я чувствовал себя прекрасно — и счастливым впервые за долгое время».
Той весной у «Нирваны» был спор о гонорарах за публикацию, который почти развалил группу. Первоначально они договорились о делении на три части, хотя Курт написал девяносто процентов музыки. Теперь, когда «Nevermind» был так феноменально успешен, он решил, что хочет большего — и он хотел, чтобы они имели обратную силу к выпуску «Nevermind». «Я понял, насколько на мне больше давления, и что я заслуживаю чуть большего, потому что я — ведущий вокалист, все эти точки зрения написаны обо мне, мне приходится выносить всё это давление», — говорил он, и казалось, будто он читает литанию.
Для того, кто до этого момента выказывал необыкновенно мало честолюбия или осознания важности имиджа, это невероятные слова. Они кажутся гораздо больше похожими на слова того, кого всегда заводили честолюбие и имидж, и кто теперь был заинтересован в сохранении огромного куска пирога «Нирваны» для своей ещё не родившейся дочери. Курт, в конце концов, получил свои ретроспективные семьдесят пять процентов гонораров «Нирваны» за публикацию. Кортни стала ещё меньше популярна у его товарищей по группе. Потом они все вместе отправились в тур.
Никто, казалось, не думал, что европейский тур «Нирваны» — это хорошая идея, но никто не мог остановить этот ужасный импульс — кроме Кортни. Испытав в Испании лёгкие схватки, она перепугалась, что у неё будет выкидыш. Курт полетел с ней домой. Они приехали, чтобы обнаружить, что у них в ванной прорвало трубу, затопив любимую гитару Курта и кучу его плёнок и записных книжек чёрной густой грязью. Это повергло его в депрессию, и он прекратил метадоновую терапию, которую он проходил, он снова начал колоться.
«Hole» привлекли внимание ведущих студий звукозаписи — включая, к огорчению Кортни, «Maverick» Мадонны. «Интерес ко мне Мадонны был вроде интереса Дракулы к своей новой жертве», — впоследствии говорила она. После интенсивной войны предложений они в итоге подписали контракт со студией «Нирваны», «Geffen», за 1 миллион $. Кортни и Розмэри Кэрролл, её адвокат, потребовали и получили лучшие условия контракта, чем у «Нирваны». Она была на девятом месяце беременности. Ребёнок был здоров. Курт снова обратился в медицинский центр «Cedars-Sinai», обещая, что раз и навсегда бросит наркотики до того, как родится его дочь.
Эрик Эрландсон постоянно следил за Кортни и Куртом в течение тех смутных детоксикационных дней начала августа. «Он полностью спас нам жизнь в течение всего того времени, — вспоминал Курт в «Rolling Stone». — Он был единственной частью реальности, единственным спокойным человеком, который там был как пример того, на что может быть похожа жизнь впоследствии, как только это сумасшедшее дерьмо закончится».
Они ещё испытывали боль, но они возбуждены из-за того, что станут родителями, и предвкушали богатое, творческое будущее. Потом в продажу поступил выпуск «Vanity Fair» за сентябрь 1992 года, и всё навеки изменилось.
Глава пятнадцатая
«Я не думала, что смогу стать крошечной, раздавленной, изнасилованной или невероятно обиженной историей в этом журнале, — впоследствии говорила Кортни. — Но её мощь была очень сильной. Это было невероятно. Я читала её по факсу, и меня трясло. Я знала, что мой мир закончился. Я была мертва. Вот именно. Конец моей жизни. Мало того, что я собиралась ходить с большим пятном позора, но за любое счастье, которое я испытала, я должна была бороться, до конца своих дней. Так не должно было быть, но я этому подвергалась. Если бы я вообще не принимала наркотики, я бы достаточно соображала, чтобы понять, кто она. Я не была бы откровенной. Я бы поняла, где я соответствую схеме мира «Vanity Fair».
«Она» — это Линн Хиршберг, автор публичного оскорбления из семи тысяч слов под названием «Странная Любовь». Она брала интервью у Кортни в течение нескольких дней в шикарном ресторане, в магазине старинной одежды, даже в квартире супругов в Фэйрфаксе, которую она описала в любовно отвратительных деталях. Она завоевала доверие Кортни, незаметно проскользнув сквозь её монитор туфты. Она написала полностью лишённую юмора статью о женщине, публичная персона которой в значительной степени состояла из сарказма и гиперболы.
Эта статья показала все наваждения Кортни: нелепый, но упорный слух, что она подсадила Курта на героин… сказанное по секрету подозрение, что «Hole» заключили свою сделку с «Geffen», потому что она была замужем за Куртом… и, самое главное, тот факт, что она принимала героин на ранних стадиях своей беременности.
Хиршберг приложила усилия, чтобы намекнуть, что Кортни принимала наркотики долгое время после того, как она узнала, что беременна, возможно, всё ещё их принимает. «Сообщалось, что даже самые толерантные хорошо осведомлённые лица индустрии выражали опасение за здоровье этого ребёнка, и цитировали «одного близкого друга», который говорил, что «мы все беспокоимся за этого ребёнка». (Никто не выражал беспокойство за Курта, который был на наркотиках и уже начал коллекционировать ружья, не считая «кого-то близкого к [ «Нирване»]», который говорил: «У Кортни всегда есть тайные планы, а у Курта — нет. Им явно помыкают».)
Даже Кэт участвовала в этом фестивале оскорблений. «Кортни бредит, — цитировались её слова. — Вчера вечером мне приснилось, что я её убила. Я была очень счастлива». (Хиршберг утверждала, что «Кортни всё это не беспокоит», но спустя год эта необеспокоенная женщина всё ещё повторяла эти строчки в своей записной книжке: «Мне снится, что она мертва, и я просыпаюсь счастливой. Ей снится, что я мертва, и она просыпается счастливой»).
Эта статья была испещрена фактическими ошибками, такими, как «[Курт и Кортни] впервые встретились приблизительно лет восемь назад» (это было менее четырёх лет назад) и «Сообщают, что Курт пил и больше ничего не принимал, пока не встретил Кортни» (Курт редко пил из-за своих проблем с желудком, и то, что он до Кортни принимал опиаты, было хорошо документировано). Но никто не заметил этих маленьких несогласованностей, потому что общий портрет был слишком увлекательным. Хиршберг описала Кортни как «личность-железнодорожную катастрофу: она может быть ужасной, но от неё нельзя отвести глаз».
Потом, конечно, была фотография. Печально известная фотография Мишеля Комте изображала Кортни на последних месяцах беременности, лохматую, в чёрном лифчике и прозрачной стеганой ночной кофточке, первые два пальца её левой руки полуизогнулись в характерном жесте курильщика. Она, кстати, на самом деле курила сигарету во время фотосессии. Редактор «Vanity Fair» Тина Браун велела это заретушировать, но кто-то распространил эту информацию, и вскоре журналы во всём мире старались заполучить оригинальную фотографию.