Перестань, – говорю я себе. – Тебе ведь не изменить своего лица, так какой смысл беспокоиться о том, как выглядят твои волосы?
Гэндальф лежит в своей корзинке, положив голову на лапы.
– Ну что, дружок, теперь ты чувствуешь себя лучше? – При звуке моего голоса его уши встают торчком. Я опускаюсь на колени и глажу пса по голове, а он в ответ вылизывает мое лицо. Вот что хорошо в домашних животных – они любят тебя такой, какая ты есть, и им неважно, как ты выглядишь. Гэндальф пристально смотрит на дверь, как будто пытается мне что-то сказать. – Что там? – шепчу я, но он только вздыхает и опускает голову.
Стиг прав, обед пахнет замечательно. Схватив кухонное полотенце, я открываю духовку и вынимаю жаркое с овощами. Готовить меня научила Мормор. Правда, в Лондоне я почти не готовила – этим мы с ней занимались только вместе. Мое сердце щемит печаль, когда я вспоминаю, что мы больше никогда не будем готовить вдвоем.
Стиг смотрит на мое лицо и улыбается мне – грустно и понимающе. Схватив из стоящей на буфете вазы с фруктами несколько апельсинов, он начинает ими жонглировать.
– Ну как тебе этот трюк? Достаточно хорошо для цирка?
– Неплохо, – говорю я, старясь показать, что впечатлена. Я понимаю – так он пытается меня развеселить, да и Мормор хотела бы, чтобы я не унывала, но развлекаться без нее – это как-то неправильно. Как неправильно пользоваться ее лучшей скатертью и бокалами для вина.
Апельсины Стига падают на пол. Я нагибаюсь, хватаю один и, распрямляясь, ударяюсь головой о край стола.
– Не очень ушиблась? – Стиг садится на корточки рядом со мной, и я машинально отодвигаюсь.
– Со мной все нормально, – резко отвечаю я, досадуя на себя за неловкость.
Стиг подбирает с пола апельсины, потом берет из вазы банан и нацеливает его в мою сторону, словно пистолет.
– Знаешь, как, по мнению шведов, норвежцы называют банан?
Я пожимаю плечами.
– Gulbøy. Это означает желтая дуга.
– В самом деле?
Стиг смеется.
– Да, в самом деле, – и начинает жонглировать опять.
Я смотрю, как апельсины описывают в воздухе круги, затем ставлю на стол две тарелки.
– Дай угадаю: на десерт у нас будет фруктовый салат?
Стиг ухмыляется:
– Я как-то пробовал жонглировать заварным кремом, но только все испачкал.
Мы садимся за стол и робко улыбаемся друг другу. Стиг прочищает горло. Интересно, чувствует ли он себя так же неловко, как и я?
– Значит, ты совсем не говоришь по-норвежски? – спрашивает он.
Я беру со стола ложку, чувствуя острое сожаление. Раньше мне казалось, что не стоит учить новый язык, раз мы приезжаем сюда только на летние каникулы.
– Мормор хотела меня научить, но нет, не говорю. Жаль, что я не знаю этого языка.
– Если хочешь, я мог бы научить тебя нескольким норвежским словам.
– Хорошо, научи. – Я пробую жаркое, и вкус у него оказывается именно таким, какой я помню: сочная баранина с капустой, луком и картофелем, а также горошинами черного перца и тмином для пикантности.
– А где ты научился жонглировать? – спрашиваю я.
– Моя бывшая девушка была акробаткой. – На его лице отражается печаль. Он откупоривает бутылку красного вина, стоящую на столе, и печаль исчезает так же быстро, как и появилась. – Мы с Ниной учились в одной школе в Осло, ее родители работали в цирке. Иногда я смотрел, как они тренируются: воздушная гимнастика, хождение по канату под куполом цирка, пластическая акробатика.
Я киваю:
– Звучит классно. – Но откуда мне знать, действительно ли это классно или нет? Я просидела в своей спальне несколько месяцев, мастеря ювелирные украшения, довольствуясь обществом одной только ножовки.
Стиг наливает мне бокал вина, затем наполняет собственный и поднимает его:
– За то, чтобы не унывать!
Мои пальцы поглаживают ножку бокала. Красное вино всегда ударяет мне в голову, но, наверное, немножко мне все-таки не помешает. Я поднимаю бокал и чокаюсь со Стигом.
– Skål, – и Стиг залпом осушает бокал.
– Skål, – отвечаю я и вместе с вином проглатываю и свою нервозность, и предчувствие беды.
– Вот видишь, ты уже учишься норвежскому, – с улыбкой говорит он. – Ну так как, у тебя есть какие-то планы на завтра?
Проживать каждый час, не позволяя себе целиком отдаться горю и не давая дереву нагнать на меня страху, – но, думаю, это не тот ответ, которого он ждет.
Стиг снова наполняет свой бокал.
– А не прогуляться ли нам к морю?
Он говорит так, словно мы с ним здесь на отдыхе. Но наверняка же Стиг планирует вернуться в свою школу, или чем там он может заниматься у себя в Осло. Я делаю глоток вина и думаю, спросить или нет, но что, если он решит, что я хочу от него избавиться, и обидится? Единственный план, который у меня действительно есть, это перевернуть домик Мормор вверх дном. Чем больше я об этом думаю, тем более во мне крепнет убеждение в том, что Мормор все-таки оставила письмо.
– Собственно говоря, я планировала разобрать вещи Мормор.
Стиг сконфуженно опускает глаза:
– Ну да, конечно, конечно.
– И вообще, Иша сказала, что мы не должны отходить далеко от дома.
– А, это? Суеверия жителей Севера. Как я уже говорил, это, вероятно, всего лишь одичавший бродячий пес.
Я киваю, но Иша отнюдь не показалась мне женщиной слабонервной, пугающейся по пустякам. И они с Олафом явно встревожены по-настоящему, иначе зачем им было брать на себя труд ездить на материк за ружьем? Мне следует сказать Стигу, что я видела что-то за окном. Я открываю рот, но он опережает меня:
– Я рад, что ты появилась. Вареная картошка уже начинала надоедать.
Моя ложка со стуком падает на тарелку.
Стиг нервно сглатывает:
– Прости, я сморозил глупость.
Внезапно у меня возникает такое же ощущение, как тогда, когда мы сидели друг напротив друга в тот первый раз, ну когда я привела его в дом из сарая. Что я вообще делаю, гостеприимно принимая парня, который просто взял и вломился в дом Мормор? Готовя ему еду, используя лучшую скатерть бабушки, открыв бутылку ее вина! Я кладу в рот кусок мяса. Оно обжигает, но этого тепла недостаточно, чтобы растопить лед, образовавшийся в моей груди.
Стиг кладет ладони на стол.
– Ты была ко мне так добра, а я так ни разу тебя и не поблагодарил. – Его лицо раскраснелось от вина. – И, честное слово, тебе не было нужды лгать из-за меня. Я хочу, чтобы ты знала – я тебе очень благодарен. Очень.
Я киваю и чувствую, как мои напрягшиеся плечи немного расслабляются. Сама того не осознавая до этого момента, я ожидала, чтобы он сказал именно эти слова. Стиг смотрит мне в глаза.
– Если бы не ты, я бы замерз насмерть.
Мое сердце чуть-чуть оттаивает. Видимо, дома у него совсем погано, если он считает, что для него лучше ночевать в дровяном сарае, чем возвращаться назад.
– Как пингвин, заблудившийся в снегу? – спрашиваю я.
Стиг смеется:
– Угу, как замерзший пингвин, которого никто не любит.
Я чувствую, как мои щеки вспыхивают, и отвожу глаза. Рядом с раковиной на мойке громоздятся грязные кастрюли и сковородки.
– Ты можешь искупить свою вину, вымыв посуду, – предлагаю я.
Стив ухмыляется:
– Само собой.
– И приготовив завтра утром завтрак.
– Нет проблем! Для вас, мисс Марта, я испеку потрясающие оладьи!
Я отпиваю глоток вина, наслаждаясь его мягким, ярким вкусом, когда оно легко скользит по моему горлу. Мы едим в комфортном молчании; тишину в доме нарушают лишь шипение и потрескивание огня. Когда мы заканчиваем обед, Стиг смотрит на меня своими поразительно голубыми глазами.
– Takk for maten! – Он протягивает руку за моей тарелкой. – Это значит: спасибо за еду.
– Takk for maten, – повторяю я, и вкус норвежских слов на моем языке мне нравится.
Похоже, Стиг доволен.
– Det var deilig. Это было превосходно, – добавляет он.
Гэндальф начинает скулить, стоя перед входной дверью, и я чувствую, как мое тело опять напрягается. Стиг кладет наши тарелки в мойку.
– Если хочешь, мы могли бы выгулять его на поводке, – говорит он.
– Хорошо.
Поводок – это все-таки лучше, чем если бы пес просто убежал в темноту, но я чувствовала бы себя комфортнее, если бы мы вообще не выходили из дома. Однако Гэндальфа, видимо, все-таки надо выпустить.
Стиг застегивает молнии на своих ботинках, прикрепляет к ошейнику Гэндальфа поводок и отодвигает засов. На дворе холодно и сыро, но туман почти рассеялся. Небо затянуто темными тучами, так что луна кажется всего лишь размытым светлым пятном. Я застегиваю куртку, но при мысли о том, чтобы приблизиться к дереву, к моему горлу опять подступает тошнота. Я просто не могу снова оказаться там, особенно после такой вкусной еды.
– Ничего, если я буду просто стоять на крыльце и смотреть?
Гэндальф со всех ног несется вниз по ступенькам к выросшей пучком сухой траве.
– Само собой! – кричит Стиг, беспорядочно махая свободной рукой в то время, как пес тащит его в сторону, натянув поводок. Гэндальф обнюхивает землю, точно одержимый, затем снова бросается бежать, опустив нос к земле. Я смеюсь, глядя, как он тащит за собой Стига. Я совсем не уверена, человек ли выгуливает пса или наоборот.
Стуча подошвами по крыльцу, чтобы согреть ноги, я смотрю, как они двое бегут мимо сарая к задней части дома. Несмотря на свет луны, скоро они уже превращаются всего лишь в две неясные темные фигуры. Чем дольше я стою на крыльце, тем меньше мне все это нравится. Может быть, лучше позвать их назад?
Но они гуляют всего несколько минут – Стиг наверняка решит, что я веду себя глупо. К тому же я слышу его голос, сетующий на что-то по-норвежски, так что они не могли уйти далеко. Я смотрю, как мое дыхание превращается в воздухе в облачка пара, и вглядываюсь в темноту. В ней есть что-то странное – она не кажется мне такой пустой, какой ей следовало бы быть.
Тишину вдруг разрывает вой. Жуткий гортанный вой – он все длится и длится, словно не затихнет никогда. Мое сердце начинает бешено стучать.