– Один вырвал свой собственный глаз ради одного глотка мудрости. Он повесил сам себя на этом дереве и висел, пока едва не умер, ради того, чтобы открыть руны! – Она опускает в воду колодца руку, и я вижу в нем свое отражение – вот только я сама на себя не похожа. Оба мои глаза и рот зашиты. – Вот что произойдет, если ты не будешь видеть ясно.
Я вскрикиваю и вырываю руку из ее пальцев.
Красивая женщина трогает меня за плечо:
– Тебе надо многое узнать. Пойдем.
Я стою и смотрю, как Норны, взявшись за руки, образуют круг и начинают петь. Их пение не похоже ни на что, слышанное мною прежде. Сначала их напев звучит тихо, как вздохи, как шепот, как шелест ветра в верхушках деревьев, затем он становится звучнее, делается похож на стук дождя по крыше. Напев то затихает, то начинает звучать громче, голоса трех женщин сливаются в один.
Они поют, и из ртов у них вырываются серебристые нити, образуя в воздухе изящные узоры. Звуки напева – прекрасного, странного и проникновенного – продолжают нарастать, и серебряные нити свиваются в шнуры. Отпустив руки, Норны хватают эти шнуры и начинают передавать их друг другу снова и снова, сверху и снизу – соткав из них в конце концов переливающуюся светящуюся ткань. Она вспыхивает серебром, бросая отсветы в небо и заставляя воду колодца мерцать.
Напев затих – и они все поворачиваются ко мне, держа ткань в руках. Каждая крошечная нить в ней движется, излучая пульсирующий свет. Юная Норна показывает мне жестом, чтобы я коснулась сотканной материи. Я колеблюсь, затем хватаю ее. И слышу, как разом вскрикивают миллионы голосов: мужских, женских и детских – они исходят из всех стран, рассказывая мне о своих страхах, радостях и горестях.
Меня потрясает лавина эмоций, она электризует мою руку, мое тело, пока кожу на голове словно не начинают покалывать тысячи иголок. Эти нити – ведь это человеческие души!
В моей груди зажигаются искры. Каждое нервное окончание вспыхивает и горит, и мой разум кипит, а сознание ширится, ширится. Я, вращаясь, несусь сквозь облака, пролетаю над лесами и горами. Говорят миллионы голосов, и перед моими глазами мелькают образы: кровь, пульсирующая в пуповине; глинобитная хижина и лежащая в ней беременная женщина; гортанный вопль и крик новорожденного младенца. Лица Норн, ткущих своим напевом энергию и вплетающих крик новорожденного в ткань творения.
Затем хижина исчезает, и я снова лечу по небу. Подо мной – оживленная городская улица, полная спешащих в разные стороны людей. Вокруг каждого из них спиралью вьется мерцающий серебряный свет, и все они объединены в огромную, невероятно сложную, сотканную из энергии паутину.
И я вдруг начинаю понимать. У меня сейчас такое чувство, будто я взобралась на самую высокую гору и смотрю на расстилающийся внизу мир и людей. Мне хочется одновременно смеяться, плакать и петь от радости.
Самая юная из Норн поднимает руку, и в сумраке загорается металл. Я ахаю, видя, как она начинает большими ножницами резать ткань на куски. Лезвия ножниц соединяются и соединяются с жестоким хрустом, и клочки ткани, кружась, летят на землю, как пепел от костра. Я падаю на колени вместе с этими клочками, чувствуя, как сердце мое разрывается надвое.
Все эти прерванные жизни – жизни, которым положило конец одно-единственное движение ножниц. Старик в Дели, умерший во сне в окружении своей семьи; подросток в Замбии, застреленный солдатами; женщина в Ирландии, прижимающая к себе своих детей, умирая на больничной койке. Я чувствую каждую из этих смертей.
Я ползу на коленях к одному такому куску ткани, размером не больше курточки маленького ребенка. Я хочу собрать эти куски и сохранить. Хочу снова сшить их вместе. Стоя на коленях в снегу, я смотрю на темнеющее небо и вижу, как тысячи клочков ткани, кружась в воздухе, падают и повисают на ветках корявого дерева над моей головой. Как можно было превратить такую прекрасную, переливающуюся ткань во множество этих вот почерневших клочков?
И тут я вижу Мормор, отчаянно пытающуюся достать кусок материи с ветки корявого дерева.
– Мормор, это я, Марта!
Мое сердце пронзает боль. Вскочив с колен, я бросаюсь к ней.
Она подпрыгивает, силясь сорвать материю с ветки, хотя этот кусок ткани висит так высоко, что Мормор до него никак не дотянуться.
– Мормор, пожалуйста, перестань! – Я протягиваю руку, но та проходит прямо сквозь нее. Она поворачивается, и я вижу, что ее глазные яблоки черны и пусты.
Мою грудь пронизывает такая боль, что я едва могу дышать. На каждой веточке дерева висит клочок ткани. Они колышутся на ветру, миллионы крошечных мертвых тел. Внезапно я вижу, что вокруг Мормор есть еще люди – сонмы людей, и все они пытаются дотянуться до клочков материи, висящих высоко на ветках.
Я поворачиваюсь к Норнам:
– Зачем вы это сделали?
Голоса трех Норн сливаются в один:
– Это те, кто умер, терзаемый горькими сожалениями.
Я смотрю на вызывающие острую жалость фигурки. Никому, никому не должен выпадать такой горестный удел.
– Почему мертвые не могут покоиться с миром?
Красавица Норна смотрит на меня, и глаза ее полны доброты.
– Мертвые должны пребывать в покое в царстве Хель, пока им не придет время перевоплотиться, но никто не поливал дерево, и теперь оно гниет. Большинство душ усопших, которые вырвались из подземного царства, сделали это, ибо их позвало в этот мир то, о чем они горько сожалеют. Их сожаления висят на ветках Иггдрасиля. Некоторые из мертвых застрянут здесь навечно, если ты им не поможешь. Твои предки покинули царство мертвых в поисках тебя – и они также рискуют блуждать здесь вечно, потому что все исправить можешь одна только ты.
– Я? Но ведь это вы контролируете судьбу!
Юная Норна делает шаг вперед. Голос ее так же режет слух, как ножницы в руке перерезают нити судеб:
– Будущее ограничено прошлым. Есть вещи, которые нельзя изменить.
Я снова поворачиваюсь к прекрасной Норне, но она качает головой:
– Скульд права. К тому же у нас нет власти над мертвыми, а Хель не может покинуть своего царства.
Я начинаю задавать еще один вопрос, но замолкаю, пораженная странностью того, что вижу. Три фигуры Норн сливаются в одну – один плащ, один поднятый капюшон, одно лицо, образовавшееся из трех наложенных одно на другое. Не три, а одна женщина подходит к дереву и кладет на его ствол свою ладонь.
– Подождите! Как мне спасти Мормор?
Ее кисть покрывает шершавая древесная кора, рука до плеча исчезает в стволе, за рукой следует нога, потом торс. Ветер начинает выть громче, когда она вся исчезает в дереве, оставив за собой только ледяной воздух.
Я прижимаю к коре ухо, и в моей голове звучит хриплый голос:
– Иди к дереву.
На меня глядит само зло
Я просыпаюсь в смятении, охваченная одновременно горем и страхом. Сновидение постепенно разжимает свою хватку, и я смотрю на окно. Мы сумели пережить ночь – драге больше не возвращался. Судя по проникающему из-под занавесок свету, сейчас должно быть, по меньшей мере, одиннадцать часов утра. И тут я вспоминаю обо всем, и у меня падает сердце.
Я сажусь прямо и растираю шею. Стиг на кухне, он стоит ко мне спиной и готовит кофе. Рукава его замызганного, слишком просторного джемпера засучены, так что видны мускулистые предплечья. Что-то внутри меня вспыхивает при виде его облегающих джинсов и длинных волос. Мне хочется обнять парня и крепко прижать к себе. Но я тут же не без труда отрываю от него взгляд, напоминая себе, какой отвергнутой я почувствовала себя, когда в самом начале утра, до того, как заснула, он вместо губ поцеловал меня в макушку.
Я перехожу в кухню, и он протягивает мне чашку кофе. Я беру ее у него, тихо сказав спасибо, затем смотрю в окно. С неба, кружась, падают снежные хлопья, крупные, как гусиные перья. Дерево едва виднеется сквозь снегопад. Его ветви неподвижны, словно оно копит силы.
Я отпиваю большой глоток кофе.
– Насчет сегодняшнего утра…
Стиг начинает говорить одновременно со мной:
– Я был…
Мы смущенно смотрим друг на друга. Я обхватываю свою чашку обеими руками.
– Сначала ты.
– Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты сказала про моего отца – что это была не моя вина.
В мозгу мелькает образ Норны с ее ножницами. Не стоит ли рассказать Стигу о моем сне? Но затем я вспоминаю о поцелуе, которого так и не было, и о том, какой дурой я себя чувствовала.
– А, ну хорошо, – говорю я, выдавливая из себя улыбку.
Он смотрит на мое лицо, словно ожидая, что я еще что-то скажу. Я допиваю кофе и ставлю чашку около мойки.
Когда я беру свою куртку и надеваю ее, глаза Стига изумленно округляются:
– Ты же не собираешься идти к дереву?
Я стискиваю зубы, ожидая его бурных возражений.
– Подожди еще несколько часов. Если твоя мать не приедет до темноты, то…
– А если ее самолет не может приземлиться, а если паром сейчас не ходит? Или машина застрянет в снегу?
Стиг смотрит на меня сердитым взглядом, и я отвечаю ему тем же.
– Я обещала подождать, пока не станет светло, и подождала. Но откладывать это дело и дальше я не могу. Мормор застряла под деревом, как в ловушке, – и ей нужна моя помощь!
Стиг хватает один из стульев за спинку и, скрипя ножками по полу, рывком придвигает его к себе.
– Я не позволю тебе выйти из дома, даже если ради этого мне придется привязать тебя к этому стулу!
Меня захлестывает гнев:
– Не говори ерунды!
Я решительно иду к двери, но он преграждает мне путь стулом, и я, споткнувшись о него, падаю, чертыхаясь.
– Пожалуйста, откажись от этой мысли, ведь это небезопасно. Я просто не могу позволить тебе выйти!
Я встаю с пола, чувствуя, что мои щеки пылают от стыда.
– Потому что я наполовину слепа? Спасибо за заботу, но ничего, я справлюсь.
– Ты не способна ясно смотреть на вещи! – вопит он.
Я показываю на свой левый глаз:
– Интересно, почему?