– Он не в себе.
Возможно, мама права, и он и впрямь не понимает, что говорит. Проходит еще минута, долгая-долгая минута, и Стиг, моргнув, смотрит на меня и улыбается. В его взгляде столько теплоты, что мои сомнение и страх развеиваются без следа.
– С тобой все хорошо?
Он едва заметно кивает, и я крепко обнимаю его. Мое сердце переполняет любовь. Стиг так и не смог согреться, и я изо всех сил прижимаю его к себе, пытаясь разделить с ним тепло моего тела.
Мама стоит и смотрит сначала на Стига, потом на меня:
– Разве ты не собираешься нас познакомить?
Я касаюсь его плеча:
– Мама, это Стиг.
Мама снимает пальто.
– Да, я уже поняла, что это Стиг. Я приготовлю всем нам горячий кофе, а потом ты расскажешь мне, кто такой Стиг, а также что здесь вообще происходило, хорошо? – Мама качает головой и бормочет: – Даже бедняга Гэндальф выглядит совершенно измотанным.
– Гэндальф!
Он лежит на своей подстилке, свернувшись и положив голову на лапы. Я бросаюсь к нему и падаю рядом с ним на колени.
– Но я думала… – Он лижет меня в лицо, и мое сердце переполняется благодарностью. Я обнимаю его крепко-крепко, глажу по голове и шепчу: – Хороший мальчик. Спасибо, спасибо, спасибо.
Мама возится на кухне. Она включает воду, наполняет чайник, затем открывает дверцу полки и со вздохом спрашивает:
– Куда подевался кофе?
Стиг хрипло шепчет:
– Он на самой верхней полке в красной алюминиевой банке.
Я улыбаюсь ему, любуясь каждой черточкой его лица. Ямочками на щеках, которые сначала едва заметны, а затем, когда он улыбается, появляются во всей своей красе. Глубокой морщинкой на губе, которую так хочется поцеловать. Сквозь слои одеял я касаюсь его ступней и сжимаю один из больших пальцев. Он улыбается мне, а я ему. Я жду не дождусь, когда мы наконец останемся одни. Мне так много надо ему сказать.
Мама хватает меня за руку чуть ниже плеча и тащит на кухню. Я готовлюсь к тому, что она начнет выговаривать мне по поводу моего побега на остров и психовать на тему парня, лежащего сейчас на диване, но вместо этого она судорожно вздыхает и тихо говорит:
– Мне следовало рассказать тебе о Мормор.
Я удивленно смотрю на нее и чувствую такое знакомое мне стеснение в груди. Я зла за то, что она мне лгала, но сегодня мама вела себя так храбро – бросилась на драге и ударила его суком по голове. Я знаю – ради меня она сделает все. Она не сказала мне о похоронах Мормор, потому что знала – я настою на том, чтобы поехать на них, а она хотела во что бы то ни стало удержать меня вдалеке от дерева. Так она пыталась защитить меня.
Мама льет кипяток в кофейник.
– Обещаю – больше никаких секретов. Но я должна знать, что здесь происходило. – Она мешает кофе, затем наливает его в три чашки и протягивает одну из них мне. Затем я вслед за ней возвращаюсь в гостиную, где обнаруживаю, что Стиг спит, тихо похрапывая. Мама ставит его чашку на пол рядом с диваном, затем выпроваживает меня обратно в кухню, как будто понимает, что я могла бы без конца просто радостно стоять и смотреть, как он спит.
Я сажусь за стол и обхватываю руками свою чашку. Кофе горяч, и вкус у него восхитительный, даже лучше, чем у того, который варила Мормор. Наверное, это оттого, что я посмотрела смерти в лицо – видимо, после такого все кажется вкуснее и ты острее чувствуешь, что жива.
Мама вскидывает брови:
– Итак?
Я делаю глубокий вдох:
– Ты ведь знаешь, как Мормор хотела, чтобы ты поливала дерево, да? Ну, так вот, его никто не поливал, и оно начало гнить.
Мама смотрит на меня с непонимающим видом:
– И что с того?
– Оно уходит корнями в подземный мир – Царство мертвых. В дереве образовалась дыра, настоящая яма, и через нее наружу вырвались души умерших и один восставший мертвец.
Мамины глаза округляются.
– То существо, которое я убила, – это и был драге, ходячий мертвец.
Мама смотрит в свою чашку.
– Однажды твоя бабушка показала мне сундук, полный старых дневников. И сказала, что в дереве живут сверхъестественные существа. Она отвела меня к нему и велела слушать, но это была чепуха.
– Мормор говорила правду, мама, – все в ее рассказах было правдой.
Она закрывает лицо руками:
– О господи, а я ей не верила! Я думала, это какая-то странная одержимость или же у нее галлюцинации, и эта склонность к галлюцинациям у нас семейная.
От возмущения я стискиваю зубы. Если бы мама исполняла свой долг и поливала дерево, ничего из всех этих ужасов бы не случилось. Почему она не могла просто поверить Мормор?
Я подхожу к окну, и в мою голову приходит мысль – последний кусочек пазла:
– Ты ведь читала письма Мормор перед тем, как их сжечь, не так ли? – Мама виновато опускает голову, и я продолжаю: – Ты знала, что я могу считывать информацию с одежды. Ты могла бы сказать мне, что и у тебя есть такая способность, но ты не сказала.
Мама устремляет на меня страдальческий взгляд:
– Как-то раз я услышала возле дерева голос, или мне так показалось. Тогда у нас с твоим отцом возникли проблемы, и у меня был жуткий стресс. После того как я услышала этот голос, я начала чувствовать всякие вещи, касаясь одежды людей, но объяснение врача на этот счет показалось мне логичным. Он сказал, что я уцепилась за мысль, что у меня якобы появился дар считывать информацию с одежды, просто потому, что твоя бабушка талдычила мне об этом столько раз.
Она судорожно вздыхает:
– Поверь мне, если бы я знала, что ты явишься сюда одна, я бы рассказала тебе все. – Мама вытирает глаза, потом встает из-за стола и подходит ко мне. Она говорит медленно, как будто ей нелегко произносить эти слова. – Прости, что я сожгла ее письма. Прости, что ничего тебе не сказала. – Я молчу, и она вздыхает опять. – Я не хотела, чтобы Мормор забивала тебе голову теми же глупостями. Не хотела, чтобы ты стала такой же, как я!
Я смотрю на оконное стекло и вижу на нем наши отражения. Мы с ней так похожи. Странно, что я не замечала этого раньше. Не знаю, злиться мне на нее или жалеть ее.
Я дотрагиваюсь до рукава шерстяного джемпера и чувствую пропитывающие его растерянность и страх. Ей было легче поверить в то, что у нее галлюцинации, чем признать, что в мире существует волшебство. Она так долго прожила в своем коконе, боясь признать правду. Она меня разочаровала, но, с другой стороны, ведь мне и самой известно, как легко впасть в заблуждение. Я была так поглощена жалостью к самой себе, что убедила себя в том, что просто не могу вызвать интерес у Стига. Я содрогаюсь, вспомнив кошмар, в котором мой рот и глаза были зашиты. Если бы я не увидела себя такой, какая я есть, таков бы и был мой удел – я бы так и осталась отрезанной от мира, с зашитыми глазами и ртом.
– Я все тебе расскажу, но сначала тебе придется прочитать те дневники, согласна?
Мама на мгновение задумывается.
– Согласна.
С моих плеч вдруг спадает тяжкий груз – а я и не знала, что он там был. Я вдруг чувствую такую усталость. У меня кружится голова, и я обеими руками хватаюсь за подоконник, чтобы не упасть.
– Что с тобой, Марта? Возможно, тебе лучше сейчас прилечь. – Она ведет меня обратно в гостиную. – Я съезжу в полицию утром. Скажи мне, где Иша и Олаф, и я совру полицейским, что нашла их, когда выгуливала пса. Таким образом, тебе не придется им лгать.
– Спасибо, мам.
Мне столько всего надо ей сказать, но я так устала. В том числе от злости и разочарования. После всего, что произошло, это уже не кажется важным. Она любит меня, и она сейчас со мной, а только это и имеет значение.
Я останавливаюсь и долго, испытывая блаженство, смотрю на Стига. Жаль, что я не могу просидеть рядом с ним всю ночь.
– Мама, ты присмотришь за ним вместо меня, позаботишься о том, чтобы с ним все было в порядке?
– Конечно. А теперь в кровать.
Тихий стук в дверь
Я просыпаюсь и слышу звуки дома, где царит счастье, – болтовню и смех. Мгновение я не решаюсь открыть глаза. Стиг жив. Мама здесь, и она знает правду. С Гэндальфом все хорошо. Я чувствую себя так же, как раньше по утрам в Рождество, когда, проснувшись, я сначала не решалась пойти осматривать дом.
На кухне Стиг сидит спиной ко мне, поедая завтрак, а мама стоит у мойки. Они весело болтают по-норвежски. Я подхожу к Стигу и обнимаю его за шею, стараясь не задеть рану, хотя она, похоже, полностью зажила. Он улыбается мне, и я отвечаю ему такой же широкой улыбкой.
Чувствуя себя неловко из-за присутствия здесь мамы, я смотрю на стопку дневников на столе. На верху лежат ее очки для чтения, и я думаю: интересно, сколько из них она успела прочесть и сколько ей уже стало известно.
Мама видит меня и улыбается:
– Завтракать будешь?
– Конечно. Умираю с голоду.
Я сажусь за стол напротив Стига, и она ставит передо мной тарелку оладий и чашку кофе.
– Вкусные? – спрашивает Стиг.
Я глотаю кусок оладьи.
– Очень. Но все же не такие, как твои.
– Я это услышала, юная леди. – Мама садится рядом со мной. – Я тут думала, когда ты позавтракаешь, мы можем сходить к дереву и полить его вместе. А потом ты скажешь мне, где…
Я киваю, не желая сейчас думать об Олафе и Ише. Я показываю на дневники:
– Ты их уже прочла?
– Да, и Стиг рассказал мне кое-что из того, что здесь случилось. Такое нелегко переварить.
Стиг застенчиво улыбается.
– Мне тоже нелегко это принять. Поначалу я не верил Марте – все это казалось такой дичью. Мне было трудно в это поверить, но Марта умеет убеждать.
Я улыбаюсь Стигу, и мною овладевает множество разноречивых чувств. Я воодушевлена и счастлива оттого, что встретила его, и оттого, что с ним все в порядке, но одновременно мне грустно из-за Олафа и Иши. А еще из-за Мормор.
Убрав со стола после завтрака, мы одеваемся и выходим из дома. Мы со Стигом и Гэндальфом идем сзади, а мама шагает впереди, неся ведро. Когда мы доходим до дерева, она замедляет шаг, и я, глядя на его могучие ветви, представляю себе, что над моей головой висит Один и находит в колодце руны. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю, что прочел мне Стиг. Если дневники не врут, это дерево стоит в центре мироздания, соединяя собой разные миры. Кто знает, докуда могут достигать его ветки и корни?