Флеб неприязненно взглянул на Огиса. Сонным он больше не выглядел.
– Придержи язык, – посоветовал он. – Лорена не халя.
– Халя, халя, – отмахнулся Огис, усаживаясь на свое место. – Каждая из них халя. Ты просто еще слишком молод и не понимаешь этого…
Флеб отбросил прутья и ударил товарища, тот кинулся на него в ответ. Вийон и Майрын также побросали работу и кинулись разнимать дерущихся.
Словом «халь» именовали племя высоких светловолосых хальстальфарцев, а «хали» – их женщин. Слово «халя» изначально было вариантом последнего, но давно уже приобрело иное, уничижительное значение, близкое по смыслу к «шлюхе». Причина этого состояла в хальстальфарских обычаях и нравах: хальстальфарцы полагали, что мужчина и женщина сотворены равными и все, что позволено мужчине, также по умолчанию должно быть позволено и женщине. Некоторые их женщины становились воинами, другие – правителями, но более всего недоумения и насмешек у соседних народов вызывала распущенность хальстальфарских женщин. Справедливости ради следует сказать, что на деле эта распущенность не была так уж велика, но если женщины других народов скрывали свои связи добрачные с мужчинами, то женщины Хальстальфара связей своих до брака или после его завершения ничуть не стеснялись. Они выбирали мужчин сами и легко меняли их, если им что-то не нравилось. Хотя хальстальфарские женщины повсеместно и считались красивейшими, также бытовало мнение, что они – худшие жены из возможных, ибо, не смотря на все усилия Гешского священства, покорность мужу так и не стала для них добродетелью, а как может ехать телега, если одно ее колесо движется в одну сторону, а другое – в другую? Ведь какова бы ни была любовь, но согласие в семье нельзя поддерживать вечно, а значит – один из двоих должен уступать, и если уступает мужчина, то это уже не мужчина, даже в глазах его собственной жены. Так рассуждали в Алмазных Княжества, в Эйнаваре и Ильсильваре, и потому словом «халя» стали называть заносчивую, надменную, властную шлюху, с блудливым лоном, но холодным сердцем.
– Смотрю, сильно ты прикипел к своей Лорене, – сказал Майрын Флебу. – Зря, знаешь ее ты всего лишь один день.
Флеб в ответ процедил что-то раздраженное.
– Халя, – Огис широко улыбнулся. Одна из его губ была разбита. Он повторил еще раз, с наслаждением растягивая слово, глядя, как кипит злости молодой корзинщик. – Халя. Халя.
«Он слишком настойчиво провоцирует ссору, – подумал Вийон в то время, пока Майрын пытался удержать рвущегося в бой Флеба. – Почему?»
Он вспомнил напряженный взгляд Огиса и его ответ относительно знаков, который сразу же вызвал подозрения, показавшись слишком уж натянутым.
«Неужели он делает это для того, чтобы мы поскорее забыли о крысиных знаках? Что же он увидел?»
– Может быть, тебе знаки ничего сказали потому, что ты слишком плохо читаешь? – Спросил Вийон, внимательно следя за лицом Огиса. Он не мог не заметить, что при упоминании знаков тот едва заметно вздрогнул.
– Какие еще знаки? – И снова непонимание Огиса показалось Вийону слишком преувеличенным, слишком наигранным, чтобы быть правдой.
Вийон показал на пыль, где сначала были начертаны, а затем стерты загадочные линии.
– Ах, эти! – Огис пренебрежительно отмахнулся. – Я о них уже и забыл… тут разговор идет о хале…
– Может, это буквы, но не на нашем языке? – Не поворачивая головы и все еще удерживая Флеба, громко предположил Майрын. – Надо показать их кому-нибудь еще, вдруг кто поймет, что они значат.
Теперь Вийон был точно уверен, что Огис вздрогнул и заметно.
– Из-за дурного сопляка у меня разболелась башка, – Огис поднял к лицу трясущиеся руки. – Пойду умоюсь.
– Долго не задерживайся! – Откликнулся Майрын. – Скоро уже полдень, нам пора на рынок.
Огис пробормотал в ответ что-то неразборчивое и ушел, а трое корзинщиков вернулись к работе.
– Ты подумал, как поступишь с Лореной? – Спросил Флеба Вийон. – Если будешь держать ее дома рабыней, беды не миновать.
– А вдруг она уйдет, узнав, что свободна? – Флеб весь сник при этих словах. – С чего ей жить в лачуге бедного корзинщика? Она так красива, что я даже боюсь выпускать ее на улицу – все на нее смотрят! Вдруг уведет кто?
– Будь увереннее в себе и никто ее не уведет, – ответил Майрын.
– Сама уйдет, – сказал Вийон. – Ты верно рассуждаешь, Флеб – не твоего полета такая птица.
– Нет, – возразил Майрын. – Вы оба неправы. Женщин притягивает сила, будь то хоть надменная белокурая хали, хоть ильса, хоть услужливая нарейка, хоть дикая островитянка – все едино: если есть сила женщина потянется к ней.
– К богатству она потянется, – сказал Вийон.
Майрын отрицательно покачал головой.
– Даже если дело и в силе, – сказал Флеб Майрыну. – Где мне взять столько силы, чтобы удержать белокурую хали?
– Верить надо в себя, – ответил Майрын. – Собой всегда восхищаться и любить только себя. Как бы сильно не хотелось любить женщину – нельзя, только себя нужно. И ласки ей давать всегда лишь самую малость и лишь тогда, когда она делает то, что ты хочешь. Тогда все будет хорошо.
– Не настоящая это сила, – ответил Флеб. – Ну и что с того, что стану я верить в то, что являюсь богачом или, положим, самим императором? Императором я же от того не стану, только на посмешище себя выставлю! Легко верить в силу, когда она есть, если же ее нет, то и глупо верить в то, что ею обладаешь.
Майрын пожал плечами.
– Я свое мнение высказал и спорить не собираюсь.
– Может, в чем-то ты и прав, – сказал Майрыну Вийон. – Но нашему Флебу такие слова ничего не дадут. А тебе, Флеб, вот что скажу: уйдет она или не уйдет, уверен или не уверен – неважно это. Полбеды, если уйдет. Гораздо хуже будет, если тебя в яму посадят. Что с матерью твоей станет, если так случится? О ней подумай.
Флеб снова сник и задумался.
– Не могу я ее отпустить, – сказал наконец. – Хоть знаю ее совсем мало, очень прикипело к ней сердце и чувство такое в груди, которого никогда раньше не было, как будто что-то изнутри распирает, и плакать хочется сразу, и смеяться. Вот что я сделаю: отведу ее к сочетателю, пусть нас поженит. Лорена нашего языка не знает, и если мы в храм не пойдем, не поймет, что происходит. А если стража нагрянет – скажу им, что не рабыня она мне, а законная жена, а если усомнятся – то запись в книге сочетателя докажет, что я прав.
– Хитро, – хмыкнул Майрын. – Только ведь твоя Лорена рано или поздно ильский язык выучит и все узнает.
Флеб вздохнул.
– Может, к этому времени что-то изменится? Привыкнет уже и полюбит?
Майрын снова хмыкнул, но ничего не сказал. Вийон неодобрительно покачал головой – будучи человеком законопослушным и правдивым, он ни в коем случае не мог хорошо отозваться о столь сомнительном плане.
– Сегодня же это сделаю, – решил Флеб. – Поработаю только до полудня, все равно сочетатель спит пока что… Вийон, вчера никто моих корзин не покупал?
Вийон молча отдал товарищу его долю денег, вырученных со вчерашних продаж.
Сочетатели браков были появились в Ильсильваре давно, еще даже до правления знаменитого Короля-Еретика, ибо Гешская церковь предавала страну анафеме и раньше. Произнесенное первосвященником проклятье запрещало проведение каких-либо церемоний в ильсильварских храмах, будь то прощание с усопшим и молитвы за его посмертную судьбу, посвящение новорожденных светлым богам или же бракосочетание. Тогда-то, стремясь избавиться от гешского влияния и от неприятных последствий церковного проклятья, были изобретены светские профессии, занимавшиеся тем, чем прежде занимались только жрецы. Хотя анафему позже и отменили (а затем наложили вновь, и снова отменили – для Ильсильвара это уже стало чем-то привычным), популярность новых профессий со временем только возрастала, ибо еретические учения все больше разрастались и множились, и многие еретики не хотели или не могли пользоваться услугами гешских храмов даже тогда, когда проклятие снималось и те открывали свои двери для всех желающих.
Шло время. Вийон сплел одну большую корзину и принялся за другое. Следовало бы подумать о своих бедах, о том, как выполнить задание Бейза и о странных знаках и событиях, что слишком уж настойчиво лезли в его жизнь, о том, как быть с женой и детьми, как вернуть десять лет, отданных в залог Собирателю Дней и как жить дальше, но в голове корзинщика было пусто.
– Где ходит этот… – Майрын процедил нехорошее слово, бегло взглянув наверх, на ослепительное солнце, сиявшее в небе. – Уже полдень, на рынок пора!
– И мне пора, – Флеб стал собираться. – Сочетатель, думаю, проснулся уже и сидит скучает. Не хочу идти к нему вечером – там наверняка будет много народу, а сейчас никого нет.
– Послушай, Флеб, – сказал Майрын. – Ты ведь недалеко живешь от этого дурака! Загляни к нему по дороге, скажи чтобы сюда шел быстро, будь другом!
Флеб скривился. Видеть Огиса никакого желания он не имел, и разговаривать с ним тоже, но и отказывать Майрыну. Коротко и недовольно кивнул, показывая, что сообщение передаст, но не более.
Когда Флеб ушел, Вийон некоторое время работал молча, а затем сказал:
– Кого вы сегодня меняете, Лэсса и Тервола? Или Арда и Вале? Путаюсь в том, как они меняются – то через один день, то через два…
– Это кто такие? – Не отрываясь от работы, спросил Майрын.
Вийон уставился на него, а затем нервно засмеялся.
– Ты не перегрелся? – Теперь уже и он взглянул на палящее солнце, и отодвинулся подальше в тень, где было прохладнее. – Корзинщики, которые работают в южной части города. Мы их меняем каждый день на рынке: до полудня работают они, а потом мы. У нас общая лавка и…
Майрын перестал трудится и посмотрел на товарища. Во взгляде его читалось беспокойство.
– Не знаю, о чем ты говоришь. У нас общий стол с Меланом Ортценом; Бейз платит ему за то, чтобы после полудня мы могли выставлять на краю этого стола свой товар. Имен, которые ты назвал, я никогда не слышал.