— О чем речь, Луис! И скажите ей, чтоб не стеснялась на людях.
— Непременно.
Луис вернулся домой. Элли еще не сняла своего «ведьминого» наряда, хотя Рейчел уговаривала ее переодеться в ночную рубашку — скоро спать. Но девочке так не хотелось расставаться с игрой, прерванной из-за сердечного приступа Нормы. Ведь вечер еще длинный.
— Надевай-ка пальтишко, — сказал Луис, и дочка закричала, захлопала в ладоши от радости.
— Уже очень поздно, Луис.
— А мы на машине. Ну, пойми, Рейчел, ведь она этого праздника месяц дожидалась.
— Ну, что с вами поделать… — сдалась мать, и Элли обрадовалась еще больше. — У Нормы ничего опасного?
— Кажется, обошлось. — Луис хоть и устал, но был доволен. — Сердце немного подкачало. Ей нужно поберечь себя, все-таки семьдесят пять, в таком возрасте надо понимать, что козочкой уже не попрыгать.
— Как удачно, что ты рядом оказался. Божий промысел.
— А мы с удачей накоротке, — улыбнулся Луис. Подошла Элли. — Ну, как, злодейка-чародейка, готова?
— Готова! Пойдем скорее! Ну, пойдем же!
Через час он привез дочку и полмешка гостинцев домой. Элли хоть и упрямилась, не хотела возвращаться, но, скорее, для вида — ее сморила усталость. Еще в машине она озадачила его внезапным вопросом:
— Пап, а миссис Крандал стало плохо из-за меня? Потому что я не хотела брать яблоко с мякушкой, да?
Луис удивленно и даже испуганно взглянул на дочь: откуда у нее такая странная мысль, прямо язычество какое-то. Вроде гадания на ромашке «любит-не-любит». Или бабы с пустыми ведрами навстречу, или черная кошка… Невольно вспомнилось Кошачье кладбище, могилки расходящимися кругами. Смешно, хотелось убедить самого себя. Но не получилось.
— Нет, милая, не потому. Когда ты прыгала и выла с «привидениями» на кухне…
— Это не привидения, это — близнецы Баддинжер.
— Ну, хорошо. Так вот, пока вы там резвились, мистер Крандал сказал мне, что у жены давно уже грудь побаливает. Скорее, наоборот, из-за тебя и твоих друзей нам удалось ее спасти. Во всяком случае, все могло бы обернуться хуже.
Теперь уже Элли испуганно посмотрела на отца.
— Да, дочка, ей был нужен врач. А я — врач. И оказался у Нормы дома только благодаря тебе, этому празднику.
Элли надолго задумалась, потом кивнула и уверенно сказала:
— Она, наверное, все равно умрет. У кого сердце болит, те умирают. Немножко поживут, а потом раз — и все!
— Откуда ж ты такой премудрости набралась?
Элли только пожала плечами, это ж его характерный жест, с радостным удивлением отметил Луис.
Дочь благосклонно разрешила ему нести ее мешок с гостинцами — это ли не высокое доверие! Луис задумался: при мысли о смерти Чера дочь едва ли не в истерику впадает, а мысль о смерти бабушки Нормы оставляет ее спокойной, эта смерть для нее нечто естественное, само собой разумеющееся. Как это она сказала? «Немножко поживут, а потом раз — и все!»
На кухне пусто, слышно, как Рейчел возится наверху. Он поставил дочкин мешок с добычей.
— Нет, совсем не обязательно умирают! У Нормы приступ был не сильный, и мне удалось сделать все необходимое. Думаю, сердце у нее не очень пострадало.
— Ну и что? — перебила его Элли и едва ли не весело продолжала: — Но она старая и все равно скоро умрет. И мистер Крандал тоже. Пап, можно мне перед сном яблоко?
— Нет. Иди чистить зубы. — И Луис проводил ее задумчивым взглядом.
И КТО ТОЛЬКО ПОЙМЕТ ДЕТИШЕК?
Уложив детей, Рейчел и Луис улеглись и сами.
— Лу, а Элли очень испугалась? Расстроилась? — тихонько спросила Рейчел.
Нет, подумал Луис. Наша дочь знает, что старики умирают один за другим, как и то, что кузнечика нельзя мучить… как и то, что, если оступишься на тринадцатом прыжке через скакалку, лучшая подруга непременно умрет… как и то, что могилки на Кошачьем кладбище выложены кругами, и каждый круг все меньше и меньше…
— Ни капельки! — ответил он. — Она держалась молодцом. Давай спать, Рейчел.
В ту ночь, когда Криды крепко спали у себя дома, а Джад Крандал бодрствовал у себя, ударил мороз. Поутру разгулявшийся ветер сорвал последние, уже некрасивые, бурые листья с деревьев.
Ветер и разбудил Луиса. Спросонья он приподнялся на локтях, прислушался. На лестнице послышались шаги, медленные, тяжелые… Неужели вернулся Паскоу?!! Прошло два месяца… Сейчас откроется дверь, и Луис увидит полусгнивший труп. Шорты поросли плесенью, кое-где обнажились кости, мозг превратился в слизь. Лишь в глазах останется жизнь, сатанинский блеск. Говорить Паскоу сейчас не будет — голосовые связки уже сгнили… А глаза… глаза будут манить, звать за собой.
— Нет! — выдохнул он. Шаги замерли.
Он поднялся, подошел к двери, распахнул… Все внутри сжалось от страха. Страхом полнился и взгляд, но губы сжаты твердо и решительно. Паскоу, наверное, стоит, воздев руки, точно дух давно покойного дирижера вот-вот скомандует невидимому оркестру, и грянет вступление к «Вальпургиевой ночи».
Ничего и в помине нет, сказал бы Джад. Лестничная площадка пуста… Ни звука, только воет ветер. Луис вернулся в спальню и быстро уснул.
21
Назавтра он позвонил в Медицинский Центр. Состояние Нормы все еще считалось «критическим». Луис знал, в первые сутки после сердечного приступа иного врачи и не говорят.
Зато доктор Уайбридж, лечивший Норму много лет, обнадежил:
— Я б это даже микроинфарктом не назвал. Не осталось и следа. Доктор Крид, Норма этим вам в первую очередь обязана.
Поддавшись настроению, дня через два Луис наведался в больницу с цветами. Норму уже перевели в общую палату — это хороший признак. С ней был Джад.
Старушка ахнула, обрадовавшись цветам, нажала кнопку звонка, вызвала сестру, попросила поставить букет в вазу. Послала Джада за водой, указала, какие цветы куда поставить. Вазу водрузили подле кровати на тумбочке.
— Ну, теперь моя старушка в одночасье поправится, — с прохладцей заметил Джад, в третий раз — по указанию Нормы — перебирая букет.
— Не ворчи, Джад.
— Не буду, женушка, не буду.
Наконец, отважившись, Норма взглянула на Луиса.
— Спасибо вам за все, — с неподдельной застенчивостью, и оттого еще более трогательно, произнесла она. — Джад говорит, я вам жизнью обязана.
Луис смутился.
— Джад преувеличивает.
— Да не так чтобы очень, — хмыкнул тот. С прищуром поглядел на Луиса. — Разве матушка не учила вас не отказываться от благодарности?
Нет, не учила, во всяком случае, Луис не помнит. Кажется, она говорила однажды, что ложная скромность, по сути, та же гордыня.
— Милая Норма, все, что в силах, всегда для вас рад сделать.
— Какой вы славный человек! — улыбнулась старушка. — Уведите моего старика, выпейте с ним пива. А то я спать хочу, а от него не отделаться.
Джад с готовностью поднялся.
— Надо ж! Пошли скорее, пока не передумала!
За неделю до Дня Благодарения выпал первый снег, потом — еще. Накануне праздника погода стояла ясная и холодная. Луис отвез семью в аэропорт — Рейчел с детьми отправлялась в Чикаго, навестить родителей.
— И все-таки нехорошо получается! — наверное, в двадцатый раз за последний месяц посетовала Рейчел. — В такой праздник ты будешь один по пустому дому слоняться! А день этот принято встречать в кругу семьи.
Луис пересадил Гейджа с руки на руку. Малыш в первой своей мальчиковой куртке казался едва ли не гигантом. Элли приникла к огромному окну и следила, как поднимается вертолет.
— Не бойся, грусть-тоску пивом заливать не стану. Норма с Джадом небось на индейку пригласят. Надо ж, опять, выходит, я виноват. Никогда не любил многолюдные праздничные посиделки. Придешь, бывало, на стадион футбол посмотреть загодя, часа в три, выпьешь чуток, потом — еще и еще. Глядишь, часам к семи уже тепленький. А отрубишься — так до утра. А назавтра голова трещит, будто в ней джаз играют. Думаешь, мне охота с тобой и детьми расставаться?
— Ну, о нас не беспокойся. Летим первым классом. По-королевски. А Гейдж проспит, наверное, до самого Чикаго.
— Дай-то Бог! — И они с Рейчел рассмеялись.
Объявили посадку, Элли нетерпеливо запрыгала подле матери.
— Мам — наш самолет! Пошли скорее! Пошли! А то улетит без нас!
— Не улетит, — успокоила ее Рейчел, зажав в руке три розовых посадочных талона. На ней было меховое манто (конечно, искусственного меха, но выглядело шикарно!) с претензией на ондатру. Да Бог с ней, с претензией, главное, Рейчел в этом манто — красавица.
Возможно, на лице отразилось все, о чем он думал. Рейчел неожиданно крепко обняла мужа, едва не раздавив Гейджа, оказавшегося посередине. Малыш удивился, но не испугался, не закапризничал.
— Луис Крид, я тебя люблю! — провозгласила Рейчел.
— Мам, ну, скорее же, пойдем, — канючила Элли.
— Идем, идем, — бросила мать. — Всего хорошего тебе, Луис.
— У меня-то все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Передай привет своим старикам.
— Какой же ты… — И она наморщила нос. Ее не проведешь: она прекрасно понимала, почему Луис не едет с ними. — Какой же ты… чудак!
Они направились к стоянке самолета и скоро исчезли из вида… на неделю. А Луису уже в аэропорту стало одиноко и тоскливо. Он подошел к тому окну, где минуту назад стояла дочь, и засмотрелся на грузивших багаж рабочих.
Все проще простого. Родители Рейчел, мистер и миссис Гольдман, невзлюбили Луиса с первого взгляда. Беспутный малый. Что от такого ждать? Дальше — больше. Поступил в медицинский колледж и сел на шею жене. Добро б учился как следует. А то не сегодня-завтра вылетит с треском…
Такое отношение еще можно вынести, и Луис терпел, покуда не произошло событие, о котором Рейчел и по сей день не знает (и не узнает, во всяком случае, от него). Ирвин Гольдман согласился оплатить образование Луиса. При одном условии: шалопай должен оставить Рейчел в покое.
Такого нахальства Луис Крид снести не мог. Да и всякий нормальный мужчина, кому еще не стукнуло восемьдесят пять, не снес бы такого бесстыдного предложения — взятки, если называть вещи своими именами. В ту пору Луис был измучен и издерган: три часа в день просиживал в колледже, еще четыре — корпел над учебниками, вечером подрабатывал в пиццерии в престижном районе. В тот злополучный вечер мистер Гольдман неожиданно сменил холодную сдержанность на игривое панибратство. Старик зазвал Луиса к себе в кабинет, как думалось наивному студенту, чтобы угостить х