- Энтони! А мне никто не сказал, что ты здесь. Что ты здесь делаешь?
Это была Лили, младшая дочь герцога. Англичанин откашлялся.
- Ничего особенного. Я ждал твоего отца, но поскольку он не пришел, вышел поискать, где здесь туалет.
- Вот только врать не надо. Ты наследил по всему дому. Ты явно что-то вынюхивал.
Они прошли в гостиную; Лили закрыла в дверь, уселась в кресло, расправив юбку и приняв манерную позу, и произнесла:
- Мне жаль, что отец тебя не принял. Наверное, помешало нечто серьезное, раз он ведет себя так опрометчиво. Проходя мимо кабинета, я услышала ссору. Боюсь спрашивать, но я могла бы составить тебе компанию.
- Конечно, с удовольствием, - иронично ответил англичанин, который не считал лестной перспективу провести некоторое время запертым с этим оживленным ребенком, который явно унаследовал семейную способность сбивать его с толку.
- Я вижу, что ты не слишком рад, - ответила она. - Но мне всё равно. Я составлю тебе компанию, потому что ты мне нравишься. В твоей стране тебя называют Тони?
- Нет. Энтони.
- А моего кузена из Барселоны все называют Тони. Согласись, Тони звучит гораздо лучше. Ты сразу становишься намного симпатичнее. Ты не думай, что мне не нравится Энтони, это тоже звучит неплохо, - весело закончила Лили. Потом ее личико вдруг стало серьезным, и она заговорила уже совсем другим тоном: - Сегодня утром я приходила к тебе в гостиницу, чтобы передать письмо. Этот сеньор портье, знаешь ли, тот еще тип.
- Совершенно с тобой согласен, - ответил он. - И от всей души благодарю за любезность.
Девочка немного помолчала, глядя себе под ноги, прежде чем вновь решилась заговорить. Голос ее прозвучал натянутой струной:
- Что у тебя с моей сестрой? - спросила она.
- Ничего. Просто удивительно, какие вещи приходят тебе в голову! Ты же знаешь, что меня связывают с твоей семьей исключительно профессиональные интересы. Письмо имело именно эту цель, и никакую другую.
Лили подняла глаза и уставилась на англичанина неотрывным взглядом, полным печали.
- Только не надо считать меня совсем уж дурой, Тони. Моя сестра своими руками дала мне это письмо, и по ее лицу было ясно, что письмо не имеет никакого отношения к вопросам купли-продажи.
Энтони взглянул на нее - и больше не увидел маленькой девочки. Перед ним была юная женщина - темпераментная, умная и необыкновенно красивая. Покраснев от смущения, он произнес:
- Пожалуйста, не обижайся. Я никогда не считал тебя дурой. Даже совсем напротив. Видишь ли, меня и членов твоей семьи связывает одно очень сложное и запутанное дело. Да, в основном речь идет о деньгах, но есть некоторые аспекты, выходящие за рамки одной лишь коммерции. Надеюсь, ты понимаешь, что если твой отец не посчитал нужным рассказать тебе об этом, то и я не вправе этого сделать. Тем не менее, могу тебя заверить, что между мной и твоей сестрой ничего нет. Хотя не всё ли тебе равно?
Вместо ответа Лили медленно подошла к роялю, подняла крышку и пальцем нажала одну за другой несколько клавиш. Затем, продолжая разглядывать клавиатуру, призналась:
- Очень скоро у меня тоже будет дворянский титул. И я смогу распоряжаться наследством, которое оставила мне бабушка. Тогда я уже стану совсем взрослой, а Пакита успеет состариться.
С этими словами она опустила крышку рояля и усмехнулась, видя смущение англичанина.
- Но ты не обращаешь на меня внимания: ведь пока я всего лишь сопливая девчонка.
Тут вошел дворецкий и разрядил неловкую ситуацию.
- Его светлость просили меня передать вам это, - произнес дворецкий, протягивая ему сложенный лист бумаги.
Энтони развернул его и прочел:
"К сожалению, в силу некоторых обстоятельств я вынужден отменить нашу сегодняшнюю встречу, как бы мне ни хотелось вас видеть. В ближайшее время я свяжусь с вами. Простите меня за причиненные неудобства и примите мой сердечный привет".
Вместо подписи стояли неразборчивые каракули с росчерком.
Энтони снова сложил послание, спрятал его в карман и попросил принести ему пальто и шляпу.
- Тони, ты уже уходишь? - спросила Лили.
- Да. Твоя компания очень приятна, но здесь, я вижу, мне больше нечего делать.
Девочка открыла было рот, чтобы что-то произнести, но тут же закрыла и покинула гостиную через дверь в коридор. В приемной Энтони оделся, простился с дворецким сухим кивком головы и вышел. Дверь закрылась за его спиной с поспешностью, которая ему показалась излишней.
Ледяной ветер разогнал облака, и на прозрачном небе сверкали звезды. Снег покрылся коркой льда, тротуары стали скользкими. Энтони поднял воротник пальто и шел короткими шажками, оглядываясь в поисках такси. Добравшись до угла переулка, он на секунду остановился, пораженный внезапной мыслью.
Пытаясь найти объяснение удивительному поведению герцога, он подумал, что тот, возможно, вызвал другого эксперта для консультации. Вероятно, Энтони обманул его ожидания, хотя англичанин и не видел, в чем он мог ошибиться, ни в профессиональном плане, ни в личных отношениях. Конечно, нельзя было отвергать и вероятность того, что чопорный герцог узнал об их с Пакитой встрече в церкви, невинном эпизоде, инициатива которого исходила не от Энтони, но, судя по вопросу Лили, встреча произвела ошибочное впечатление.
Сама Лили, без колебаний показывавшая свое влечение к Энтони, могла выдать их, чтобы вызвать гнев отца и тем самым положить конец идиллии, существовавшей лишь в ее воображении. Эта мысль была совершенно нелепой: ведь Лили до сих пор не давала никакого повода считать ее способной на подобную подлость. Но все знают, что дети эгоистичны от природы и часто не предвидят последствия собственных действий в силу неопытности. Но даже если и так, у герцога всё равно не было времени, чтобы найти вместо Энтони другого, столь же опытного эксперта. Сделай он так, это было бы поспешным и опрометчивым поступком: сделку нужно было провести с наибольшей секретностью, а оскорбленный знаток - существо весьма опасное.
Энтони понимал, что для подобных подозрений у него нет никаких оснований; что ведет он себя по-детски, к тому же такое поведение может оказаться просто опасным для его здоровья: если он слишком долго простоит на открытом ветру, то может серьезно простудиться. Однако, ни один из этих разумных доводов не смог рассеять его подозрений.
"Я никуда отсюда не уйду, пока не выясню, что происходит в этом доме", - сказал он себе.
К счастью, долго ждать не пришлось. Через несколько минут парадная дверь особняка открылась, и в ее освещенном прямоугольнике мелькнули силуэты двух мужчин, которые весьма эмоционально прощались. В слабом освещении уличных фонарей, да еще и глядя против света, трудно было понять, кто были эти люди, хотя один из них, несомненно, являлся хозяином дома. Его собеседник вышел и отправился своей дорогой. Спрятавшись в переулке, Энтони пропустил его вперед, и, когда тот удалился на безопасное расстояние, последовал за ним.
Дорога была скользкой, так что и преследуемый, и преследователь вынуждены были двигаться медленно. Когда Энтони удалился от дома метров на двадцать, из-за деревьев на бульваре вышли два молодчика и преградили ему дорогу. Он послушно остановился, и один из незнакомцев, недолго думая, заехал ему кулаком в челюсть. Воротник пальто смягчил удар, но его сила и неожиданность нападения сделали свое дело; потеряв равновесие, Энтони поскользнулся и упал ничком на лед. Лежа на тротуаре, Энтони увидел, как один из молодчиков выхватил пистолет, снял предохранитель и прицелился. Решительно, дела у англичанина шли все хуже и хуже.
Глава 16
Эдвин Гарриго, он же Фиалка, угрюмо шел широкими шагами по своим владениям. Поздно вечером он получил важнейший звонок и теперь пытался успокоиться, созерцая эту красоту. До закрытия оставалось совсем немного времени, и в выставочных залах Национальной галереи уже не было посетителей, с другой стороны, в это время года ее и так мало кто посещал. Без посетителей отопления здания не хватало, и в больших помещениях стоял холод. Среди высоких сводов раздавалось эхо энергичных шагов старого хранителя.
Звонок завершился решительным образом: держи всё наготове, пока не наступит нужный момент. Не было нужды уточнять, о каком моменте речь. Эдвин Гарриго уже много лет желал и боялся этого мгновения. И вот теперь оно наступило или вот-вот придет, и ожидание будет коротким. В его возрасте любые изменения приносят только лишние хлопоты. Погруженный в эти мысли, он и не заметил, как ноги машинально привели его в секцию испанской живописи, где он был бесспорным господином: никто в этом царственном заведении не ставил под сомнение его авторитет. Конечно, снаружи, за дверьми галереи, не было недостатка в критиках. Молодые люди считают, что открыли луну, и всё подвергают сомнению. В целом, ничего серьезного: шторм в маленьком, но бурном академическом пруду. В этом отношении старый хранитель был спокоен: несмотря на его возраст, ни его должность, ни авторитет не были в опасности.
Он решил задержаться перед этой картиной. Надпись под ней гласила: "Портрет Филиппа IV в коричневом костюме с серебром". В узком кругу знатоков она была известна как "Серебряный Филипп". На портрете был изображен молодой человек благородной наружности, хоть и далеко не красавец; лицо его обрамляли длинные золотистые локоны, а взгляд выдавал то самое беспокойство, свойственное людям, которые пытаются скрыть свой страх под маской величия. Судьба взвалила на его слабые неопытные плечи слишком тяжелый груз. На портрете Филипп IV одет в дублет и коричневые панталоны, вышитые серебром. Отсюда и прозвище "Серебряный Филипп", под которым картина обрела известность. Затянутая в перчатку рука молодецким жестом касается рукояти шпаги; в другой руке он держит сложенный лист бумаги, на котором написано имя художника: Диего де Сильва.
Веласкес приехал в Мадрид в 1622 году в свите своего соотечественника, герцога де Оливареса, через год после восшествия на престол Филиппа IV. Веласкесу было двадцать четыре года - на шесть лет больше, чем королю - и он уже превосходно владел техникой живописи, хоть еще и в несколько провинциальной манере. Посмотрев работы начинающего художника, Филипп IV, будучи профаном в государственных делах, но никак не в искусстве, сразу понял, что перед ним - гений и, не обращая внимания на возражения знатоков, решил заказать этому самонадеянному и ленивому молодому человеку свой портрет, а также портреты членов своей семьи, чрезвычайно оскорбив всех признанных художников того времени. Этим он обессмертил свое имя, навсегда оставшись в памяти потомков. Возможно, между этими двумя людьми существовали определенные отношения, выходившие за рамки дворцовог