Из-за этих парадоксальных высказываний большинство слушателей, да и сам оратор, потеряли нить, но он продолжал тем же восторженным тоном, хотя и несколько бессвязно по содержанию. Публика не хотела растерять пыл, но проявления энтузиазма с каждым разом становились всё менее спонтанными. Фернандес Куэста ещё какое-то время говорил с жаром в голосе и жестикулируя и закончил, выкрикнув:
- Вставай, Испания!
Публика отреагировала на эту фразу овациями.
Затем слово взял Рафаэль Санчес Масас. В отличие от предыдущего оратора, он обладал слабым голосом и бубнил, словно пономарь, что едва ли могло пойти на пользу его идеям. И, несмотря на то, что сами по себе идеи выглядели куда более здравыми, Энтони подумал, что он и сам отнюдь не стремится зажечь присутствующих своим энтузиазмом и расположить их к себе. Казалось, в правильности его идей были твердо убеждены все, кроме самого оратора.
- Когда Фаланга объявила, что пойдет на выборы в одиночку, - сказал Санчес Масас, - некоторые утверждали, что мы как четыре кошки с двумя песетами, у нас даже нет дерева, на котором нас могли бы повесить. Однако никто не говорил, что нет такого места, где мы могли бы умереть, потому что фалангисты умирают повсюду. И что мы нищие, и это правда. Бедность - это сила Фаланги, из-за своей бедности Фаланга понимает и защищает права бедняков - мелкого фермера, моряка, солдата и сельского священника. Мы хотим стать защитниками народа, а не гвардией, охраняющей спекулянтов, банкиров и промышленников. Социалисты говорят, что повысят заработную плату, что с ними все будут жить лучше. Может, и так, а может, и нет. С уверенностью можно только сказать, что Испания их не волнует. Что ж, против этих убогих интересов Фаланга предлагает нечто другое: единую судьбу и великие спасительные идеи. Независимый суд и суровая справедливость - вот чего мы хотим добиться, чтобы возродить Испанию!
Санчеса Масаса тоже проводили громкими аплодисментами, однако первоначальный накал уже начал спадать. Несомненно, зрители всё это уже неоднократно слышали на протяжении избирательной кампании.
Хулио Руису де Альбе, который выступал следующим, удалось сорвать аплодисменты и выкрики, благодаря суровой динамике своей речи и благородной внешности военного и наваррца. Можно и не рассчитывать, сказал он, что Испания выйдет из той дремоты, в которую погрузилась в результате демократии. По этой причине Фаланга должна быть готова всеми средствами, легальными или нелегальными, прийти к власти. Лишь таким путем, твердо заявил он, через несколько лет - два, три, четыре, не больше - новое поколение принесет Испании национал-синдикализм, который благотворно скажется на нашей родине.
Снова раздались горячие аплодисменты. Энтони взглянул на часы: было уже больше половины девятого, и мероприятие, несомненно, подходило к концу. Как и все в зале, он тепло оделся, потому что на улице было холодно; однако помещение кинотеатра было переполнено, и жара в нем стояла невыносимая. Энтони был несколько разочарован, но в целом вполне удовлетворен: никогда прежде он не был на фашистской демонстрации, и теперь видел, что, несмотря на внешнюю экспрессивность, их позиция всё же не столь безумна, как он думал раньше. "Если так и дальше пойдет, - решил он, - мы сможем благополучно выскользнуть".
Движение в зале заставило его предположить, что многие участники решили под шумок покинуть помещение. Но в эту минуту Раймундо Фернандес Куэста снова взял микрофон и проревел во весь голос:
- Внимание! Сам Вождь нации!
Казалось, стены кинотеатра "Европа" рухнут под громом оваций, когда на сцене появился Хосе-Антонио Примо де Ривера. Весь зал поднялся и вскинул руки в приветственном салюте. Охваченный общим настроем, Энтони тоже встал, однако поднять руку так и не решился. Сзади послышался чей-то резкий голос:
- В чем дело? Почему вы не салютуете?
- Я не уполномочен, - ответил Энтони, повернувшись назад и отвечая с подчеркнуто иностранным акцентом.
Судя по всему, это объяснение удовлетворило вопрошающего. Энтони повернулся обратно и посмотрел на Пакиту, но в это мгновение все руки уже опустились, публика села в напряженном молчании, поэтому он так и не смог определить, сделала ли она тот же жест, что и все остальные. В это время к столу подошел Хосе-Антонио и обменялся рукопожатиями и объятиями с другими ораторами. Затем он занял место в центре стола и, не став садиться и без вступления, наклонился вперед и произнес:
- Выступающие передо мной уже вам сказали, хотя в этом и не было необходимости, по каким причинам мы все здесь собрались. В этом нет ничего сложного. Народный Фронт победил на выборах. Испания погибла. Да здравствует Россия!
Это откровенное заявление приветствовал одобрительный рев. Публика вмиг вскипела. Хотя и сбитый с толку неожиданным развитием событий, Энтони не переставал хладнокровно оценивать необыкновенные обстоятельства, в которые он попал по прихоти судьбы.
На прошлой неделе он обладал лишь скудной информацией о текущем положении дел в Испании, почерпнутой из статей британской прессы, о Фаланге и Хосе-Антонио Примо де Ривере он даже не слышал. Теперь, напротив, не только познакомился с этой партией, ее идеологией и главными лидерами, а с ее основателем и вождем завел даже дружбу, по причине чего за ним следило управление по госбезопасности, но Энтони также соперничал с Хосе-Антонио за благосклонность молодой и обворожительной мадридской аристократки, которая в это самое мгновение сидела рядом с ним с прямой спиной и впитывая слова человека необыкновенного и пылкого, провозгласившего на глазах у всех необходимость устроить государственный переворот.
Энтони вспомнил, как в противовес эти бурным мгновениям, на прошлой неделе наслаждался тихим существованием в Лондоне, а теперь рисковал жизнью на фашистском митинге.
- Или кто-то и правда верит, - продолжил Хосе-Антонио, когда установилась тишина, - что проблемы нашего общества можно разрешить, призывая граждан каждые два года кидать бумажки в урны? Хватит уже дурить нам голову! 14 апреля 1931 года, когда республика восторжествовала над монархией, исчезла не только эта форма правления, но и социальная база, экономическая и политическая, на которой она основывалась. Это прекрасно понимает Асанья и его приспешники. Его курс состоит не в том, чтобы заменить либеральную монархию буржуазной республикой, а в том, чтобы заменить одно разрушенное государство другим. Какое новое государство нас ожидает? Одно из двух: либо социалистическое, которое устроит революцию до победного конца, либо тоталитарное, которое установит вечный мир, сделав своими интересы всех.
Может быть, думал Энтони во время этой речи, которую неоднократно прерывали овации и крики "ура", обращенные к Хосе-Антонио, к Фаланге и генералу Примо де Ривере, он с удовольствием бы поменялся со мной местами, оставив трибуну, чтобы сесть рядом с Пакитой и слушать бред сумасшедшего, опьяненного собственным красноречием. Чего добивается этот тип? Он и правда верит во всё, что говорит, или это просто чтобы произвести на нее впечатление? А она? О чем она думает? И зачем привела меня с собой? Чтобы показать лучшую сторону Хосе-Антонио или худшую? И какое значение имеет мой вердикт?
- Мы не станем колебаться, не станем откладывать на завтра! - продолжал Хосе-Антонио со всё возрастающим пылом. - Наш долг - начать гражданскую войну со всеми вытекающими последствиями. Испания может быть либо синей, либо красной; третьего не дано. И будьте уверены, что наш боевой дух победит! И тогда мы увидим, сколько людей наденут голубые рубашки. Но первый шаг всегда труден, он пахнет порохом и свинцом... Но он поможет нашей империи развернуть крылья!
Больше он не успел ничего сказать: весь зал снова поднялся, вскинул руки и хором запел гимн "Навстречу солнцу".
- Пойдемте, - сказала Пакита, хватая Энтони за руку.
- Прямо сейчас?
- Сейчас или никогда. Все взбудоражены, и в этой горячке никто ничего не заметит.
Пакита оказалась права: они благополучно миновали лес поднятых рук и выскользнули наружу через боковую дверь, спустились в фойе, забрали свои пальто и вышли на улицу, и никто не попытался их задержать. Уже стемнело, и на улице было безлюдно; казалось, весь город вымер. Подхваченные холодным ветром, в воздухе кружились листовки - неизбежные спутники подобных мероприятий. В каждой тени англичанину чудился притаившийся враг.
- Чует мое сердце, это затишье не сулит ничего хорошего, - сказал он. - Давайте поймаем такси и уберемся отсюда как можно скорее.
Из здания, которое они только что покинули, донеслись приглушенные последние куплеты гимна, а за ним воинственные выкрики. Они пошли по улице Браво Мурильо и увидели, что навстречу двигается плотная группа рабочих с мрачными лицами и враждебным поведением. Пакита прижалась к своему спутнику и положила голову на плечо англичанину. Тот понял маневр, и парочка продолжила движение, как ни о чем не подозревающие любовники. Людская волна обогнула их, почти не задев. Оказавшись вне опасности, они отодвинулись друг от друга и ускорили шаг. На Куатро-Каминас отряд полицейских разворачивал все автомобили. Поскольку в поле зрения не оказалось ни одного такси, они направились на станцию Тетуан и доехали на метро до Риос-Росас, там вышли и взяли такси. Энтони назвал адрес особняка на Кастильском бульваре. Когда такси тронулось, Пакита откинулась на спинку сиденья, вздохнула и произнесла:
- Ну что, посмотрели? А теперь скажите честно, что вы об этом думаете.
- Честно? - переспросил англичанин. - Я думаю, что красноречие вашего друга прямо-таки фонтаном бьет.
Пакита печально улыбнулась и слегка задумалась, прежде чем ответить. Голос ее прозвучал тихо и устало:
- Я не стану с вами спорить. И, тем не менее, я связана с ним неразрывными узами, и корни этой связи уходят в самую глубину сердца. Хорошо это или плохо, но нас связала сама судьба. Только не понимайте мои слова так уж буквально, не ищите им практического объяснения: вы все равно его не найдете. Судьба решила, чтобы наши судьбы текли параллельно и никогда не пересекались. Я не хочу вдаваться в подробности: это было бы мучительно для меня и скучно для вас. Впрочем, мои к нему чувства отнюдь не ослепили меня. Я прекрасно понимаю, что идеология Хосе-Антонио весьма противоречива, что его партия не имеет ни четкой программы, ни социальной базы, и даже его знаменитое красноречие сводится лишь к пустому сотрясанию воздуха, а по сути ничего и не говорится. Что же касается остальных, то Руис де Альда - всего лишь символ; Раймундо Фернандес Куэста - нотариус, ничего не смыслящий в настоящей политике, а Рафаэль Санчес Масас - лишь интеллектуал, а вовсе не человек действия. Никто из них не имеет ни веса, ни стратегии, необходимых, чтобы возглавить революционное движение. Хосе-Антонио всеми этими качествами обладает, но ему тошно ими пользоваться. Он и рад бы отступить, но уже слишком поздно; слишком много пролито крови, пути назад нет. Поэтому он вынужден продолжать всё это безумие. Даже если волей судьбы Фаланга получит власть, к которой стремится, для Хосе-Антонио мало что изменится; в лучшем случае, его просто используют, в худшем - с ним покончат его же собственные союзники.