- Больше я тебя не побеспокою. Только одна последняя просьба: ни единого слова моим родителям о том, что я тебе рассказал. Прощай!
Едва он вышел, Энтони бросился к шкафу. Очевидно, Тоньине стало плохо в душном шкафу, и теперь она без признаков жизни лежала среди одежды. Он взял ее на руки, перенес на кровать, затем распахнул окно и отвесил ей несколько легких пощечин, пока еле слышный вздох не дал ему понять, что бедное создание пока еще пребывает в мире живых.
Убедившись, что с ней всё в порядке, он накрыл ее одеялом, чтобы защитить от ночного холода, затем надел пальто и уселся ждать на тот самый стул, где юный фалангист пытался вовлечь его в свои реальные или мнимые интриги, всей душой при этом переживая за будущее нации. Энтони приехал в Испанию лишь для того, чтобы оценить картину, не подозревая, что окажется в самом центре столкновения всех действующих в Испании сил, вершащих историю. Он всё еще пребывал в своих невеселых раздумьях, когда Тоньина открыла глаза и огляделась вокруг, пытаясь сообразить, где находится и как сюда попала. Наконец, она виновато улыбнулась и пробормотала, словно оправдываясь:
- Прости... Я заснула и потеряла счет времени. Который час?
- Половина десятого.
- Уже так поздно... А ты, наверное, даже еще не ужинал.
Она попыталась подняться, но Энтони настоял, чтобы она осталась в постели и отдохнула. Потом он закрыл окно, подвинул к столу стул и доел остатки провизии и выпил почти всё вино, купленные чуть раньше. Когда он закончил, Тоньина спала. Энтони открыл тетрадь, чтобы сделать заметки, как давно собирался, но не смог написать ни слова. На него навалилась усталость, вызванная событиями последних дней, он отложил ручку, закрыл тетрадь, разделся, погасил свет и лег в постель, слегка подвинув соседку. Завтра я как-нибудь от нее отделаюсь, подумал он. Но пока, учитывая ситуацию, теплое тело спящего под боком существа принесло ему чувство безопасности, столь же фальшивое, как и утешительное.
Глава 26
Проникающий сквозь ставни яркий свет сообщил всё еще сонному Энтони Уайтлендсу, что уже наступил день. На часах была половина десятого, и Тоньина рядом с ним спала с детской непринужденностью. Мысленно пытаясь упорядочить события минувшего вечера и оценить ситуацию, Энтони поднялся, привел себя в порядок, оделся и тихо вышел из номера. У стойки портье он попросил разрешения воспользоваться телефоном и набрал номер герцога де ла Игуалады. Трубку взял дворецкий и сообщил, что его светлость не может подойти к аппарату. Речь идет о срочном деле, настаивал англичанин, когда он сможет поговорить с сеньором герцогом? Дворецкий был не в состоянии ответить на этот вопрос; его светлость не проинформировал слуг о своих планах. Дворецкий мог лишь посоветовать Энтони звонить через небольшие промежутки времени. Может быть, ему повезет.
Раздраженный, Энтони вернулся в номер и обнаружил Тоньину полностью одетой и готовой к выходу. Она старательно заправила кровать и немного прибрала всё остальное. Сквозь открытые ставни врывались потоки света.
- Я отойду на несколько часов, если ты не против, - произнесла девушка. - Мне нужно позаботиться о сыне. Но я могу вернуться пораньше, если хочешь.
Энтони сухо ответил, что она может делать, что угодно, лишь бы оставила его в покое, и Тоньина поспешно ушла с поникшей головой. Оставшись, наконец, в одиночестве, Энтони начал метаться по комнате, как хищный зверь в клетке. Два раза он садился за записную книжку и вскакивал, не написав ни слова. Новая попытка связаться с герцогом натолкнулась на отрицательный ответ дворецкого. Энтони всю голову сломал, пытаясь понять причины столь внезапной перемены в поведении герцога. Может быть, он узнал, что полиция проведала о его планах, и предпочел дождаться подходящего момента, чтобы довести дело до конца, но если так, почему он не сказал об этом Энтони, вместо того, чтобы держать на расстоянии? Если он питал какие-то подозрения относительно его верности, необходимо было развеять их как можно быстрее.
Со всеми этими кружащимися в голове мыслями, ему показалось невыносимым сидеть запертым в номере. После ночи восстанавливающего сна, когда на ясном голубом небе высоко стояло солнце, вчерашние страхи показались ему детскими. Не отрицая правдивости слов лорда Бамблби, он полагал невероятным, что тайный советский агент мог заниматься кем-то столь незначительным с точки зрения политики, как он. Даже если их пути пересекутся, ничего не случится средь бела дня и в толпе людей на центральной улице. Из купленной вчера еды уже ничего не осталось. Вдобавок ко всем имеющимся проблемам, теперь появился еще один голодный рот.
Ступив на тротуар, он порадовался принятому решению и ощутил, будто оставил все заботы в темных закоулках гостиницы. Только выйдя на площадь Санта-Ана, он почувствовал произошедшие за последние часы изменения в окружающей атмосфере. В этой части Мадрида, лишенной деревьев и растений, приход весны проявлялся в воздухе и цвете, словно смена настроения. Под этим сверкающим небом, которое укутывало город и всех прохожих, не могло произойти ничего дурного.
Энтони позавтракал кофе со сдобной булкой и, ведомый весенним бурлением жизни, отправился на прогулку, и в очередной раз, почти невольно, оказался у музея Прадо. Если в скором времени ему придется покинуть Мадрид, он не хотел сделать этого, не попрощавшись со своими любимыми картинами. Пока он поднимался по крутой лестнице, его охватили унылые мысли: может быть, это была последняя возможность созерцать произведения искусства, в компании которых он пережил столь упоительные моменты. Если безумство, бродившее во всех слоях испанского общества, выльется в вооруженное столкновение, как все предсказывали, кто сможет гарантировать, что несметные сокровища - произведения искусства, разбросанные по всей стране, не погибнут в этой пучине?
Подавленный этой мрачной мыслью, он обходил залы музея, не осознавая, что некий субъект в жилете и тирольской шляпе следовал за ним на расстоянии, прячась за поворотом или колонной, если объект преследования задерживался у какой-либо из выставленных картин. Это была обоснованная предосторожность, так как в этот час во всём музее не было других посетителей, но в то же время была излишней, потому что Энтони не обращал внимания даже на работы, на которых останавливался его взгляд. Только завидев первую картину Веласкеса, он отбросил свои размышления и сосредоточил всё внимание на этих произведениях. В этот раз его с неодолимой силой притягивали два определенных персонажа.
Диего де Аседо по прозвищу Кузен и Франциско Лескано наслаждались бы в этом мире одинаковым общественным положением или, иными словами, были бы хуже собак, если бы Веласкес не отправил их в царство бессмертия через переднюю дверь. Аседо и Лескано были карликами, входившими в состав многочисленной шутовской братии при дворе Филиппа IV. Картины с их изображением - большие, метр в высоту и восемьдесят пять сантиметров в ширину, портреты принцесс Маргариты и Марии-Терезы были такого же размера. Художник одинаково смотрел на все модели, будь то принцессы или карлики: человечным взглядом, без лести, но и без сочувствия. Веласкес - не Бог, он не чувствовал себя призванным судить мир, давно и безвозвратно созданный к тому времени, когда он в нем появился; его миссией было строгое воспроизведение мира таким, как есть, и он старательно ей следовал.
Лескано, очевидно, страдал идиотизмом; надо полагать, Аседо тоже. Вдобавок к скудоумию, или, может быть, в его результате, двое шутов делали на картинах то, что требовало минимального ума и обучаемости, двух качеств, которых они были лишены: Кузен держал открытую книгу размером почти с него самого, а Лескано - колоду карт, как будто готовясь раздать их для игры. Открытая страница книги Аседо выглядела покрытой строчками и даже иллюстрированной, но это обычный трюк Веласкеса: при близком взгляде становилось понятно, что буквы и картинки представляют собой лишь однообразные пятна. То же самое с колодой карт. Шуты занимали большую часть полотна; с правой стороны каждой композиции были изображены горы Гуадаррама; удаленность гор и отсутствие других объектов позволяло понять, что карлики находятся в поле; свет падал, как в поздний час; общая картина наводила на мысль о запустении. Величие гор на заднем плане и образец незначительности и беспомощности на переднем.
Энтони был так поглощен этими персонажами, что сам того не замечая шевелил губами, словно бы разговаривая с ними. В это мгновение Аседо и Лескано представлялись ему единственными существами, способными понять и разделить его печаль перед лицом надвигающейся катастрофы, которая разрушит всё на своем пути, начиная с прекрасного и благородного, и не будет знать жалости к слабым. "Это не моя страна, - пробормотал зачарованно вглядывающийся в картины англичанин, - было бы абсурдом связывать свою судьбу с судьбой людей, которые со мной не считаются и даже не знают о моем существовании. Нельзя объявить бегством то, что является всего лишь разумным отступлением".
Карлики не отвечали. Они смотрели прямо перед собой, но не на зрителя, а на что-то другое, вероятно, на самого рисующего их Веласкеса, а может быть, в бесконечность. Это безразличие не удивляло Энтони, который не ожидал большего. Для него эти карлики представляли собой народ Мадрида, немых спутников на пути в бездну.
Он развернулся, чтобы направиться к выходу, по-прежнему погруженный в параллельный мир живописи, как вдруг обратил внимание, что к нему решительным шагом направляется какой-то человек в жилете и тирольской шляпе. Это мгновенно швырнуло его обратно в реальность: без сомнений, это тот самый коварный Коля, и он идет к нему с преступными намерениями. Словно в кошмарном сне, ужас сковал ноги Энтони, он хотел крикнуть, но из горла не вырвалось ни единого звука; инстинкт самосохранения заставил его поднять руки, и он бестолково ими взмахнул, чтобы защититься и отбить атаку. Видя такую реакцию, мужчина испуганно остановился, учтиво снял шляпу и воскликнул на высокопарном английском: