Погруженная в свои воспоминаниями, терзаясь мыслями о последствиях своего необдуманного поступка, Пакита не сразу заметила, как переменилась ее собеседница. Лили вырвала у нее свои руки, резко выпрямилась и отвернулась, прикрыв глаза и пряча разом похолодевший взгляд.
- Однако, самое скверное случилось позднее, - продолжала Пакита.
Осознавая, что совершила грех, который повлечет за собой вечное проклятие в случае внезапной смерти, она обратилась к падре Родриго в поисках отпущения грехов. Реакция священнослужителя заставила ее осознать, что она совершила поступок, мерзкий в глазах не только Бога, но и людей. Она слишком поздно поняла, что ей не было прощения и что она никогда не сможет объяснить Хосе Антонио свой безоглядный поступок.
- А несколько минут назад ко мне приходила бедная уличная женщина, держа на руках плод своей распутной жизни, - добавила она, искоса поглядев на то место, где этот самый плод оставил презренные следы своего пребывания, - и когда я заговорила с ней надменным тоном так называемой добродетельной сеньоры, я спросила себя, в чем же между нами разница - в смысле, между мною и этой шлюхой. Но самое ужасное, дорогая моя Лили, самое ужасное в другом...
Тут слова Пакиты были прерваны всхлипываниями, за которыми последовали обильные слезы. В душе Лили шла борьба между порывом обнять сестру и утешить ее своей любовью и тайной враждебностью из-за англичанина. В конце концов она осталась недвижной и ожидающей. Пакита скоро вновь обрела спокойствие и сделала решительное усилие воли, чтобы посмотреть в глаза правде, признать которую, а тем более назвать, ей не хватало мужества. Как это обычно происходит с благородными душами, ведомыми страстным стремлением к совершенству, она жестоко страдала, слыша зов плоти, который она считала низменным.
- Я люблю его, - прошептала она. - Пусть это абсурдно, глупо, но я влюбилась в Энтони Уайтлендса.
Лили прикрыла глаза, чтобы скрыть свое замешательство. После недолгого молчания она откашлялась и спросила:
- А как же Хосе-Антонио?
А вышеназванный Хосе-Антонио был в это время занят решением куда более важных вопросов.
Два года назад Рамон Серрано Суньер, близкий друг и соратник Хосе-Антонио Примо де Риверы, женился на Сите Поло, прекрасной астурийке из хорошей семьи, чья сестра Кармен, в свою очередь, вышла замуж за генерала Франсиско Франко.
Решив использовать до конца все способы, ведущие к союзу с армией, чтобы обеспечить независимость Фаланги от действий генералов-мятежников и удостовериться, что его прогрессивная социальная программа получит поддержку в будущем, Хосе Антонио попросил у Серрано Суньера посредничества в попытках добиться встречи с Франко, на что тот согласился очень легко, так как не питал иллюзий по поводу результата.
Десятью годами моложе Франко, высокий, красивый, элегантный, обаятельный и к тому же превосходный танцор, Серрано Суньер был полной противоположностью своему шурину, однако, несмотря на это, они прекрасно ладили. Франко с большим уважением относился к семейным узам, а в своем случае ценил их вдвойне за те блага, что они ему принесли - не слишком удачливому офицеру, не обладавшему какими-то особыми талантами.
Не игнорируя ни дружбу, ни совпадение мнений Серрано Суньера и Примо де Риверы, он всё же не придавал им значения, так как ценил ум и политические способности того, чья верность его персоне могла бы быть очень полезной для обоих в ближайшем будущем, потому что он знал о ценных международных контактах своего шурина, особенно с графом Чиано, правой рукой Муссолини, и доступ к этим потенциальным союзникам мог бы стать решающим при принятии решения о том, кому выпадет роль единственного командующего восстанием.
Потому как, в отличие от других заговорщиков, которые посчитали бы свой долг исполненным, восстановив общественный порядок, защитив целостность Испании и открыв путь к возрождению монархии, Франко знал, что возглавлявшие заговор военные в итоге и будут управлять судьбой страны, с королем или без него, и эта миссия не будет отдана ни Моле, ни Санхурхо, ни Годеду, ни Фанхулю, никому из этих размахивающих знаменами пьяниц,. По этой причине он согласился на встречу с Примо де Риверой, хотя это откладывало его возвращение на Канары, откуда он тайно отлучился, несмотря на то, что не собирался ни в чем подчиняться человеку, которого принимал за негодяя, и тем более Фаланге, которую считал лишь помехой, чье устранение было лишь вопросом времени.
Их встреча состоялась в доме родителей Серрано Суньера тем же самым утром, и для Хосе-Антонио она оказалась не только бесполезной, но и довольно-таки неприятной. Несмотря на свое пресловутое самообладание и блестящее красноречие, за пределами привычного круга своих друзей Хосе-Антонио был до крайности застенчив; Франко же, напротив, обладал железной выдержкой, был терпелив и коварен и умел обернуть свою природную медлительность себе на пользу, благодаря чему с усталой скукой выигрывал все споры.
По этому случаю он отнесся к Хосе-Антонио с величайшей симпатией и, прежде чем тот успел изложить ему причины своего визита, принялся рассказывать, какой мягкий климат на Канарских островах и какой изумительной красотой отличаются тамошние пейзажи, однако военному человеку там нечего делать, что он усиленно изучает английский язык и, зная от своего шурина, что Хосе-Антонио превосходно им владеет, не хотел бы упускать столь прекрасной возможности прояснить некоторые трудности, свойственные языку столь богатому и столь непохожему на их собственный.
Хосе-Антонио сделал все, чтобы со всей возможной учтивостью развеять сомнения своего собеседника, а затем попытался свести разговор к более насущным вопросам, которые, собственно, и привели его в этот дом; однако Франко продолжал отвлекаться на посторонние темы, отвечал уклончиво и к каждой фразе добавлял английское nevertheless, "тем не менее", не задаваясь вопросом, подходит оно сюда или нет. Поначалу смущенный, а потом не на шутку обозленный Хосе-Антонио понял, что изворотливый генерал попросту морочит ему голову. После нескольких часов бесплодных попыток чего-то добиться Вождь Фаланги с холодной учтивостью распрощался с генералом и больше никогда с ним не виделся.
Тем не менее, импозантный маркиз де Эстелья был бы обескуражен еще больше, если бы узнал, что в то время, как его надежды разбивались вдребезги о туманные обещания Франко, женщина, которую он любил, и которая, как он считал, любила его, поверяла своей сестре греховные тайны своего сердца, причем, в выражениях, не слишком для него лестных.
- Я не сомневаюсь, что Бог меня покарал. Я думала, что совершаю лишь плотский грех, а на деле совершила грех более тяжкий: грех обмана. Я пыталась использовать человека в своих недостойных замыслах, и Бог покарал меня величайшим из унижений. Я полюбила Энтони Уайтлендса, но никогда не смогу быть вместе с ним.
- Почему же не сможешь? - тихо спросила Лили.
Пакита всю ночь размышляла над этим вопросом и теперь могла дать сестре полный отчет.
- Прежде всего потому, что он англичанин. Да, он любит Испанию и не прочь бы поселиться в Мадриде - это так; но никто не пойдет на столь безумный шаг накануне большевистского переворота. А если я уеду с ним в Лондон, отец меня проклянет.
- Пакита, я тебя не узнаю! Вчера ты была готова соединить свою судьбу с Хосе-Антонио, при всех опасностях и бедах, которые бы это принесло, а сейчас отступаешь перед мыслью жить на зарплату профессора, - сказала Лили с оттенком сарказма, который ее сестра, к счастью, не уловила.
Пакита опустила голову, и слеза покатилась по ее щеке.
- Ах, Лили, если бы дело было только в деньгах! Но все намного сложнее; прежде всего, это дело чести. Во-первых, он ничего не подозревает об истинной природе моих чувств. Чтобы сломить его упрямство, я притворилась доступной женщиной, и сейчас он, вероятно, думает, что то, что я проделала с ним, я проделываю с каждым встречным. И как я смогу убедить его, что это не так - после того, что между нами произошло? Во-вторых, я не могу сейчас бросить Хосе-Антонио. Несмотря на то, что наша любовь не имеет будущего, он мне доверяет; ему необходимо знать, что я его люблю и всегда поддержу его в минуту отчаяния, в это трудное время, когда все вокруг охвачены ненавистью к нему и его идеям. Если я сейчас его брошу - что у него останется? Не говоря уже о том, что мы вынуждены скрывать наши отношения; если пойдет слух, что ему наставил рога похожий на олуха иностранец ... Ах, Лили, не хочу даже думать о том, как бы этой новостью воспользовалась пресса! Нет-нет, я много об этом думала и пришла к выводу: иного пути нет. Я должна пожертвовать своими чувствами. Я ни единого слова не скажу ни Энтони, ни Хосе-Антонио - никому; это будет наш с тобой секрет. Ты ведь не выдашь меня, Лили?
- Ей-Богу, Пакита, как ты можешь во мне сомневаться? - воскликнула Лили. Немного погодя она добавила совсем иным тоном: - Но в обмен на мое молчание открой мне одну тайну, которая уже давно не дает мне покоя.
- Говори, что ты хочешь знать?
- Кто такой в действительности Энтони Уайтлендс, и что он делает в Мадриде вообще и в нашем доме, в частности?
Неспособная отказать сестре в удовлетворении оправданного желания, Пакита рассказала ей о существовании спрятанной в подвале картины Веласкеса, решении продать ее за границу при посредничестве Педро Тичера и Энтони Уайтлендса и различных перипетиях операции. Лили выслушала объяснение без единого комментария и в конце воскликнула:
- Это и есть ваша великая тайна? Картина Веласкеса? Право, я разочарована.
Пакита улыбнулась и ответила:
- Возможно, тебе это и кажется пустяком, и, если честно, я с тобой согласна. Но эта картина, помимо всего прочего, стоит целое состояние и имеет огромное значение для мира искусства, потому что могла бы пролить свет на жизнь и творчество величайшего художника всех времен. По крайней мере, так утверждает наш дорогой друг, профессор Уайтлендс. Для него это важнее всего на свете, даже важнее меня. Когда он говорит об этой картине, он забывает обо всем на свете; говоря о ней, он преображается до неузнаваемости и становится таким прекрасным, словно сам Веласкес вселяется в его тело. А быть может, мне это только кажется, поскольку я смотрю на него глазами влюбленной женщины. Честно говоря, мне жаль, что я не в силах осуществить мечту всей его жизни: явить миру величайший шедевр, спрятанный всего в двух шагах отсюда.