И Кикимора победоносно взглянула на сыщика.
— А кто же этот враг?
— Ах, милый сыщик, да тут своих-то врагов не упомнишь, а вы про чужих спрашиваете. Вот на последнем благотворительном базаре на Лысой Горе…
— Хорошо, — решительно перебил Лёшка, которому отчего-то надоело общение с Кикиморой. — Спасибо. Вы очень помогли следствию. Можете быть свободны.
— Как свободна? Как свободна? — поразилась Кикимора. — Да мы ещё и не начали беседовать. Ну хоть ещё один вопросик, хоть самый малюсенький…
— Хорошо, но чур последний. Была ли у Водяного семья?
— Э-э-э… вроде нет. Вот соседка была. Русалка. Неприятная особа. Толстая, никакой фигуры. Они в одном озере жили, всё время ругались. Она ему: «Ты старый размокший пень с гнилыми ложными опятами». А он ей: «А ты лягушка безмозглая, несмазанной телегой раздавленная». А она ему…
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Лёшка. — Так что же, они ненавидели друг друга?
— Конечно, особенно она, просто убить была готова… Ой!
И Кикимора закрыла рот ладошкой.
— Так, может, это она? — невнятно проговорила она сквозь закрытый ладонью рот.
— Ругались, значит. А не дрались?
— Дрались, — убеждённо сказала Кикимора. — Ужас как дрались, аж брызги летели и рыбы в обморок падали. Но если она — убийца, как же с Барабашкой? Ой, поняла! Барабашка — её двоюродный брат, кузен, так сказать. Приехал из города, она ему нажаловалась, он вскипел, пошёл в гости и убил! Всё ясно. Он даже похож на неё. Вылитый!
— А зачем вы из комнаты выходили? — спросил Лёшка. — Сразу после ухода Водяного.
Кикимора сконфузилась.
— Ах, как неприлично! Но сыщик — это почти врач, ему можно признаться… Ах, я упаду в обморок от смущения… Видите ли, от природы я несколько бледновата и потому выходила подкрасить губы и подрумяниться. Ах, мне дурно…
— Тогда можете идти, — поспешно сказал Лёшка.
— А то ещё поговорим, а? — жалобно попросила Кикимора. — Я вам про всех расскажу, я все сплетни знаю…
— Хорошо, хорошо, — выпроводил её Лёшка. — Я вас ещё вызову, и вы всё расскажете.
— Только не забудьте, вы обещали, — сказала Кикимора и нехотя вылезла из избушки.
— Ну как? — спросили её остальные подозреваемые, столпившиеся вокруг курьих ножек.
— Ах, какой милый, какой любезный, просто душечка, — Кикимора прижала ладошки к груди и закатила глаза. — И он во всём со мной согласился!
— Конечно, дорогая, это самый лучший способ разговаривать с тобой, — подтвердил Леший. — А малый-то не дурак! Кто пойдёт следующий?
— Я, — сказал Змей Горыныч. — Я не очень хорошо себя чувствую из-за насморка, хотел бы поскорее отделаться и прилечь.
И три головы всунулись в три окна избушки.
— Нет-нет, — возразил Лёшка. — По одному, пожалуйста… э-э-э, то есть по одной. По порядку номеров.
Вторая и третья голова высунулись, а первая осталась. Допрос её прошёл в живом, бодром темпе:
— Были ли у Водяного враги?
— Апчхи!
— А родственники?
— Апчхи!
— А наследство?
— Апчхи!
— Вы свободны.
— Ну как? — спросили вторая и третья головы у первой, когда та, измотанная допросом, высунулась из окна. — Очень придирается?
— Кошмар, — сказала первая голова. — Сейчас сами увидите.
Вторая голова на допросе оказалась более разговорчивой.
— Оставил ли Водяной это… как его… завещание? — спросил Лёшка, вспоминая любимые детективы. — Что он имел? И чьё это сейчас будет?
— Не знаю, парень, — сказала вторая голова и съела пирожок с повидлом. — Это ты у Кощея спроси, он в таких вопросах дока — кто что имеет и кому чего перепадёт. А мне бы покушать…
— А Русалка?
— А что Русалка? Милейшая особа, тоже покушать любит. Жаль, что её не было сегодня, мы с ней обычно конфеты наперегонки едим — кто больше съест. В прошлый раз я победил, но это было нелегко. А ещё я сосиски люблю, только сегодня их не давали.
— Они с Водяным ругались? Дрались?
— Да, наверное, ругались. Как, сидя в одном озере три тыщи лет, и не поругаться? Мы вот тоже ругаемся с третьей головой, а то и дерёмся. Она, видите ли, фигуру блюдёт, а я из-за этого голодаю!
И голова съела ещё один пирожок.
— Я тоже дерусь часто… то есть очень редко, — сказал Лёшка. — А вам не хотелось убить Водяного?
— Мне? Да что вы! Он меня так понимал! Он меня рыбой жареной угощал!
— Ладно, — вздохнул Лёшка. — Идите… то есть, вылезайте.
— Уф! — сказала, высунувшись, вторая голова третьей. — Инквизитор. Но пирожки вкусные. Теперь ты, третья, иди.
— Я боюсь, — сказала третья голова. — Я самая младшая. Несовершеннолетняя. Меня нельзя допрашивать. И вообще я нервная, у меня от переживаний тик делается.
И голова два раза подмигнула.
— Иди-иди, — подтолкнула её вторая. — Там с тебя семь шкур спустят, узнаешь, как мне есть не давать. И поделом.
— Прощай, дорогая, — шмыгнула носом первая голова и утёрла глаза. — Мы все тебя любили…
— Я боюсь!! — заорала третья голова, но вторая изловчилась и боднула её так, что та с писком влетела в открытое окно.
— Это не я! — заверещала она. — Это всё происки завистников! Это первая! Или вторая! Или вместе! Но не я!
— Что не вы? — удивился Лёшка.
— Не я. Я — не я. То есть я, конечно, я, но это совершенно не я.
— Разберёмся, — пообещал Лёшка. — Очень ценные показания. Можете идти.
И записал на своей бумажке: «З Г. Очень напуган. Подозрительно».
Третья голова вылезла наружу.
— И совсем не страшно, — удивлённо сказала она. — Обещал разобраться. Поддержал морально. Вы зачем тут наплели, что страшно?
— Мы пошутили, — объяснили первая и вторая. Третья обиделась, и Змей Горыныч пошёл домой лечиться. Причём первая и вторая головы хихикали, а третья изо всех сил делала вид, что она не имеет никакого отношения к этим двум нахалкам.
Тем временем Лёшка вызвал Кощея, чтобы утрясти вопрос с наследством. Кощей оказался мужиком толковым и объяснил, что Водяной ничем не владел, наследства не оставил и завещания не писал по неграмотности, а про драки с Русалкой — враньё. Ругались — это точно, а драк не было. Потому что если бы были, то Русалка его бы точно побила. Вот Водяной и старался до драк не доводить. А вообще, Водяной был типчик вздорный и неблагодарный: он-де, Кощей, для него столько сделал, а тот — ни-ни.
— И ведь что я просил-то? — жаловался Кощей. — Пустяк, сущую безделицу. У него под пятой левой корягой клад зарыт. Ерундовый, надо сказать, клад. Чтоб Водяному отдать этот клад мне в знак дружбы, так нет! Мне, говорит, золото под этой корягой необходимо, оно вроде печки. Солнце его нагревает, а ночью оно тепло отдаёт. Ему, дескать, старые кости у тёплого клада попарить приятно. Врёт! Все знают, что у Водяного костей нет.
— Вы говорите, Водяной ничего не имел. А клад? — поддел Кощея Лёшка.
— А клад ничей! — возмутился Кощей. — Что в землю зарыто, то ничьё! Кто найдёт, тот и возьмёт. Я, к примеру.
— По закону клад принадлежит государству. А тот, кто найдёт, получает двадцать пять процентов. Четвёртую часть, значит, — пояснил Лёшка, смотревший недавно «Необыкновенные приключения итальянцев в России».
— Что?! — осатанел Кощей. — Да как ты смеешь! Мальчишка! Мой клад, мой!
И как ошпаренный вылетел из избушки. Наверное, клад побежал откапывать.
— Ух ты, какой шустрый! — восхитился Леший. — Вот, помнится, когда мы отступали от Рангуна, скорость была примерно такая же.
— Чегой-то он умчался, словно его бешеная собака укусила? — подозрительно спросила Баба Яга.
— Кстати, о бешеной собаке, — вспомнила Кикимора. — Такой ужас! Вчера по птичьему радио передавали, что у нас в лесу завелась бешеная собака! Ах, я вся дрожу, я думаю, что…
Леший покосился на жену и пробурчал:
— Пойду-ка я допрашиваться.
И полез в избушку. Лёшка с тоской посмотрел на очередного допрашиваемого. Ему уже изрядно надоело задавать одни и те же вопросы про врагов, родственников и наследство, а новых он никак не мог придумать. Но тут замученный сыщик вспомнил, что все знаменитые детективы задавали очень странные и на первый взгляд не связанные с убийством вопросы, которые потом оказывались необходимыми. И Лёшка развернулся. Начал он с классики:
— А почему у вас такие большие зубы?
— Древесину грызть, — ответил опешивший Леший и встал по стойке «смирно».
— Знаете ли вы украинскую ночь?
— Никак нет. Климат не тот.
— Что такое, что случилось, почему же всё кругом завертелось, закрутилось и помчалось колесом?
— А чёрт его разберёт, — сказал Леший. — Не могу знать.
— Кто сказал «мяу»?
— Это не я. Это клевета и инсинуация. И жена моя такой пакости тоже не говорила. Головой ручаюсь.
— Неужели в самом деле все сгорели карусели?
— Так точно, — подтвердил Леший. — Сгорели. На прошлой неделе большой лесной пожар уничтожил гектаров сорок леса на север от Макаровки. И берёзы сгорели, и ели, и эти… как их… карусели.
— Мишка очень любит мёд, почему, кто поймёт, в самом деле, почему мёд так нравится ему?
— О-о, на этот вопрос я могу ответить, — оживился Леший. — В этом я хоть что-то понимаю. Медведи любят мёд, потому что он вкусный и сладкий. И я тоже его люблю.
— И я, — согласился Лёшка.
— Так за чем же дело стало? — обрадовался Леший. — Пошли сейчас же ко мне, у меня такой мёд! Липовый! Духовитый — на весь лес пахнет.
«Интересно, — подумал Лёшка. — Он от чистого сердца зовёт или подлизывается к сыщику?»
Но решил, что Леший ничего плохого не думал. Очень уж мёду захотелось.
— Ладно, — сказал Лёшка. — Я тут закончу всю эту тягомотину и приду к вам. Или завтра с утра. Идёт?
— Идёт, — сказал Леший. — Не пожалеете.
И строевым шагом вышел из избушки.
— Уф, — сказал он, вытирая лоб. — Ну и башковитый малый. Так и шпарит вопросами, вроде по-нашему, а про что — не поймёшь. И всё стихами, всё стихами.
— Стихами? — поразилась Кикимора. — Про любовь?
— Всякими.