Энергии, с какою это было сказано, хватило бы на то, чтобы догнать уходящий поезд.
— Вы сказали мне, что необходимо что-то делать. Вот я и делаю.
— Отлично. Что именно?
Я рассказал. Очень обстоятельно. Как-то само собой получилось, что я рассказал ей даже и то, что самому мне было не совсем ясно.
— Сегодня вечером? — задумчиво переспросила миссис Калтроп.
— Да.
Она молчала, видимо, размышляя о чем-то Я не выдержал.
— Не по душе мне все это, ей-богу, не по душе! — вырвалось у меня.
— Почему же?
На такой вопрос я не нашел, что ответить, просто сказал:
— Я ужасно боюсь за нее.
Она сочувственно поглядела на меня.
— Вы не знаете, какая она, — сказал я, — какая она… храбрая. Если они каким-нибудь образом ухитрятся ей навредить…
— Не понимаю, действительно не понимаю, каким образом они могут навредить ей — при их, так сказать, методах, — задумчиво произнесла миссис Калтроп.
— Но по отношению к другим им ведь это уже удавалось!
— Да, пожалуй… Да, — с неохотой признала она.
— Во всем прочем она будет в безопасности. Мы примем все мыслимые меры предосторожности. Физически они вреда ей причинить не смогут.
— Но эти люди утверждают, что способны причинять именно физический вред, — возразила миссис Калтроп, — через психику воздействовать на тело. Вызывать заболевание, недуг. Если это правда, это очень интересно, но очень страшно… И этому надо положить конец, как мы и договорились.
— Но рискует именно она, — пробормотал я.
— Кто-то должен принять удар на себя, — спокойно сказала миссис Дэн Калтроп. — Ваше самолюбие уязвлено тем, что это не вы. Придется это проглотить. Джинджер идеально подходит для выбранной ею роли. Она умная и выдержанная. Она вас не подведет.
— Так я не об этом же беспокоюсь!
— Перестаньте вообще беспокоиться о чем бы то ни было. Ей вы этим не поможете. Помните о главном! Если в ходе этого эксперимента она погибнет, она погибнет во имя благородной цели.
— А вы жестоки!
— Кто-то же должен проявить разумную жестокость, — сказала миссис Дэн Калтроп. — Всегда предполагаешь худшее. Это очень успокаивает нервы. Сразу же возникает чувство, что на самом деле не может все быть так плохо.
И она ободряюще кивнула мне.
— Может быть, вы и правы, — неуверенно сказал я.
Тоном, не допускающим возражений, миссис Дэн Калтроп ответила мне, что, разумеется, она права. Я перешел к деловой части.
— У вас тут есть телефон?
— Разумеется.
— Видите ли, после этого… когда сегодняшний сеанс окончится, мне может понадобиться быть в постоянном контакте с Джинджер. Каждый день ей звонить. Вы позволите мне звонить ей от вас?
— Конечно, пожалуйста. У Роды вечно толкутся люди. А вам необходимо быть уверенным, что вас никто не подслушивает.
— Некоторое время я побуду у Роды, а потом, может быть, перееду в Борнмут. Мне запрещено возвращаться в Лондон.
— Не стоит загадывать далеко вперед, — сказала миссис Дэн Калтроп. — Сосредоточимся на сегодняшнем вечере.
— Да, на сегодняшнем вечере…
Я поднялся, собравшись уходить. И вдруг сказал нечто, мне не свойственное.
— Помолитесь за меня… за нас, — попросил я.
— Естественно, — отозвалась миссис Дэн Калтроп, удивленная, что я попросил о вещи, само собой для нее разумеющейся.
Когда я уже вышел на парадное крыльцо, меня неожиданно одолело любопытство, и я спросил:
— А зачем здесь ведро? Для чего оно?
— Ведро? A-а, это для школьников, они собирают в него ягоды и листья для украшения церкви. Выглядит безобразно, не правда ли, но такое удобное!
Оглядевшись вокруг, я только сейчас заметил пышную роскошь осени. Какая тихая и кроткая красота…
— Ангелы и силы небесные, защитите нас, — сказал я.
— Аминь, — сказала миссис Дэн Калтроп.
В «Бледном коне» я был встречен в высшей степени буднично. Не знаю, каких именно природных катаклизмов я ожидал, но их не последовало.
Дверь мне открыла Тирза Грей в однотонном платье из темной шерсти.
— А, вот и вы. Хорошо. Можно садиться за стол, — деловито сказала она. И в тоне ее не было ни намека на необычность предстоящего действа.
В углу обшитой деревом залы был накрыт скромный ужин. Подавали суп, омлет, сыр. Прислуживала Белла. Одетая в черное, она еще больше походила на фигуру, сошедшую с полотна итальянского примитивиста. В отличие от двух других дам, Сибилла все же не удержалась от некоторой экзотичности наряда. На ней было длинное платье из какой-то по-павлиньи пестрой ткани с вкраплением золотых нитей. Бус на этот раз не было, зато на обоих запястьях красовались тяжелые золотые браслеты. Ела она только омлет, совсем немного. Говорила мало, словно уйдя всеми помыслами в заоблачные дали. Замысливалось это, вероятно, как создание соответствующего настроения, но цели не достигало. Поведение ее казалось лишь театральным и неестественным.
Одна только Тирза хоть как-то поддерживала разговор за столом, оживленно судача и комментируя местные новости. В этот вечер она взята на себя роль типичной британской кумушки, полной стародевичьих предрассудков, любезной, острой на язык и совершенно равнодушной ко всему, что выходит за пределы ее непосредственного окружения.
«Безумие, — подумал я, — чистое безумие искать здесь какую-то опасность!» Даже Белла в этот вечер казалась простой деревенской недотепой, ничем не отличавшейся от сотен других подобных ей женщин, туповатых и невежественных, с явной печатью вырождения на всем облике.
Мой разговор с миссис Дэн Калтроп теперь, по прошествии времени, казался нелепым. Бог знает что мы себе внушили! Мысль, что Джинджер, перекрашенной и скрывшейся под чужим именем, будет угрожать опасность со стороны этой ничем не примечательной троицы, была просто-напросто смехотворной.
Трапеза подошла к концу.
— Кофе не будет, — как бы извиняясь, предупредила меня Тирза. — Перевозбуждение нам не годится. — И поднялась из-за стола, окликнув: — Сибилла!
— Да, — отозвалась Сибилла, и лицо ее приобрело выражение, которое самой ей, вероятно, казалось вдохновенным и отрешенным. — Я должна пойти подготовиться.
Белла начала собирать со стола. Я пошел посмотреть старую вывеску на стене. Тирза подошла туда вслед за мной.
— При таком освещении вы ничего не разглядите, — сказала она.
Это было истинной правдой. В еле различимом на закопченной доске бледном силуэте с трудом можно было признать коня. Залу освещали слабого накала лампочки и к тому же затемняли тяжелые бархатные шторы.
— Та рыженькая девушка, — как ее? Джинджер, фамилию не помню, — которая гостила тогда здесь, говорила, что может почистить и отреставрировать ее, — сказала Тирза. — Но наверняка она и думать об этом забыла. — И рассеянно добавила: — Она работает в какой-то там лондонской галерее.
Странно было услышать имя Джинджер, упомянутое так вскользь и мимоходом.
— Это может оказаться интересным, — сказал я, разглядывая картину.
— Хорошей живописью это, конечно, не назовешь, — сказала Тирза, — так, мазня. Но вписывается сюда хорошо, а потом, ей должно быть лет триста.
— Готово.
Мы резко обернулись.
Вынырнувшая из мрака Белла кивала нам.
— Пора приступать, — сказала Тирза по-прежнему буднично, хоть и оживленно.
Я последовал за ней на двор, а оттуда — по направлению к бывшим конюшням.
Как я уже говорил, прямо из дома во флигель хода не было. Ночь была мрачной и беззвездной. Из густой черноты двора мы попали в освещенный прямоугольник флигеля. Флигель преобразился. Днем это помещение казалось всего лишь уютной библиотекой. Теперь оно превратилось в нечто более важное. Кругом располагались лампы, но включены они не были. Свет был рассеянный — мягкий, но холодный. Посередине, как бы на возвышении, я заметил не то кровать, не то диван. Покрывало на нем было ярко-алое, расшитое какими-то кабалистическими[205] знаками.
Напротив двери стояло нечто, по виду напоминавшее маленькую жаровню, а рядом медный таз, далеко не новый.
У другой стены, придвинутое к ней почти вплотную, стояло тяжелое кресло с дубовой спинкой. Тирза сделала мне знак сесть в это кресло.
— Садитесь, — сказала она.
Я послушно сел. Теперь манера Тирзы переменилась. Страннее всего было то, что я не мог бы объяснить, в чем заключается перемена. Это не было похоже на псевдотаинственность Сибиллы. Вернее будет сказать, что с нее словно слетел налет повседневности. Приоткрылось ее подлинное «я», действовавшее сейчас с решительностью хирурга, направляющегося к операционному столу для проведения трудной, опасной операции. Это впечатление усилилось, когда она подошла к стенному шкафу и вынула из него что-то вроде длинного халата. Когда луч света упал на него, в материи халата слабо вспыхнула металлическая нитка. Она надела длинные перчатки — мелкосетчатые, напомнившие кольчугу, которую мне однажды довелось увидеть.
— Надо принять меры предосторожности, — сказала она.
Фраза неприятно кольнула меня, показавшись несколько зловещей.
Затем она обратилась ко мне, голос ее был ясным и звучным:
— Довожу до вашего сведения, мистер Истербрук, что вам совершенно необходимо будет сохранять полную неподвижность. Ни в коем случае не подымайтесь с кресла. Это может оказаться небезопасным. Мы здесь не в игрушки играем. Я вступаю в сношения с силами, разрушительными для тех, кто не знает, как с ними обращаться.
Помолчав, она спросила:
— Принесли, что вам было велено?
Я молча вытащил из кармана коричневую замшевую перчатку и вручил ее ей.
Взяв перчатку, она поднесла ее к металлической лампе на гибком штативе. Она зажгла лампу, подержала перчатку на мертвенном ее свету, сразу превратившем густо-коричневую замшу в бесцветно-серую.
Выключив свет, она одобрительно кивнула.
— Подходит, — сказала она. — Хорошо сохранила эманации владельца.