— Шестикратная доза этого то ли бодрящего, то ли успокоительного — чем еще это может быть?
— Несчастным случаем.
— Но как, на ваш взгляд, такой несчастный случай мог произойти?
— Вам трудно себе это представить, потому что вы не знаете здешней обстановки. У нас тут настоящий склад всяких снадобий. Я вовсе не имею в виду какие-нибудь запрещенные наркотики. Речь идет о лекарствах, выписанных доктором, но, как часто бывает в медицине, так называемая смертельная доза не всегда так уж сильно отличается от дозы лечебной.
Дермут кивнул.
— У людей, причастных к театру и кино, разного рода провалы в памяти — дело вполне обычное. Иногда мне кажется, что чем более ты талантлив, тем меньше у тебя остается здравого смысла, необходимого в повседневной жизни.
— Вполне возможно.
— А сколько они таскают с собой всяких пузырьков, облаток, порошков, капсул, каких-то коробочек! Успокоительное в кармашке, тоник в сумочке, таблетки от головной боли еще бог знает где — мудрено ли перепутать?
— Но все это едва ли применимо к нашему случаю.
— Как сказать. Допустим, кому-то из гостей потребовалось успокоиться или взбодриться, он (или она) достал свой пузырек и то ли потому, что с кем-то в эту секунду разговаривал, то ли потому, что забыл дозу — давно это средство не принимал, — положил себе в бокал больше, чем полагается. Потом отвлекся и куда-нибудь отошел, а в это время появляется миссис, запамятовала ее фамилию, думает, что этот бокал ее, хватает его и выпивает. На мой взгляд, такой вариант куда более вероятен, чем то, что вы говорите.
— Надеюсь, вы понимаете, что подобные варианты мы тоже рассматривали.
— Понимаю. И все же… Там толпилось столько народу, столько стояло бокалов. Она могла перепутать, схватить чужой — это не такая уж редкость.
— То есть вы не думаете, что кто-то намеренно отравил Хетер Бэдкок? По-вашему, она просто выпила из чужого бокала?
— Мне кажется, что это — самое вероятное.
— В таком случае, я должен кое-что уточнить, — сказал инспектор, — это был бокал Марины Грегг. Понимаете? Ведь мисс Грегг передала той женщине свой бокал.
— Может, она только думала, что это ее бокал, — возразила Элла Зелински. — Вы ведь с Мариной еще не разговаривали? Она рассеянна до крайности. Она может взять любой бокал, похожий на тот, что был у нее, и выпить из него. Я не раз видела, как она это делала.
— А «Калмо» она принимает?
— О да, как все мы.
— И вы тоже, мисс Зелински?
— Бывает. Люди вообще склонны обезьянничать.
— Я бы очень хотел поговорить с мисс Грегг, — сказал Креддок. — Она… на удивление долго не может прийти в себя.
— Это просто каприз, истерика, — объяснила Элла Зелински. — Она же все время себя заводит. А тут — убийство! Оно не могло не выбить ее из колеи.
— В отличие от вас, мисс Зелински?
— Когда вокруг тебя целыми днями все только и ахают да хватаются за сердце, — сухо ответила Элла, — поневоле впадаешь в другую крайность.
— Вы гордитесь тем, что способны сохранять спокойствие, когда на ваших глазах разыгралась трагедия?
Она на мгновенье задумалась.
— Возможно, это не самая хорошая черта. Но мне кажется, если не научишься этого делать, сама очень скоро чокнешься.
— А у мисс Грегг было… у мисс Грегг трудно работать?
Это был довольно дерзкий эксперимент, но Дермут Креддок решил попытать удачи. Если Элла Зелински вскинет голову и укоряющим взглядом даст понять, что это не имеет никакого отношения к убийству миссис Бэдкок, придется признать, что да, действительно не имеет. Но вдруг Элла Зелински захочет рассказать, что она думает о Марине Грегг?
— Она прекрасная актриса. Море обаяния, когда смотришь на экран, от ее лица невозможно оторваться. У нее редкий дар — покорять сердца зрителей. Работать у такого талантливого человека — большая честь. Но в частной жизни — это конечно же настоящий кошмар!
— Ага, — пробормотал Дермут.
— Промежуточных состояний она не знает. Либо на седьмом небе от счастья, либо на дне бездны от горя, эмоции все время через край. И планы, и настроение меняются вмиг, у нее вечно семь пятниц на неделе. Не дай вам Бог упомянуть при ней то-то и то-то — тут же обязательно расстроится.
— Что, например?
— Ни в коем случае ни слова про нервные срывы, про лечебницы для нервных больных. Понятно, к таким темам она особо чувствительна. И еще — про детей.
— А чем ей не угодили дети?
— Представьте, не может видеть детей, слышать о том, что кому-то повезло с детьми. А уж если узнает, что у кого-то появился или вот-вот появится ребенок, становится мрачнее тучи. Ведь рожать она больше не может, а тот ребенок, что все-таки родился, оказался умственно отсталым. Вы, наверное, про это слышали?
— Слышал. Печальная история. Для матери, конечно, трагедия. Но ведь прошло столько лет, казалось бы, это должно как-то забыться.
— Не забылось. У нее это прямо болезнь. Все, что связано с детьми, наводит ее на горькие воспоминания.
— А как к этому относится мистер Радд?
— Ну, ребенок-то был не его. Отец — ее прежний муж, Изидор Райт.
— Прежний муж. Интересно, а где он сейчас?
— Снова женился и живет во Флориде, — с ходу ответила Элла Зелински.
— Как вы считаете, у Марины Грегг за ее жизнь набралось бы много врагов?
— Не сказала бы, что сверх меры. Как у всех. Отчего появляются враги? Ревность, выгодный контракт, зависть. Обычное дело.
— Вам никогда не казалось, что она кого-то боится?
— Марина? Кого-то боится? Да нет вроде. С какой стати?
— Не знаю, — признался Креддок. Он взял лист с перечнем фамилий. — Большое спасибо, мисс Зелински. Появятся вопросы, я к вам еще разок обращусь, если не возражаете.
— Пожалуйста Буду рада… все мы будем рады вам как-то помочь.
— Ну, что принес мне, братец Том?
Детектив-сержант Тиддлер понимающе ухмыльнулся.
Его звали вовсе не Том, а Уильям, но коллеги просто не могли удержаться: кто же не знает Тома Тиддлера из детской считалочки!
— Сколько золота принес мне, сколько серебра? — продолжал игру Дермут Креддок.
Они стояли возле «Голубого Кабана», Тиддлер провел день на киностудии и только что вернулся.
— С золотом слабовато, — сказал Тиддлер. — Сплетен мало. Пугающих слухов тоже. Кое-кто намекает на самоубийство.
— Почему самоубийство?
— Полагают, что могла повздорить с мужем и хотела просто его припугнуть, чтобы он раскаялся. Что-то в таком духе. Естественно, накладывать на себя руки она не собиралась.
— По-моему, ссора с мужем тут ни при чем, — заметил Креддок.
— Конечно, ни при чем. Ее вообще не было. В общем, они там ничего толком не знают. Варятся в собственном соку. Только и твердят «спектакль должен продолжаться», это у них, актеров, поговорка такая, ну, в смысле, что съемку надо продолжать, и камеры должны работать. Сыплют своей терминологией, я в ней ни бельмеса не понимаю. Их одно волнует: когда Марина Грегг вернется на площадку. Она и до этого уже пару раз срывала съемки — устраивала истерику.
— Но вообще-то они ее любят?
— Я бы так сказал: они сыты ее штучками по горло, но, когда она в настроении, когда готова быть божеством — они ее обожают. Кстати, муж от нее без ума.
— Что там думают о нем?
— Что лучшего режиссера, или продюсера, или как там он у них называется, свет еще не видывал.
— А нет разговоров, что у него роман с какой-нибудь звездой или просто с кем-то на стороне?
Том Тиддлер внимательно посмотрел на него.
— Нет, — ответил он. — Нет. Ни единого намека. А вы считаете, что-то такое может быть?
— Мало ли, — уклончиво ответил Креддок. — Наша примадонна уверена, что смертельная доза предназначалась ей — вот в чем дело.
— Она и сейчас так считает? Думаете, она права?
— Почти наверняка, — категорично заявил Креддок. — Но важно не это. Она не сказала об этом мужу, а только доктору — вот что важно.
— Вы считаете, она сказала бы и ему, если бы…
— Я просто подумал, — произнес Креддок, — а вдруг она решила, что это муж, будто это его рук дело. По крайней мере, поведение доктора меня насторожило. Может, конечно, это всего лишь плод моего воображения, но обычно чутье меня не подводит.
— Во всяком случае, на студии про это не говорят, — сказал Том. — А такое обычно не скроешь.
— А у нее самой нет другого мужчины?
— Нет, судя по всему, она хранит верность Радду.
— Может, какие-то пикантные подробности из ее прошлого?
Тиддлер ухмыльнулся.
— Только то, что можно прочитать в любом киношном журнале.
— Пожалуй, придется их полистать, — сказал Креддок, — проникнуться атмосферой.
— Бульварные сплетни о звездах! — воскликнул Тиддлер.
— Интересно знать, — произнес Креддок задумчиво, — читает ли эти журналы мисс Марпл?
— Старушка, что живет возле церкви?
— Она самая.
— Говорят, глаз у нее острый. И все, что в здешних краях происходит, ей известно. Может, насчет киношников она вас не очень просветит, но всю подноготную Бэдкоков выложит, голову даю на отсечение.
— Это раньше было просто, — возразил Дермут. — А теперь тут не такая тихая заводь, как прежде. Вон сколько нового жилья понастроили. Бэлкоки поселились как раз там, причем не так давно.
— Местные сплетни до меня, естественно, не дошли. Я был сосредоточен в основном на жизни всех этих киношников.
— Но и про них вы ничего особенного не узнали, — пробурчал Креддок. — А в прошлом Марины Грегг не нашлось ничего интересного?
— Несколько раз прогулялась замуж, но не больше, чем у них это принято. Первому мужу не нравилось, что ей некогда было его ублажать, хотя сам он был человеком весьма заурядным. Вроде бы торговал землей.
— Наверное, был агентом по продаже недвижимости.
— Короче, в ее образ жизни он не вписывался — не хватало надлежащего блеска. Она с ним развелась и вышла замуж за какого-то иностранца — то ли графа, то ли принца. Тут вообще все кончилось в одночасье, и никто сильно не убивался. Она просто выставила его и живо нашла очередного счастливца. Кумира зрителей, Роберта Траскотта. Этот брак якобы был пылким и страстным. Его не хотела отпускать прежняя жена, но в конце концов ей пришлось поднять лапки. Дело решили внушительные отступные. Как я понимаю, эти кинознаменитости потому и стеснены в средствах, что платят своим бывшим женам огромные алименты.