– Юра! Юрочка!..
Евдокия-мать с неким злорадством стояла в стороне. Однако когда поезд пошёл, сразу обнялась со своей будущей как бы снохой. И они плакали, одинаково, как собаки, отвешивая челюсти.
На первом курсе Юрий Котельников маршировал в строю по университетской аллее туда и обратно. Капитан Иванов, перебивая ногу, ловил шаг строя и как вдалбливал рукой университетским воинам:
– Э-раз, э-раз, эраз-два-три-и!.. Э-запевай!
Очень фальшиво, как только поют в строю, орали песню и били сапогами к университету, к закату. Закат позади чёрной пирамиды был как металлургический цех.
Не плачь, девчонка,
Пройдут дожди!
Солдат вернётся,
Ты только жди!..
Антон Котельников всегда шипел на жену, если она роняла что-нибудь в гостиной: «Тише ты, кулёма! Юрий работает!» На цыпочках подходил к полуоткрытой двери – заглядывал. Юрий корпел над очередным рефератом как каторжный. Он уже учился в аспирантуре.
Когда Антон Котельников уезжал с женой на работу в Канаду, он сказал племеннику: «Юра, всё, что у нас с Милой есть – твоё. Мне до пенсии шесть лет – сразу переедем в Ильинское. Ну а ты – женись. Дети чтоб, ну и вообще». Он вдруг отвернулся, плечи его затряслись. «Ну-ну, дядя Тоша! – приобнял его племенник, похлопывая по плечу. – Будет!» Продолжил затягивать ремнём большой пузатый кожаный чемодан. Антон помогал, надавливал коленом. Щёки его тлели как зори. Мила тоже потихоньку плакала, бегала, собиралась.
Уже через месяц они прислали из Оттавы племяннику красивое осеннее пальто-реглан из мягкой австралийской шерсти, а сестре в Калугу – песцовую шубку. («Как раз к твоим большим песцовым глазам!» – прокричал из Оттавы до Калуги Антон Котельников.) Но она боялась её носить. Надевала только в Москве, когда приезжала к сыну. И то – в поезде везла глухо завёрнутой, заложив её под себя, в ящик под нижней полкой.
10. Операционная медсестра
Операция была закончена. Бригада выходила из операционной в предбанник. Как окровавленные, завёрнутые наглухо монстры, мужчины сдирали с себя всё, вновь обретали лица, замятые волосы, лысины. Завьялов уже мыл в углу руки.
В операционной у стола остался Коптев с поднятыми руками. Ждал шовный материал.
Татьяна действовала без суеты, но быстро: пересчитывала использованные, уже обработанные ею антисептиком инструменты; на другом столе, глядя в свою записку – использованные салфетки, тампоны, шарики. Сошлось!
Быстро вернулась к шовному материалу у себя на столике, стерильным пинцетом из катушки вытянула шовную нить нужной длины. Чикнула стерильными ножницами. Пинцетом же ловко вдела кончик нити в иглу. Броншами вперёд подала иглодержатель Коптеву.
– Молодчина, Таня, – тихо сказал Коптев.
Склонившись, стал зашивать полостную рану. Татьяна помогала.
– Зайди к Игорю Николаевичу. Он хочет тебе что-то сказать.
Умело, как рукодельница, Коптев тягал нить.
Потом, когда больного увезла реанимация, Татьяна ещё долго прибирала всё в операционной.
Помогала пожилой Ивашовой. Пока та мыла пол, протирала подоконники, всё оборудование, мыла содой с мылом клеёнку на операционном столе.
Наконец села и стала писать в журнал: пациент, все участники операции, номер операционной, начало и окончание операции. Чётко заполнила лист расходных материалов. Всё.
У двери выключала весь свет. Как космодром, последним рухнул многосопловый светильник с потолка.
Закрыла тёмную операционную на два замка.
Завьялов неторопливо пил чай. Татьяна сидела на стуле, ждала. С сильно скошенным лбом и вспухшими верхними веками шеф походил на скифа.
– Таня, мне доложили, что ты живёшь в общежитии. У нас, на Болотникова. Это так?
Татьяна сказала, что она живёт уже два года на съёмной квартире. Снимает с Пивоваровой из перевязочной.
– Ну, и как она?
– Кто?
– Пивоварова. Можно с ней жить?
Татьяна ответила, что занимает смежную комнату в двухкомнатной квартире.
– И что же, на кухне даже не встречаетесь?
Женщина уже хмурилась.
– Зачем это вам, Игорь Николаевич?
– А я это к тому, что скоро с Пивоваровой ты жить не будешь…
Дальше он говорил, что весной сдадут большой многоквартирный дом в Чертаново и десять квартир выделяют институту. И есть большой шанс, что она, Татьяна Мантач, получит в этом доме однокомнатную квартиру.
Татьяна молчала.
– Не вижу радости, Таня! Ведь сам Столбовский сказал! Чего же ещё?..
– Поживем – увидим, Игорь Николаевич.
Да-а, железная, – смотрел на свежую молодую женщину Завьялов. Впрочем, только такие и должны быть рядом.
– Спасибо вам, Таня, – вдруг сказал ей, назвав её на «вы».
– За что, Игорь Николаевич?
– За вашу работу, Таня, – вполне серьезно смотрел на помощницу Завьялов.
Не часто такое можно услышать от шефа. Татьяна улыбнулась:
– Не хвалите, Игорь Николаевич – сглазите.
Потом докладывала о подготовленной операционной на завтрашний день.
– Первая операция завтра в одиннадцать, Игорь Николаевич. Опять полостная. Кононов из четвёртой палаты. 58 лет.
– Я знаю, Таня. Иди, отдыхай… Да-а! Большой привет Пивоваровой! Скажи ей, что я её хорошо помню!..
Завьялов смеялся. С покатым скифским носом, будто с весёлым копьем.
В кухне Пивоварова накручивала бигуди. Сырые пряди свисали с головы как лыжи.
– Тебе звонили. Опять Калуга…
Татьяна вернулась в прихожую, по восьмёрке попыталась набрать номер в Калуге. Не получилось. Заказала разговор через телефонную станцию.
Пивоварова, накручивая, кособенилась вся.
– То бывший муж из Калуги звонит, то его мать из Уфы. Переговорный пункт! Станция скорой медицинской помощи!..
Татьяна прошла к себе. Не снимая платья, прилегла на диван.
Забрызгался телефон.
– Танька!..
Татьяна уже держала трубку, ждала соединения.
– Здравствуйте. Это Татьяна. Мне передали, что вы звонили мне…
Дальше слушала торопливый, захлёбывающийся женский голос.
– В какое отделение его положили?.. Нет, вы меня не поняли: я спрашиваю – в пульмонологию опять или в хирургическое?.. Хорошо, Елена. Я всё узнаю у нас. Я позвоню. Конечно. Не за что…
Долго сидела на стуле у порога. С забытым аппаратом в руках. Сердце испуганно билось, обмирало.
– Что, опять к мужу поедешь? – высунулась Пивоварова. С башкой как тотализатор. Как барабанное спортлото. – К мужу с его новой женой?..
Татьяна встала, пошла к себе.
– О! О! О! – кривлялась Пивоварова. – Графиня Монсоро!..
Через час была действительно Уфа. Голос старухи как будто шатало, он рассыпался как песок:
– Таня, милая, что делать?..
– Ольга Ивановна, ну зачем вы так волнуетесь! Я же всё сказала вам вчера. Зачем же сноха-то вас ещё баламутит?.. Нет, никуда сейчас ехать не нужно. Может быть, придётся в Москву, но сейчас никуда не надо. Я буду вам звонить. Я всё узнаю. Не волнуйтесь. Думаю, что получится. До свидания. Не стоит. Не болейте, Ольга Ивановна…
Пила у себя кефир, прикусывая печенье. Потом мыла кружку на кухне. Пивоварова носилась за спиной как ветер.
Раздевшись до комбинации, в позе лежащей русалки пыталась читать. Но через какое-то время взгляд ушёл от книги и даже от дивана, начал дрожать в слезах… Села. Вытирала глаза подолом комбинации.
Потом к Пивоваровой пришёл Жиров. Галька, напевая, начала бегать на кухню. Через час они закрылись и включили свою долбёжную музыку, сопровождаемую то коротким поросячьим визгом, то глубокими женскими стонами.
Татьяна хотела уехать к Котельникову. Уже набрала номер, но положила трубку.
Лежала, поглядывала на люстру под потолком. Люстра, похожая на царевну в жемчугах, слегка потрясывалась.
Часов в двенадцать, когда музыка разом оборвалась, точно слетев с копыт, Татьяна села за стол писать ответное письмо матери в Башкирию: «…Мама, зря ты ругаешь меня. Я не могу отказать Сергею в такой трагический момент его жизни. Да он, как всегда, ничего и не просит. Наседают его жена и Ольга Ивановна. Звонят каждый день. То Уфа, то Калуга. Как я могу отказать им? Ведь именно я что-то смогу сделать в Москве, чтобы вытащить его из болезни. Он чужой мне, мама, давно чужой. Но я не могу без боли думать сейчас о нём. Все эти его бабёнки, все эти измены, его поспешная женитьба после развода – на фоне теперешнего трагического его состояния выглядят настолько мелкими и ничтожными, что и говорить-то о них не стоит. Я во всем виновата, я, мама. И в разводе нашем, и вообще. Трудно со мной было жить. Вот в чём дело. Я приносила одни несчастья. Как это тебе объяснить? Поэтому упреки твои, назидания сейчас просто дики. Нужно помочь человеку. Помочь, понимаешь, и всё. И я должна это сделать. Скоро поеду опять в Калугу. Необходимо взять выписки с самого начала болезни и по последним обследованиям. Ты же прекрасно сама понимаешь, что от этого сейчас зависит всё. В институте я уже говорила с шефом, и он обещал сразу же поговорить со Столбовским, как только тот вернётся из Армении.
И ещё. Не нужно ничего скрывать от папы. Ты этим его только обижаешь. К Сергею, в отличие от тебя, он относился хорошо.
Как твоя нога, мама? Мазь (другую) вложила в посылку. Скоро с посылкой и получишь. Не роняй больше кастрюль с кипятком на ноги.
С жильём всё так же. Приходится пока жить с Пивоваровой. Что-то начало маячить на работе, но я мало в это верю. Было это всё, не раз.
Ну, дорогие мои, крепко вас обнимаю и целую! Не болейте. Пишите. Летом обязательно увидимся.
Таня».
11. Зина, Танюшка и Михаил
…Возле двухэтажного барака, на тротуаре, робко облаивали прохожих две старые собаки. Да обе-то они хромые, да безработные. Ох, да без хозяина они, да без своего угла. Заглядывали в лица: может, возьмёте нас с собой? Подходим, а?..
Чуть погодя облаивали нового прохожего. Так же просяще, жалко: не пугайся, какая уж тут храбрость у нас теперь, так – симуляция одна. А хлеб-то есть надо. Эх-х…