пропала, или заболела и сдохла? В последнее время Сёдзо часто снилось нечто подобное, не раз он внезапно просыпался среди ночи, ему чудилось, что где-то незлобно мяукают, он делал вид, что идёт в уборную, и открывал украдкой ставни. Когда такое повторялось слишком часто, ему начинало казаться, что это не сон, что это душа Лили: кошка сбежала и умерла где-нибудь под забором, а дух вернулся, и он содрогался от ужаса. Правда, он убеждал себя, что несмотря на всю злобность Синако и безответственность Цукамото, если бы с Лили действительно что-то произошло, то ему непременно сообщили бы, а раз не сообщают, значит, всё в порядке, и он старался отмести свои опасения.
И всё-таки если он на удивление точно соблюдал приказания Ёсико и ни разу даже не подумал побывать в Рокко, так не только потому, что за ним строго следили, но также и потому, что ему не хотелось попадаться в сети Синако. Он всё ещё не вполне понимал, зачем ей понадобилось забирать кошку, но склонен был подозревать, что Цукамото не спешил сообщать ему о Лили именно по её наущению: вероятно, Синако решила заставить его поволноваться и тем завлечь к себе. Конечно, навестить Лили хотелось, очень хотелось; но при всём том не хотелось попадать в заготовленную этой женщиной ловушку, и то же очень. Одно дело — повидаться с Лили, и совсем другое — оказаться в руках Синако. Она загордится: «Ага, пришёл-таки!», задерёт нос — подумать и то страшно… Сёдзо был по-своему хитроват и охотно пользовался в своих целях тем, что все считали его безвольным, легко поддающимся чужому влиянию. Так было и с Синако: выглядело всё так, будто он выгнал её под напором О-Рин и Ёсико, но, пожалуй, она и самому ему порядком надоела. Теперь он был уверен, что поступил правильно, и ни о чём не жалел.
Она, конечно, сейчас вон там, у себя наверху, подумал он, глядя из своего укрытия на освещённое окно второго этажа, и поёжился, представив себе характерное выражение её лица: как будто она умнее всех, а тебя считает за дурачка. Ведь для чего приехал-то: чтобы услышать, наконец, милое знакомое «мяу», хотя бы и я чужом доме, чтобы удостовериться, что никто его зверушку не обижает, больше ему ничего не надо. Сейчас подкрасться бы к чёрному ходу, заглянуть… если всё спокойно, вызвать тихонько Хацуко, передать eй курятинку для Лили, выяснить, как и что… Но как посмотришь на этот свет в окне, сразу встаёт перед глазами её лицо, и ноги цепенеют. Кто знает, вдруг Хацуко побежит звать сестру; во всяком случае, потом уж наверняка eй расскажет. То-то она загордится: отлично, мол, всё идёт как задумано. Нет уж, придётся всё-таки сидеть тут на пустыре, ждать, вдруг Лили случайно пройдёт мимо, прошло уже часа полтора, и пора было подумать о том, как обставить возвращение домой. Мать-то ничего, а вот если Ёсико уже дома, быть ему сегодня в синяках. И это бы ещё полбеды, а то ведь с завтрашнего же дня надзор усилится. Странно, однако, что за полтора часа он ни разу не услышал «мяу»: что, если сбылись его кошмарные сны и кошки тут больше нет? Если они давеча жарили рыбу на всю семью, наверное, и Лили кое-что досталось, тогда она обязательно пошла бы кушать травку, а её нет — очень это подозрительно…
Не стерпев, Сёдзо вылез из кустов, крадучись пробрался к чёрному ходу, прислушался. Внизу ставни были закрыты; слышен был только голос Хацуко, видимо, она укладывала ребёнка, больше никаких звуков. Если бы Лили хоть на миг появилась в окошке, пусть бы даже наверху — какая была бы радость, но в верхнем окне виднелась только белая занавеска, вверху — темнее, внизу — посветлее, должно быть, Синако опустила лампочку пониже и занималась своим рукодельем. Сёдзо представилась мирная картина: Синако усердно орудует иголкой, а рядом, свернувшись уютным колечком, нежится Лили. Они одни в кругу немигающего электрического света, вся остальная комната погружена в полумрак… Уже совсем поздно, кошка чуть слышно сопит во сне, а женщина всё так же молча шьёт… Грустная, но трогательная сцена. Если там, за окном, и правда такой уютный мирок, — если произошло чудо и Лили подружилась с Синако, — не замучит ли его ревность при виде этой мирной картины?
Честно говоря, ему всё-таки было бы досадно, если бы оказалось, что Лили забыла прошлое и вполне довольна настоящим. Конечно, хуже, если с ней плохо обращаются или если она сдохла, но всё равно — так тоже невесело. Может быть, и к лучшему, что ему ничего не известно.
Сёдзо услышал, как часы на первом этаже пробили половину: бом… Половина восьмого, сообразил он и вскочил, как будто кто-то толкнул его, но, отойдя на несколько шагов, вернулся, вынул из-за пазухи свёрток с курятиной и стал лихорадочно придумывать, куда бы его пристроить: то ли у двора, то ли, пожалуй, у мусорного ящика. Надо, чтоб гостинец лежал в таком месте, где его могла бы обнаружить только Лили, но в кустах его учуют собаки, а тут заметят обитатели дома. Что бы такое придумать? Нет, поздно этим заниматься. Если самое большее через полчаса он не будет дома… «Ну-ка, где ты был столько времени?» — прозвучал у него в ушах грозный окрик разгневанной Ёсико. Так ничего и не придумав, он развернул свой гостинец прямо в кустах, придавил края камешками, укрыл листьями и со всех ног помчался к чайной, где оставил велосипед.
В тот вечер Ёсико вернулась домой на час с лишним позже Сёдзо. Она была в прекрасном настроении, рассказывала, как ходила с младшим братом на бокс. На следующий день они с Сёдзо поужинали раньше обычного и отправились в Кобе развлекаться.
О-Рин приметила, что Ёсико всегда бывала весела после поездки в Имадзу — так продолжалось неделю, пока у неё водились полученные от отца деньги. Она тратила их не задумываясь, ходила в кинематограф, в оперетку, разок-другой могла пригласить и Сёдзо. В такие дни супруги отлично ладили между собой, но к концу недели Ёсико приходила в уныние. Начинала скучать, целыми днями без дела слонялась по дому или читала журналы и то и дело бранила мужа. Сёдзо, со своей стороны, пока жена была при деньгах, усердно изображал преданного супруга, но по мере того как тратить становилось нечего, всё больше дулся и огрызался. Больше всех доставалось при этом матери, не вовремя попадавшей под руку. Поэтому всякий раз, когда Ёсико отправлялась в Имадзу, О-Рин втихомолку радовалась: вот и отлично, поживём спокойно.
Сейчас как раз начиналась одна из таких мирных недель. Однажды вечером, дня через три-четыре после поездки в Кобе, когда супруги, ужиная вдвоём, оба успели немного выпить, Ёсико, слегка раскрасневшаяся от сакэ, сказала:
— Какая скучная была на этот раз картина. А ты как считаешь? — и потянулась к бутылке, чтобы наполнить чашечку мужа. Но Сёдзо перехватил у неё бутылку и налил сам:
— Давай ещё по одной.
— Мне нельзя… Я пьяная.
— Давай, давай, ещё по одной.
— Дома пить неинтересно. Лучше пойдём завтра куда-нибудь, а?
— Неплохо бы.
— Деньги у меня пока есть… Мы тогда дома ужинали, в городе потратились только на картину. Так что я ещё богатая.
— А куда пойдём?
— Лучше всего в театр Такарадзука. Что там сейчас дают?
— Оперетку, должно быть… Но раз ты такая богатая, может, придумаем что-нибудь получше?
— Что, например?
— Поедем в парк любоваться клёнами.
— В Мино?
— В Мино не стоит, там после наводнения ничего не осталось. Вот, может, в Ариму… Давно там не были. Помнишь?
— А что… Слушай, когда же это было?
— Да уж с год назад. Хотя нет, постой, тогда ведь лягушки квакали.
— Верно, значит, не год, а полтора.
В ту пору, когда началась их тайная близость, как-то раз они однажды поехали в Ариму и полдня развлекались там в домике служителя императорской виллы под шум прохладной горной реки, перемежая пиво любовью. Этот счастливый летний день они и вспомнили теперь.
— Что ж, опять пойдём к тому служителю?
— Сейчас лучше, чем летом. Полюбуемся клёнами, искупаемся в горячих источниках, поужинаем в своё удовольствие…
— Правильно, так и сделаем, решено.
На следующий день Ёсико с самого утра начала собираться в дорогу.
— Слушай, — сказала она мужу, — ты оброс.
— Очень может быть, я у парикмахера уже полмесяца не был.
— Сходи сейчас, только быстро. За полчаса.
— Ну, знаешь!
— Я не поеду с таким нестриженым. Давай живо!
Размахивая полученной от жены бумажкой в одну иену, Сёдзо дошёл до парикмахерской. К счастью, посетителей там не было.
— Побыстрее, пожалуйста, — сказал он хозяину.
— Куда-нибудь собираетесь?
— Еду в Ариму любоваться клёнами.
— Замечательно. И супруга с вами?
— Да, вместе едем. Хотим пораньше выехать, надо быстренько постричься за полчаса.
Через тридцать минут, сопровождаемый доброжелательным напутствием парикмахера, Сёдзо отправился домой. Но не успел он войти в лавку, как замер у порога, услышав во внутренних комнатах возбуждённый голос жены:
— Отчего же вы, маменька, до сих пор это скрывали? — Ёсико почти кричала, видимо, она была вне себя. — Отчего вы мне сразу не сказали, как только это произошло? Может, вы только на словах держите мою сторону, а сами всё время позволяли ему это вытворять?
Мать была явно обескуражена напором невестки и лишь изредка ухитрялась вставить словечко вполголоса, чтобы Сёдзо не услыхал. Но он всё слышал.
— Как это! Как это — может быть, и не ездил! На чужой кухне варит курятину — для кого же это, как не для Лили? И вообще, когда он вернулся с этим фонарём, неужто вы, маменька, не поняли, куда он ездил?
Ёсико не часто разговаривала с матерью таким повышенным тоном, и Сёдзо сразу сообразил, что, пока он стригся, к ним пришли за тем самым старинным фонариком, который он одолжил в магазине «Кокусуйдо». По правде сказать, когда в тот вечер Сёдзо вернулся домой с фонариком на руле велосипеда, он, не заходя в дом, спрятал его в чулане, чтобы не попасться с ним на глаза жене. Вероятно, мать обнаружила фонарь и показала Ёсико. Но с какой же стати хозяин фонарика вдруг решил его забрать, ведь он же тогда сказал Сёдзо, что это не к спеху? Вряд ли ему стало жалко такого ст