– И что? – спросил Гобзиков.
– Надо немного подождать, сейчас всплывет.
Мы стали ждать. Ждали, ждали, ждали, не разговаривали, и вдруг я понял, что действительно жду, когда приплывет домовой... водяной то есть.
Бульк.
Со дна поднялись пузыри. Не пузыри – один пузырь, большой, наверное, с кулак размером. Пузырь лопнул, из него выпрыгнула какая-то черная подводная брабазяка вида довольно отвратного. Вряд ли это был водяной.
Бульк еще раз.
Гобзиков вздрогнул.
– Только не шевелитесь, – прошептала Лара. – А то утащит...
– Кто? – спросил Гобзиков.
– Он. Когда он вылезет, не вздумайте пугаться, сидите смирно и и не двигайтесь. Если двинетесь, тогда все будет плохо...
– Почему?
– Тогда он нас увидит.
– А его можно сфотографировать? – спросил Гобзиков.
– Главное – не закричать, – не ответила Лара. – Не закричать и не пошевелиться... Сейчас уже...
Вода зашевелилась. Именно зашевелилась. Сразу в нескольких местах, наверное, в радиусе метров пяти от берега, будто вода была не водой, а кожей какой-то, будто катались под ней мышцы, судорога будто по ней пробегала. Гобзиков громко задышал, вода зашевелилась ближе, ближе, почти у самого берега, у моих следов в глине.
Гобзиков затих.
Я почувствовал, как по ногам пополз ужас. Волосы на левой части головы зашевелились, почему-то именно на левой, я понял, что еще мгновенье – и я заору и побегу.
Мою правую руку сжали. Я осторожно опустил голову. Лара. Лара стиснула мою ладонь, так крепко, что хрустнули кости.
И я не закричал. И Гобзиков не закричал. Мы молчали.
Вода бурлила сильнее, потом резко успокоилась. А потом на поверхности появился хвост. Большой, широкий, маслянистый.
Хвост шевельнулся и исчез, в глину ударила пена. Все.
Тишина. Она растеклась к противоположному берегу невидимой волной, и я видел, как под этой волной стихала рябь, как толкаемое ветром течение остановилось, как чайка, болтавшаяся на середине заводи, с визгом поднялась в воздух.
– Не вылез все-таки. – Лара отковыряла от берега кусок глины и швырнула его в воду. – Молодой еще, видно. А молодые они все стеснительные. А ты, Егор, мне не верил.
– Это сом, – неуверенно сказал Гобзиков. – Просто большой такой сом... Он там спал, а потом выплыл кверху...
Я подумал, что, может, Гобзиков в чем-то и прав. Сом. В нашей реке ловились сомы, но в другом обычно месте, под железнодорожным мостом. Они там в ямах жили, из вагонов-ресторанов на мостах всегда мусор выкидывают, а сомы его внизу подбирают. Были даже умельцы, что этих сомов ловили. Есть такой способ, на квок называется. Шлепаешь по воде ложкой особой формы, получается такой квакающий звук. Сом всплывает, а ты ему тут же под нос наживку. Крысу дохлую, ну, тушканчика какого-то там жареного или бобра. Сом устоять не может и сразу заглатывает. Причем чаще всего на квок ловят весной и осенью. А звук, ну, который Лара издавала, он весьма похож на это самое квоканье. Если сом жил в заводи, то он вполне мог заинтересоваться аппетитными бульканьями и всплыть, посмотреть, что там наверху творится.
Все можно объяснить. При определенном желании.
Но хвост был правда здоровенный. Если это был сом, то килограммов в двести, не меньше. Зверюга громадная.
– А откуда ты знаешь? – поинтересовался Гобзиков. – Ну, как подманивать водяных?
– Мельник рассказал, – ответила Лара.
Она разворошила угли, подкинула дров.
– Мельник?
– Угу. Один знакомый мельник. Водяные всегда возле мельниц трутся, если хочешь в реке найти водяного – лучше всего возле мельницы искать. Этот мельник, он просто виртуоз был в заклинании водяных, ему водяные всегда все таскали. Рыбу свежую, жемчуг, барахло разное с утопленников...
– С утопленников?
– Ну да. Утопленников же много, а большинство утопленников так никогда и не находят. А они тонут с золотыми зубами и с драгоценностями разными. Водяные это добро собирают и прячут под корягами. Если ты научишься ими управлять, они тебе все это таскать будут. Мельник богато жил. Над ним все смеялись, говорили – двадцатый век на дворе, все электричеством мелют, а ты плотину поставил. А он всем объяснял, что хлеб у него особый – экологически чистый. И продает он его только иностранцам, за большие деньги. А на самом деле все деньги у него были от водяных.
– А он им что давал?
– Сердце.
– Свое? – удивился Гобзиков.
– Зачем свое, бычье, можно и бычье давать. Водяные сердце любят. На молодую луну особенно. В молодую луну водяной мальчишка, в старую старик, а хвост у него всегда... Рыбий. Они молоко еще любят. Раньше в деревнях в полдень коров не разрешалось в воду загонять – водяные все молоко сцеживали. А потом комиссара стали ставить возле стада. С «маузером». Чуть вода зашевелиться – они стреляли железной пулей. И водяные потом отстали, перестали вредить. Полдень и полночь – самые страшные часы, если встретишся с водяным в это время, то все – утащит.
– Зачем?
– Про Сизифа слыхал?
– Ну да... Он камень все время закатывал.
– А водяные заставляют воду переливать. Поговорка такая есть – переливать из пустого в порожнее. Это про водяных. Они заставляют воду переливать, чтобы она не застаивалась в их подводных селениях.
– Ну, это...
Лара пожала плечами.
– Мельник в Турцию поехал отдохнуть, – сказала Лара. – Расслабился, полез в бассейн в отеле. В полдень как раз все было, все на экскурсию поехали в Гиссарлык, а он остался. Приехали с экскурсии и в бассейне его нашли. Сердце было выдрано. Ну, все на курдскую рабочую партию списали, но это не они были.
Гобзиков передвинулся, не нравилось ему сидеть спиной к воде. Водобоязнь – это бешенство.
Я молчал. Моя матушка тоже сейчас пребывала в Турции. Гиссарлык – это Троя, ну, там, где Елена Прекрасная жила, Ахилл безобразничал и вся эта остальная древнегреческая гопота. А старушка моя как раз отдыхала в Кестанболе, это грязелечебница такая. И до Гиссарлыка там всего ничего, рукой подать, и экскурсии наверняка проходят.
Вряд ли на матушку, конечно, позарятся водяные, она сама с любым водяным разберется. Но все равно.
– Так что чудеса есть, – сказала Лара. – И злые по большей части. Добрых меньше.
– Ну да, – согласился я. – Может быть.
Интересно, почему она никогда не снимает эти очки? Чего она все время глаза прячет? Хотя... Может, у нее разрывы сетчатки, может, ей яркий свет противопоказан? Хотелось бы поглядеть, у нее должны быть красивые глаза, у нее обязательно должны быть красивые глаза.
Лара отвернулась.
Ловить рыбу больше не хотелось, мы смотали удочки и отправились к городу. Шли вдоль реки, кидали камни, нашли бутылку, зашвырнули в воду и кидали уже в нее, засоряли хозяйство водяных. Попал я, пошла к черту эта поганая экология, человек – венец творения, водяные, кикиморы, мавки – тупиковые виды.
Проводили Гобзикова. Гобзиков все хотел что-то спросить, но никак не мог решиться, я догадывался – он хотел спросить про вчерашнее обещание Лары, но так и постеснялся.
Потом я подвозил Лару до дому. Я прибавлял и прибавлял газу, мальчики всегда так делают, приятно, когда кто-то у тебя пугается за спиной. Но Лара не пугалась. Не визжала, не вскрикивала, не прижималась ко мне на поворотах. Держалась совсем не как Мамайкина. Будто ее, Лары, и не было там, за спиной. Чтобы убедиться в том, что она все-таки есть, я осторожно косил глазами. Лара была на месте.
Я даже стал думать – а не прокатить ли ее по пожарной полосе. Для впечатления. Думал-думал и передумал. По пожарной полосе я всего лишь два раза катался, да и то один раз сковырнулся. Бах – и лбом в сосну. По пожарной полосе мало вообще кто мог ездить, обычно тоже вылетали, как я. Один гонщик даже в болото вылетел, а там его гадюка укусила, но не насмерть, ноги на две недели отнялись. Конечно, здорово было бы, если бы мы оба вылетели в болото. Нас бы укусили гадюки, у нас бы отнялись ноги...
А можно не так экстремально, можно, чтобы это были бы ужи. С золотыми коронами на головах. Лара бы ужа испугалась, а я бы ее защитил, уж откусил бы мне мизинец, я пострадал бы в бою...
Хотя Лара ужа не испугается. Она и удава вряд ли испугается, это удав ее испугается.
Бымц!
В висок что-то попало, будто пуля. Голову мотнуло в сторону, но я удержался, только почувствовал, как по скуле сползла каплей кровь. Мы вылетели на окружную дорогу.
Лара сказала, что дальше она сама, ей еще за продуктами надо зайти, прогипермаркнуться, короче. А оттуда до ее дома уже недалеко. Вообще, наверное, не хотела, чтобы я ее до самого дома подвез.
Тайны.
Я не стал упираться. Тайны так тайны, я люблю тайны, я люблю рыбалку и астрономию – это самые таинственные занятия в мире. Все великие были либо рыбаками, либо астрономами.
Но надо было что-то сказать напоследок.
– Слышь, Лар, скажи все-таки... Ну, про водяных... Это ведь все-таки сом был, да?
– Конечно, сом, – сказала Лара. – Хозяин вод, усы до пупа...
Лара протянула мне руку. Я тоже протянул. Она вложила мне в ладонь тяжелого майского жука-перволета. Жук разбился, ударив меня в висок.
Майский жук. Рано для них вообще-то...
Пройдет время, и мне будет казаться, что это не было совпадением.
Глава 15 Хлеб будней
Шнобель ждал меня в трубе. Валялся прямо на полу, ноги на стену задрав, параллельно земной оси. На ногах льняные штаны, рубаха в народном стиле, но видно, что дорогая, остроносые туфли. К потолку, к настоящей штатовской модели «Хаббла», привешены плечики. На плечиках костюм в полиэтилене.
Шнобель листал журнал. Сначала я думал, что, как всегда, про моду и всякие гламурные тенденции, но оказалось, что про часы. Про хронометры за пятьсот тысяч бакселей, про то, как правильно подбирать к часам человека, актуальное чтиво.
– Привет, иван, – сказал Шнобель. – Как дела, иван?